Мой враг — королева - Виктория Холт

В субботу вечером несколько его последователей отправились к театру «Глобус» и подкупили актеров, чтобы те сыграли «Ричарда II» Шекспира и люди поняли из пьесы, что можно низложить монарха.

Я была так встревожена, что немедленно вызвала к себе брата Уильяма. Он также имел дурные предчувствия.

— Уильям, — кричала я, — молю тебя, поезжай в Эссекс Хауз. Увидься с ним. Переубеди его.

Но Эссекс, как всегда, не желал слушать. В Эссекс Хаузе, когда туда приехал Уильям, было уже три сотни народу: горячие головы, фанатики.

Уильям потребовал встречи с племянником. Эссекс отказался, а так как Уильям не уходил, он был схвачен и заперт в кабинете.

И тут Эссекс сделал величайшую глупость: вместе с двумястами своими сторонниками и бедным заблудшим Кристофером он вышел на улицы Лондона.

Какое ребячество!

Я и сейчас становлюсь больна, когда думаю об этом храбром, глупом мальчишке, едущем по Лондону с плохо вооруженными приспешниками и вызывающем народ присоединиться к нему.

Представляю себе его разочарование, когда он увидел, как эти достойные люди поспешно отворачиваются и запираются у себя в домах. Отчего бы им восставать против королевы, которая принесла им процветание, которая спасла страну от Испании!

Но призыв к восстанию был услышан, и в Лондоне и в пригородах войска уже готовились защитить королеву и страну. Боев было немного, но достаточно для того, чтобы некоторые были убиты. Моего Кристофера ткнули в лицо алебардой, и он упал. Его схватили, в то время как Эссекс отступил и достиг своего дома, где быстро сжег письма короля Шотландского, которые могли изобличить его.

Ночью за ним пришли.

Я была в шоке и ярости. Его друг Фрэнсис Бэкон, для которого он так много сделал, сказал речь в пользу наказания Эссекса.

Я назвала его лицемерным другом и предателем.

Пенелопа покачала головой: Бэкон сделал свой выбор, сказала она, и взвесил свои обещания королеве и Эссексу: победила королева.

— Нужно было получше выбирать друзей, — сказала я.

— Да, дорогая мама, — отвечала Пенелопа, — но взгляни, к чему привела его глупость.

Я знала: мой сын обречен.

Но была надежда, за которую я цеплялась. Королева любила его, и я вновь и вновь напоминала себе, что она всегда прощала Лейстера.

Но Лейстер не поднимал против нее восстания. Какое прощение может быть Эссексу?

Нужно было трезво признать: никакого.

Он был признан виновным, как я и предполагала, и приговорен к смерти, так же, как и бедный Кристофер.

Я была в отчаянии и тоске. Мне предстояло проститься навеки и с мужем, и с сыном.

Это был кошмар, в котором я находилась ночь и день. Она не сможет сделать этого, говорила я себе. Но почему же? Те, кто окружали королеву, полагали, что она должна выполнить это. Рейли — вечный враг, Сесил, лорд Грей — все объясняли ей, что у нее нет альтернативы. И все же она была женщиной сильных чувств. Когда она любила — то любила глубоко, а она, несомненно, любила Эссекса. После Лейстера он был самым важным в ее жизни человеком.

А что, если бы Лейстер сделал то, на что осмелился Эссекс?

Но он бы никогда этого не сделал. Лейстер был не дурак. Бедный Эссекс, его карьера была отмечена печатью самоубийства, и теперь ничто не могло спасти его.

Или могло?

Мой сын и муж были приговорены к смерти. Я была их ближайшим родным человеком. Неужели у нее не возникнет хоть капли жалости? Если бы только она согласилась выслушать меня!

Я подумала, что королева могла бы принять Фрэнсис. Все-таки она была дочерью Мавра, а королева любила его. Более того, Эссекс был постоянно неверен Фрэнсис, и королева могла бы ее за это пожалеть, и это чуть залечило бы рану, нанесенную его женитьбой.

Бедняжка Фрэнсис, в каком она была отчаянии!

Она любила его и была рядом с ним, несмотря ни на что. Я надеялась, что он был наконец нежен с нею.

— Фрэнсис, — посоветовала я, — поезжай к королеве. Поплачь и спроси, сможет ли она принять меня. Скажи, что я умоляю ее оказать эту милость женщине, которая дважды была вдовой и может остаться ею в третий раз. Умоли ее выслушать меня. Скажи, что я знаю, что под ее суровым величием таится большое сердце, и скажи, что если она примет меня, я буду молиться за нее всю оставшуюся жизнь.

Фрэнсис была принята, и королева сказала, что то был тяжелый день и для нее также, когда в битве был убит мой муж, а затем я вышла замуж за предателя.

