Мистер Слотер - Роберт МакКаммон

— Кстати, об инвестициях, — сказал Грейтхауз. — Есть работа, которую ты можешь для меня сделать. Или, точнее, попытаться сделать. Ты знаешь, я тебе рассказывал о ситуации с Принцессой Лиллехорн, другими женщинами и доктором Мэллори? Ну так вот, из-за теперешних своих осложнений я какое-то время буду не работоспособен, и был бы весьма тебе признателен, если бы ты взял дело себе. Вопрос в том, почему Принцесса встречается с ним три раза в неделю и приходит домой раскрасневшись и в поту, как говорит Лиллехорн. И еще четыре женщины, то же самое, и знаешь, что они говорят мужьям? Что это лечебные процедуры. И больше не говорят ни слова, а Принцесса Лиллехорн угрожает прекратить выполнение супружеского долга, если Гарднер не оплатит счет Мэллори.

— Хорошо, я спрошу доктора Мэллори.

— Ошибка. Что он тебе скажет, если он их пялит у себя и задней комнате?

— Может, он их пялит в передней комнате.

— Ты не понял. Поговори с его женой и посмотри, не появится ли к нему подход. Если он играет на арфе любви с пятью женщинами три раза в неделю, она должна что-то знать. — Он встал, опираясь на трость. — Мои заметки у меня в столе. Глянь на них завтра.

— Так и сделаю.

— Позавтракаем завтра у Салли Алмонд? Я думаю, туда должны привезти этих потрясающих острых колбас.

— Я бы на это не рассчитывал. Да и в любом случае они не в моем вкусе, — ответил Мэтью. — Но позавтракать — это хорошо. Я угощаю.

— Чудеса не прекращаются. В семь тридцать? — Он нахмурился. — Нет, лучше в восемь тридцать. Последнее время у меня утра стали долгими.

— В восемь тридцать.

— Договорились. — Грейтхауз двинулся к выходу, но остановился, повернулся и встал над Мэтью. — Я слышал, что ты мне говорил про найденные деньги, — сказал он тихо. — Восемьдесят фунтов в золотых монетах, в шкатулке в имении Чепела. Ты их нашел в свое личное время. И они твои, без вопросов. Я бы поступил точно так же. Но все равно ты мне заплатишь все, что должен. И завтра угощаешь завтраком. Слышишь?

— Слышу.

— Ну, до завтра.

Грейтхауз остановился у выхода, снял с крюка шерстяную шапку и завернулся в плащ. Потом вышел из «Галопа», направляясь домой.

Через некоторое время Мэтью допил вино и решил, что ему пора. Он попрощался с друзьями, взял треуголку и теплый серый плащ, завернулся, потому что ночь была прохладна. Вышел из «Галопа», но направился не на север к своему жилью за домом Григсби, а на юг. Было у него одно дело.

Письмо, лежащее в кармане, он выучил наизусть.

Начиналось оно с даты и названия города: Бостон, пятнадцатое августа. А дальше следовал такой текст:

Дорогая миссис Такк,

Прошу Вас выполнить обычные приготовления, касающиеся некоего Мэтью Корбетта из города Нью-Йорка в колонии Нью-Йорк. Да будет Вам известно, что мистер Корбетт проживает на Квин-стрит в — боюсь, это не шутка, — в молочной, находящейся за домом мистера Григсби, местного печатника. Да будет Вам также известно, что профессор здесь недавно был после окончания неудачного проекта Чепела и что он вернется на остров в середине сентября.

Профессор желает разрешения этого вопроса к последней неделе ноября, поскольку мистер Корбетт признан потенциальной опасностью. Как и всегда, мы преклоняемся перед Вашим опытом в этих делах чести.

И подпись:

То письмо лежало в ларце миссис Такк среди будничных деловых документов — таких, как расчеты с агентами, доставляющими колбасы по заказу к Салли Алмонд в Нью-Йорке и в таверны «Гостиница сквайра» и «Старое ведро» в Филадельфии, а также — что интересно — в гостиницу «Под грушей» в Хоорнбеке на Филадельфийском большаке. Агенты эти, которых посетил достойный и суровый констебль из Никольсберга, оказались местными жителями, которых наняла миссис. Они были поражены, что кто-то мог убить миссис Такк и Кочана и сжечь ее усадьбу. Но да, лихие сейчас времена, и да хранит Господь Никольсберг.

И еще в ларце лежало с полдюжины белых карточек, таких же, как получил Мэтью во второй неделе сентября, только на этих не было кровавого отпечатка.

Вот уж точно дела чести.

Он пытался в этом разобраться. Самое большее, что он мог понять, — что миссис Такк получила приказ от профессора Фелла или кто там этот Сирки выполнить указанные приготовления. Это значило, вероятно, что она дала Кочану — или кому-то неизвестному? — карту и посадила его на пакетбот из Филадельфии. Потом, в зависимости от настроения профессора, проходило то или иное время, которое отводилось намеченной жертве, чтобы дрожать от страха. Только в случае Мэтью профессор велел решить вопрос к концу ноября, то есть этого самого месяца. Дабы устранить потенциальную опасность.

Мэтью не знал, это комплимент или оскорбление. И еще ему не понравилось, что они смеются над его домом.

Он прошел на юг по Брод-стрит, миновал Сити-Холл. В окнах мансарды горел свет. В небе, мерцая, переливались звезды, и Мэтью подумал в этой прохладной тишине, сидит ли сейчас Зед там, наверху, завернувшись в одеяло, вспоминая ночи, проведенные среди родных и любимых под теми же небесными знаменами.

По углам улиц горели фонари на деревянных столбах. Констебли расхаживали с зелеными лампами. Мэтью увидел одну неподалеку от Бродвея — лампа качалась туда-сюда, освещая уголки и закоулки. Он повернул направо на Стоун-стрит, вытащил из кармана ключ, взятый из дома, и отпер дверь дома номер семь.

Зажег огниво, стоящее на столе возле двери, и его пламенем коснулся фитилей трех свеч в подсвечнике на том же столе. Запер дверь, взял канделябр и поднялся по крутой лестнице.

Добравшись доверху, услышал, как что-то стукнуло по дереву. Призраки с ним здоровались — по-своему.

Миновав внешнюю комнату с ее ячейками по грудь и окнами на Большие Доки, Мэтью вошел в другую дверь, за которой стояли столы его и Грейтхауза. Дверь он оставил открытой, зажег четыре свечи из восьми, закрепленных в кованой люстре над головой. Окна, не заслоненные ставнями, открывали вид на Нью-Йорк к северо-западу. В комнате стояли три деревянных каталожных шкафа и был небольшой камин из грубых серых и коричневых камней — ему еще предстояло поработать, когда начнутся настоящие холода. Приятно вернуться домой.

Тройной канделябр Мэтью поставил на свой стол. Радуясь возвращению, он посмотрел в окно на приятный вид — огоньки ламп, рассеянные по городу. Потом снял шляпу и плащ, повесил на крюк, расположился за столом, вытащил из кармана письмо Сирки к Такк и разгладил. Открыл верхний ящик стола, вытащил лупу — подарок Кэтрин Герральд — и стал тщательно изучать почерк.

Мужская рука, решил он. Беглая, да, но почти без завитков, если не считать росчерка под подписью. И что за имя такое — Сирки? И что значит «вернется на остров в середине сентября»? Видно было, где перо приостанавливалось — там чернила лежали гуще. Лист сложен вчетверо, под размер конверта. Бумага светло-коричневая, не такая толстая, как пергамент. Мэтью держал ее под светом свечи, и тут заметил что-то, заставившее его перевернуть лист и посмотреть снова.

Из ящика стола он вытащил карандаш и заштриховал свинцом нечто вроде слабого отпечатка на обороте письма.

И увидел стилизованное изображение осьминога, протянувшего щупальца во всю ширь, будто желая захватить мир.

Это был оттиск сургучной печати, которой был запечатан конверт.

Послышался тихий звук, почти вздох.

Что-то зацепило шею слева.

Чуть ужалило, и только.

Мэтью приложил туда руку — в коже торчал какой-то мелкий предмет. Вытащил, посмотрел — это оказался деревянный дротик длиной дюйма три с чем-то густым и желтоватым на конце, а на другом конце — кусок выдолбленной пробки.

В углу за каталожными ящиками, где было темнее всего, шевельнулся призрак.

Он вышел и оказался фигурой в темном плаще и треуголке, с шелковистыми волосами цвета пыли. Возраст его трудно было определить. Узкокостный, бледный, странно-хрупкий с виду. Длинный тонкий шрам уходил от правой брови вверх в волосы, и глаз на этой стороне тускло блестел перламутровым шариком. Деревянную трубку призрак положил на ящик. Рука в черной перчатке нырнула под плащ — очень медленным и жутковато рассчитанным движением — и появилась снова с длинной и острой вязальной спицей, блестевшей при свечах синевой.

Мэтью встал, бросил дротик на пол. Горло холодело, шея онемела на месте ранения.

— Стой где стоишь, — сказал он, чувствуя, что язык выходит из повиновения.

Рипли, молодой убийца-стажер, приближался, как в кошмаре. Очевидно, он был обучен использовать духовую трубку и дротик с ядом лягушки. Мэтью с ужасом вспомнил, как миссис Такк говорила Слотеру: «Напряжение мышц и пережатие горла. Через несколько секунд жертва не может двинуться».

Если у него есть только секунды, он не потратит зря ни одной.

Немеющими пальцами Мэтью схватил канделябр и запустил его с размаху — не в Рипли, а в оконное стекло. Звон и грохот отдались по всей Стоун-стрит, где-то залаяла собака. Мэтью понимал, что его единственный шанс — позвать на помощь ближайшего констебля. Если шума никто не услышит, он умрет. Что может произойти в любом случае.