Собрание сочинений в 5 томах. Том 3 - Семен Бабаевский

— За добро и за ласку спасибо тебе, Надюша, от хромого раба божьего Алексия. — И обратился к подошедшему Калюжному: — Счастливый же ты, Григорий! Иметь такую жену дается не каждому… Ну, прощай, Григорий! Когда-то еще доведется повидаться! Но на меня не злись. Ведь я же как другу советую: выбрось из головы это свое лженаучное сочинение. Займись лучше не теорией, а практикой. — И к Проскурову: — Верно, Андрей?

— Насчет практики — верно, — сказал Проскуров. — А насчет сочинения — не знаю, не читал.

— А ты прочти.

— Обязательно. А знаешь что, Алексей Фомич, — наигранно весело заговорил Проскуров, — бери-ка мою «Чайку»! Бери, а? А я поеду на «Волге».

— Спасибо. Но «Чайка» мне не нужна.

— На время поездки в Весленеевскую пусть она будет снова твоя, — все так же весело говорил Проскуров. — Не отказывайся, Алексей Фомич. Мне даже будет приятно.

— Вот если можно, то пусть со мной поедет Игнатюк.

— Пожалуйста!

Игнатюк повеселел, когда узнал, что поедет с Холмовым. Он прошел в дом, взял чемодан, поставил его в багажник «Волги», обменялся с шофером «Волги» ключами, прихватил свои дорожные вещички и уселся за руль, поглядывая то на Холмова, о чем-то говорившего с Проскуровым, то на закрытые ворота, как бы говоря, что он готов и что пора ехать, и, когда Холмов, не надевая шляпу, сел рядом с Игнатюком, а Калюжный открыл ворота, «Волга» послушно покатилась со двора.

— Какой-то он стал странный, — сказал Калюжный, когда «Волга» скрылась за поворотом. — Даже удивительно странный.

— Не странный, а несчастный, — поправил Проскуров. — Надо, Григорий, войти в его положение пенсионера и понять его душевное состояние. Ну, Калюжный, доброе дело сделано, я рад, что пешее хождение Холмова кончилось. Теперь могу спокойно ехать по своим делам. А Ивахненко от должности отстрани. И не втихомолку, а всенародно, на сессии станичного Совета.

Глава 35

Между тем навстречу «Волге» давно уже бежали скучные осенние поля и по сырой дороге печатался рубчатый след колес. Безрадостный пейзаж настраивал на раздумья, и Холмов, провожая глазами пожухлое жнивье, мысленно разговаривал с Проскуровым.

«Ты что-то хотел мне сказать, Андрей?» — «Хотел, а не сказал». — «Знаю, и тебе и мне было что сказать друг другу, а мы молчали». — «Может, еще рано? Не пришло время?» — «Я сам об этом подумал. Поговорить нам, Андрей, и всерьез, еще придется». — «Я готов хоть сейчас». — «А я еще не готов. Вот проеду до Весленеевской. Все продумаю, все взвешу, а потом явлюсь к тебе. С благодарностью верну „Волгу“, пойду к тебе на квартиру, и в домашней обстановке мы спокойно обо всем поговорим…»

По характеру Игнатюк был молчалив, особенно когда сидел за рулем. И сейчас молча смотрел на убегавшую под машину дорогу. Вспомнил, что когда-то Холмов любил во время поездки слушать радио, и включил приемник. И случилось так, что из множества песен, гуляющих в эфире, радиоантенна, как бы нарочно, поймала песню со знакомым Холмову припевом: «А Ивановна за рулем сидит…» В степи, под стремительный бег колес, голос певицы звучал особенно бравурно, и припев как бы говорил: а взгляните на поля, нет ли тут, рядом с вами, живой Ивановны, сидящей за рулем трактора или автомобиля?

«От этой Ивановны никуда не уйдешь», — с улыбкой подумал Холмов.

Как и тогда ночью, песня о рулевой вызвала у него грустное чувство, и он сказал:

— Антон Иванович, выключи радио.

— Или перестали любить музыку, Алексей Фомич? — И Игнатюк, не дождавшись ответа, щелкнул выключателем, оборвав песню на самой высокой ноте. — Помню, песни вы любили.

— Антон Иванович, расскажи, что нового? — не отвечая Игнатюку, попросил Холмов. — Как идет жизнь?

— Жизнь моя, сами знаете, за рулем да в дороге, — ответил Игнатюк. — Ездим много, даже поболее, нежели, бывало, ездили с вами. Андрей Андреевич не засиживается в кабинете.

— Нравится тебе Проскуров? Как руководитель?

— Меня не обижает.

— Ну а чем Проскуров отличается от других?

— Да как сказать? — Игнатюк с виноватой улыбкой взглянул на Холмова. — О руководителях я сужу на свой, шоферский манер. Может, не так, может, неправильно сужу.

— Это как же? Интересно.

— Своим умом, Алексей Фомич, понимаю так: большой или малый руководитель, такой, к примеру, как вы или Проскуров, а то и повыше, сильно похож на нас, на шоферов. — Игнатюк не отводил глаз от дороги, и по напряженному лицу видно, что говорить ему трудно. — Шофера-то бывают разные. Один умный, знающий дело, а другой и не умный и не знающий дела. Умный, знающий дело ведет машину уверенно. С таким ехать не страшно хоть по какой трудной дороге. Где нужно — поддаст газку, переключит скорость, а где нужно — сбавит бег, притормозит. И все это сделает так, что пассажиры и не заметят, без толчков, без дерганья. Ежели встретятся ухабы, вообще побитый профиль, то он и тут поведет машину спокойно, так что и рессоры не качнутся. Но есть среди нашего брата лихачи и хвастуны — им море по колено. Не дай бог, ежели такой лихач сядет за руль. Рванет с места, газанет и помчится, не разбирая дорог. Машину заносит то в одну, то в другую сторону, а он только ухмыляется: дескать, поглядите, какой я смелый. А ежели начнет обгонять тех, кто едет впереди? Сигналит, машину рвет. Тут беды не миновать. А кому достается от такого лихачества?

— Пример со смыслом! — Холмов рассмеялся. — Значит, бедным пассажирам достается?

Игнатюк не ответил. По его угрюмому взгляду, устремленному на дорогу, по тому, как он наклонился к рулю, было видно, что ему не хотелось продолжать разговор. На вопросы Холмова отвечал одним или двумя словами. Холмов спросил о детях Игнатюка, и тот так же немногословно ответил, что старший, Владимир, поступил в институт, а младшие, Галя и Юрий, учатся в школе. Когда уже проехали длинный степной хутор Яровой и повернули на Рощенскую, Холмов, убедившись, что поговорить с Игнатюком ему не удастся, склонил на плечо голову и задремал.

Глава 36

Калюжный по телефону предупредил Рясного о приезде Холмова. Он сказал, что звонит по поручению Проскурова, который только что уехал из Родниковской, и что «Андрей Андреевич просил принять гостя потеплее. Понял, Рясной? Потеплее». Поэтому Рясной наказал жене приготовить для гостя обед, а сам заранее выехал за станицу и встретил Холмова у въезда в Рощенскую.

Высок и плечист, с седым густым чубом, Рясной обнял Холмова, показывая этим свою искреннюю радость. Со своего «газика» охотно пересел на «Волгу» и сказал Игнатюку, чтобы ехал к нему, Рясному, на квартиру. Наклоняясь к Холмову, не без радости сообщил о том, что Кузьма еще вчера благополучно прибыл в Весленеевскую; что милиция не только, как говорят, пальцем его не тронула, но что племянник Иван Холмов уже принес своему дяде извинение; что конь с седлом навечно, по акту отдан табунщику.

— Но вот беда, Алексей Фомич, конь что-то прихворнул, — говорил Рясной. — Вчера звонил Корнейчук. Просил прислать ветеринара из райлечебницы. Конечно, лошадь в летах, вполне может заболеть. Но это не проблема. Ветеринар послан, так что все будет в порядке. Я даже дал указание Корнейчуку построить небольшую конюшню. Лошадь без конюшни…

— Это уже зря, ни к чему, — перебил Холмов.

— Совсем даже не зря! — возразил Рясной. — Это, Алексей Фомич, не проблема! Строим же мы, если нужно, индивидуальные гаражи? Пусть конюшня на одну лошадь и будет таким гаражом. А что? Построить конюшню на одну лошадь — для колхоза не проблема. И вообще, дорогой Алексей Фомич, вся эта проблема с конем твоего брата могла бы вовсе не возникнуть. Проблема-то, собственно говоря, искусственная, пустяковая. Ну чего, скажи, Кузьма Фомич не пришел ко мне? Пришел бы, и все бы уладили. Для нас же это не проблема!

«И чего заладил: проблема да проблема, — даже неприятно слушать», — подумал Холмов.

И тут он вспомнил, что Рясной давно любит это слово, нравится оно ему. Чуть что — проблема. И всякий раз получалось у него одно из двух: либо есть проблема, либо нет проблемы. Или она возникает, и тогда ее надобно решать, или она не возникает, и тогда не о чем и беспокоиться.

«Почему же раньше, когда я встречался с Рясным по служебным делам, когда разговаривал с ним или слушал его речи, меня не раздражало в его языке это ходкое слово? — думал Холмов. — И почему я заметил это слово теперь, и почему оно мне не нравится? Тогда это его „проблема есть“ или „проблемы нет“ пролетало мимо моих ушей. Теперь же оно режет слух и вызывает чувство неприязни к Рясному, человеку и руководителю, в общем-то, неплохому…»

От обеда Холмов отказался, уверяя Рясного и Анну Ефимовну, его румяную и приветливую жену, что совсем недавно и хорошо пообедал у Калюжного.

— Так то у Калюжного, а то у нас, — певучим, приятным голосом сказала Анна Ефимовна. — У нас и уточка, зажаренная с яблоками, и кубанский борщ со свининой, и свои соленья. У Калюжного такого борща нет!