К моему удивлению, мне была назначена аудиенция.

И опять я могла видеть ее. Но в этот раз, стоя на коленях, моля за жизнь своего сына. Она была одета в черное — по Эссексу, я полагаю, но платье ее было покрыто жемчугами, она прямо и гордо держала голову над кружевным воротником, а лицо ее казалось очень бледным на фоне ярко-красных буклей.

Она подала мне руку для поцелуя и сказала:

— Леттис! — И мы посмотрели друг на друга.

Я пыталась не зарыдать, но чувствовала, как слезы подступают к глазам.

— Бог мой! — сказала она. — Какой дурак ваш сын!

Я опустила голову.

— Он сам на себя навлек беду, — продолжала она, — я никогда не желала ему этого.

— Мадам, он никогда бы не причинил вам вреда.

— Но он предоставил бы своим друзьям сделать это.

— Нет, нет — он любит Вас.

Она покачала головой:

— Он видел во мне возможность своего пути наверх. Разве все они не так думают обо мне?

Она сделала мне знак подняться с колен, и я сказала:

— Вы — великая королева, Ваше Величество, и весь мир знает это.

Она взглянула на меня пристально и снисходительно сказала:

— Ты все еще красива, Леттис. Ты была очень красива в юности.

— Но никто не сможет равняться с Вами.

Странно, но я сказала, что подразумевала. В ней было что-то большее, чем красота, и это все еще осталось в ней, несмотря на старость.

— Корона идет всем, кузина.

— Но она не всем по размеру, кто примеряет. Мадам, Вам корона подходит очень.

— Ты приехала просить за них, — сказала она. — Я не желала видеть тебя. Нам с тобой нечего сказать друг другу.

— Я полагала, мы можем утешить друг друга.

Она посмотрела на меня высокомерно, и я дерзко сказала:

— Мадам, он — мой сын.

— И ты сильно любишь его?

Я кивнула.

— Я не думаю, чтобы ты могла любить кого-нибудь, кроме себя.

— Иногда я тоже так думала, но теперь я знаю, что это неверно. Я люблю его.

— Тогда тебе нужно быть готовой к тому, чтобы потерять его. Я тоже к этому готова.

— Неужели ничто не может спасти его?

Она покачала головой.

— Ты просишь за своего сына, — продолжала она, — а не за мужа.

— Я прошу за них обоих, Ваше Величество.

— Ты не любишь этого молодого человека.

— Мы прожили много лет, и неплохо.

— Я слыхала, ты предпочла его…

— Всегда ходят злые слухи, Ваше Величество.

— Я не верила никогда, что ты сможешь предпочесть… — Она говорила медленно. — Если бы он был с нами сегодня… — Она нетерпеливо качала головой. — …После его смерти жизнь совсем не та.

Я подумала о Лейстере, который умер. Я подумала о сыне, который был приговорен к смерти, и забыла все, кроме того, что его нужно спасти.

Я вновь бросилась к ее ногам. Я чувствовала, как слезы бегут по моим щекам, и не могла остановить их.

— Вы не можете допустить, чтобы он умер, — закричала я. — Не можете…

Она отвернулась.

— Слишком далеко ты зашла, — пробормотала она.

— Только Вы можете спасти его. О, Мадам, забудьте всю вражду между нами. Это все в прошлом… а разве нам с Вами много осталось жить?

Она вздрогнула. Она ненавидела, когда ей напоминали о ее возрасте. Мне не стоило этого говорить. Мое горе лишило меня разума.

— Как сильно бы Вы ни ненавидели меня в прошлом, — продолжала я, — молю Вас забыть это. Он мертв… наш любимый Лейстер… он ушел навсегда. Если бы он был с нами сегодня, он пал бы здесь на колени вместе со мной.

— Молчи! — закричала она. — Как ты смеешь приходить сюда… Волчица. Ты обольстила его своими похотливыми манерами. Ты отобрала у меня лучшего из людей, которого я любила, лучшего, который когда-либо жил на свете. Он пустился ради тебя на обман… А теперь этот твой сын-предатель заслуживает топора и плахи. И ты — ты из всех женщин одна — дерзнула прийти сюда и молить меня пощадить предателя.

— Если Вы позволите ему умереть, Вы не простите себе! — крикнула я, и чувство осторожности покинуло меня в отчаянной попытке спасти сына.

Она некоторое время молчала. Ее хитрые глаза блеснули слезой. Она любила его. Она была тронута.

Или когда-то любила его.

Я горячо поцеловала ее руку, и она отдернула ее, но не негодующе, а почти с нежностью.

— Вы спасете его, — умоляла я.

Но королева уже заменила ту нежную женщину, которую я на мгновение увидела в ней. Она медленно проговорила: