Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

План «Барбаросса» отнюдь не включал, как известно, задачи первоочередного захвата Москвы, однако взятие Ленинграда рассматривалось в нем как принципиально необходимое. Во многочисленных выступлениях Гитлера, а также в директивах, изданных в период подготовки вторжения и на его начальном этапе, неизменно подчеркивалась ключевая роль нашего города как главного исторического препятствия в распространении германского господства на Балтике, равно как и «колыбели большевизма». Суть этой аргументации определялась тем, что, объявив свое государство «Третьим Рейхом» («Drittes Reich»), фюрер входил, таким образом, в права наследства как «Первого Рейха» (Священной Римской империи («Heiliges Römisches Reich») [Германской нации]), так и второго (Германской империи, «Deutsches Reich»). Между тем, продвижение «Первого Рейха» на восток захлебнулось на западных границах Новгородской Руси. «Вторая Империя» потерпела крушение в результате войны с союзниками, в число которых входила почти до конца и «петербургская империя».

Далее, в число рук, направивших в спину кайзеровским войскам то, что немецкие правые радикалы называли «кинжальным ударом» («Dolchstoss»), входила и рука большевизма, который незадолго до того победил в Петрограде. И, наконец, Ленинград оставался подлинной цитаделью, защищавшей на Балтике против «Третьего Рейха» ненавистное Гитлеру дело мирового коммунизма. Если стремление овладеть Балтикой постулировалось нацистами как важнейшая психологическая доминанта подлинного германца, то Петербург-Петроград-Ленинград (вместе со своим историческим предшественником – Новгородом) всегда представлял собою оплот противодействовавших ему сил. «Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли… – так гласила секретная директива 1-а 1601/ 41 немецкого военно-морского штаба „О будущности города Петербурга“ от 22 сентября 1941 года. Далее следовало обоснование – …После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта… Предложено тесно блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей. Если вследствие создавщегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты… С нашей стороны нет заинтересованности в сохранении хотя бы части населения этого большого города». Курс на уничтожение города был подтвержден в приказе германского Верховного командования за номером 442675/41 от 7 октября того же года.

Удивительным в этом контексте представляется тот факт, что «немецкий дух», в котором так часто обвиняли Санкт-Петербург российские публицисты – отнюдь не только славянофильского, но часто и западнического направления – не нашел отражения в нацистской метафизике Ленинграда. Притом, нужно отметить, что немецкие стратеги довольно охотно говорили и писали о той организующей роли, которую «германское начало» сыграло в созидании «петербургской империи». Им были прекрасно известны и исторические факты типа того, что немецкая община предвоенного Петербурга была сопоставима по численности с немецким населением Риги или Ревеля, благо что в нацистскую верхушку были допущены остзейские немцы, хорошо помнившие жизнь как на берегах Даугавы, так и Невы. Несмотря на аргументы такого рода, прибалтийские земли получили у нацистов привилегированный статус земель, «особо пригодных для германизации» – а Ленинград решено было разрушить, включая верфи, гавань и военно-морские сооружения, на сохранении которых первоначально настаивало командование военно-морского флота. В дальнейшем, предполагалось организовать на его территории перевалочный пункт для грузов, следовавших на основную территорию рейха или обратно, а остальную территорию приневских земель покрыть редкими поселениями крестьян, завербованных в Германии из числа членов «Союза самообороны» или из бывших эсэсовцев, для «нового заселения» колониальной «восточной марки» Ингерманландии («Siedlungsmark Ingermanland»).

Как видно, «петербургский дух» так органично сросся с российским национальным характером, что даже попытка его германизации виделась из Берлина, как заранее обреченная на неудачу. Обратим внимание и на то, что даже выселение жителей Ленинграда нацистам казалось недостаточным. Священные камни города были так насыщены исторической памятью, что способны были возродить чувство патриотизма даже у россиян, которых нацисты могли переселить сюда издалека, в надежде, что их ничто со старым Петербургом не связывает… Сказанного достаточно, чтобы понять, как высоко ставили нацистские лидеры метафизику Ленинграда, и насколько опасной они считали ее для своего дела.

Советская метафизика Ленинграда

Поддержать дух защитников осажденного города, а также его многочисленных жителей, было важной задачей. Советская система агитации и пропаганды вступила в войну, основываясь на концепции Ленинграда, как образцового социалистического города. В свою очередь, она разделялась на такие подтемы, как «Ленинград – колыбель пролетарской революции» и «Ленинград – важнейшая база социалистической индустриализации». При раскрытии первой из них, пропагандистам рекомендовалось подчеркивать заслуги питерского пролетариата в ходе событий Великого Октября, а также в первые годы защиты завоеваний революции. Вторая подтема включала рассказ о трудовом энтузиазме, проявленном трудящимися города в выполнении задач первого-третьего пятилетних планов, в особенности по части создания первоклассной тяжелой индустрии, а также при выработке и освоении новых форм социалистического соревнования – прообраза производственных отношений будущего, коммунистического общества. Подытоживая успехи социалистической реконструкции города на Неве, С.М.Киров с гордостью заявил на XVII съезде ВКП(б), собравшемся в 1934 году, что «в Ленинграде остались старыми только славные революционные традиции петербургских рабочих, все остальное стало новым».

В первые месяцы блокады выяснилось, что нового все-таки недостаточно. Уже в сентябре 1941 года, в центре города, на проспекте 25 октября, под прикрытием колоннады Казанского собора, была развернута выставка, одна часть которой была посвящена теме «Героическое прошлое русского народа», а другая – теме «Великая Отечественная война против германского фашизма». «Большой популярностью пользовались организованные лекторием горкома партии циклы лекций: „Мужественные образы наших великих предков“, „Выдающиеся русские полководцы“, „Героическая оборона Петрограда в 1919 году“, „Ленинград – национальная гордость русского народа“. С начала войны и до конца 1942 года, было проведено около 6,5 тысяч лекций и докладов, которые прослушали 1 миллион 300 тысяч человек».

Памятник А.В.Суворову на Марсовом поле был специально оставлен свободным от маскировки – так, чтобы легендарный отечественный полководец (которому довелось, кстати, руководить царскими войсками на завершающем этапе разгрома пугачевского бунта), напутствовал теперь уходившие прямо на фронт отряды, во главе которых шли комиссары. Блокадники вспоминают и то, что не был обложен мешками с песком и памятник Екатерине II в сквере перед Александринским театром. Надо думать, что напоминание о немецкой принцессе, приведшей «петербургскую империю» к зениту ее могущества, и о ее полководцах, среди которых выделялась фигура того же Суворова, придало стойкости защитникам осажденного города. Ну, а в 1944 году, решением городского совета, некоторым улицам и проспектам города были возвращены их исторические названия. Так проспект 25 октября снова стал Невским, а улица 3 июля – просто Садовой. Как видим, усиленно насаждавшаяся в первые полтора десятилетия после победы революции «пролетарская метафизика Ленинграда» к концу блокады уступила место его «советской метафизике», в состав которой были включены избранные разделы из дореволюционной истории города и Отечества.

Метафизика блокады

Привычное восприятие городского пространства и времени вскоре после начала блокады уступило место иному, который был ограничен задачами выживания. К примеру, привычные маршруты передвижения по городу потеряли значение в первую блокадную зиму, когда остановился транспорт, а улицы погрузились в темноту и небывалый мороз. Зато необычайную значимость приобрело знание того, где расположены ближайшие бюро заборных книжек или входы в бомбоубежища. Драгоценным следом этого «пространства выживания», преобразившего на время немецкой блокады ментальную карту Ленинграда, стала знаменитая надпись на стене дома 14 по Невскому проспекту: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

Привычный распорядок времени также утратил свой смысл. Так, в зимнюю темень важным стало так рассчитать свое время, чтобы пролежать достаточно для отдыха, но не впасть в голодную прострацию. При этом, особое значение приобрело празднование памятных дат, позволявшее ощутить хоть какую-то связь с остальным миром. В этом смысле, психологически верным было решение о праздновании детских елок зимой 1942 года, принятое Ленсоветом и, несмотря на невероятные трудности, воплощенное в жизнь при поддержке Военного Совета Ленинградского фронта. Многие дети получили тогда по новогоднему подарку – и даже с мандарином. Могли ли петербургские немцы, поделившиеся в середине XIX столетия с православными жителями столицы своим милым обычаем празднования лютеранского Рождества с елочкой и подарками, представить себе, как он пригодится через сто лет в осажденном городе!