Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий. - Марк Твен

В Турине, должно быть, много читают, здесь на каждые двадцать квадратных футов приходится больше книжных магазинов, чем вы увидите в других городах. Да и сынами Марса город тоже не обижен. Форма итальянских офицеров, пожалуй, самая красивая, какую я встречал; впрочем, и те, кто носит эту форму, как правило, хороши собой. Они не очень высоки, но зато прекрасно сложены, у них тонкие черты, смуглые лица и блестящие черные глаза.

Я уже загодя, за несколько недель, стал собирать у туристов сведения об Италии. Все сходились на том, что итальянцы народ продувной и с ними надо держать ухо востро. Как–то вечером, гуляя по Турину, я увидел на площади кукольное представление. Публики было человек двенадцать — пятнадцать. Балаганчик походил на гроб взрослого человека, поставленный стоймя; верхняя, открытая его часть изображала мишурный салон, — большой носовой платок мог бы заменить отсутствующий занавес; несколько дюймов свечных огарков служили огнями рампы; на сцену то и дело выскакивали фигурки величиною о куклу, они обращались друг к другу с пространными речами и усиленно жестикулировали, причем, разговоры их почти неизменно кончались потасовкой. Кто–то наверху дергал за веревочки, причем иллюзия была далеко не полной, так как зритель видел не только веревочки, но и управляющую ими смуглую руку, к тому же все актеры и актрисы говорили одним и тем же густым басом. Публика толпилась перед балаганом, видимо от души наслаждаясь представлением.

Когда спектакль кончился, какой то малый, в одной жилетке, стал обходить зрителей с медным блюдечком. Я не знал, сколько дать, и решил положиться на соседей. К сожалению, их было только двое, и они мало чем помогли мне, так как ничего не дали. За неимением итальянских денег я положил на блюдечко швейцарскую монету, примерно в десять центов. Закончив обход, малый в жилетке высыпал всю выручку на сцену. Между ним и его невидимым хозяином завязался оживленный разговор, в результате которого означенный малый стал проталкиваться через немногочисленную публику, — я почему–то сразу подумал, что он ищет меня. Моим первым побуждением было удрать, но, поразмыслив, я решил, что нечего праздновать труса: проявлю–ка я лучше мужество, окажу сопротивление и не дам себя в обиду. Малый подошел ко мне, он и в самом деле вертел в руках мою швейцарскую монету. Он что– то сказал мне; я, конечно, не понял ни слова, но догадался, что он требует с меня итальянских денег. Вокруг нас уже толпились любопытные. Меня зло взяло, и я сказал, конечно, по–английски:

— Я знаю, что деньги швейцарские, хотите — берите, не хотите — дело ваше, других у меня нет.

Малый все норовил вернуть мне монету и что–то лепетал. Я с негодованием отдернул руку и произнес:

— Нет, приятель, мне отлично известно, что вы за народ! Лучше не пробуйте на мне своих фокусов, как раз обожжетесь! Если вы и потеряете на обмене, не ищите убытков с меня. Я прекрасно видел: вам платит далеко не всякий; своих вы не трогаете, а ко мне пристали, потому что я иностранец и, по вашим расчетам, примирюсь с любым вымогательством, лишь бы не нарваться на скандал. Но не на того напали! Либо берите эти деньги, либо ничего не получите.

Малый стоял передо мной, вертя в руках монету, растерявшийся и озадаченный. Он явно не понял ни слова из моей рацеи. Но тут итальянец, знавший по–английски, вмешался в наш разговор. Он сказал:

— Вы, сударь, не поняли мальца. Он ничего от вас не требует. Он думает, что вы дали ему столько денег по оплошности, и торопится вернуть их вам, — боится, что вы уйдете, так и не обнаружив свою ошибку. Возьмите у него монету, дайте ему взамен пенни, и все у вас кончится к общему удовольствию.

Должно быть, я густо покраснел, — да и было отчего. Воспользовавшись услугами того же переводчика, я извинился перед малым, но благородно отказался взять назад свои десять центов. Я сказал, что такая уж у меня привычка транжирить деньги, — это моя вторая натура. После чего я ретировался, с намерением занести в свою памятную книжку, что итальянцы, связанные со сценой, не обманывают публику.

Эпизод с кукольником напомнил мне одну темную страницу моей биографии. Однажды я обобрал дряхлую слепую побирушку в церкви — стащил у нее четыре доллара. Вот как это было. Когда я путешествовал за границей с моими «Простаками», наш пароход остановился в русском порту Одесса, и вместе с другими пассажирами я сошел на берег осмотреть город. Вскоре я отстал от своих спутников и бродил в приятном одиночестве; было уже далеко за полдень, когда я вошел в православную церковь познакомиться с ее внутренним устройством. Уходя, я заметил в притворе двух слепых старушек, они стояли неподвижно, выпрямившись, у стены и протягивали за подаянием свои заскорузлые коричневые ладони. Я опустил монету в руку ближайшей нищенки и направился к выходу. Пройдя шагов пятьдесят, я спохватился, что мне придется заночевать на берегу: меня предупредили, что наше судно в четыре часа уйдет по какой–то надобности и вернется на стоянку лишь к утру. А было уже сколько–то пятого. Я высадился на берег с двумя монетами в. кармане, примерно одного размера, но разного достоинства: это были французский золотой стоимостью в четыре доллара и турецкая монета на два с половиной цента. С внезапным недобрым предчувствием судорожно лезу в карман и вытаскиваю турецкую монету.

Каково же было мое положение! В гостинице требуют плату вперед, вот и грани всю ночь мостовую, того гляди в участок попадешь как подозрительная личность! У меня был один только один выход – я бросился обратно к церкви и вошел крадучись. Старухи все еще стояли в притворе, и на ладони у ближайшей поблескивал золотой. У меня отлегло от сердца. Я тихонько подошел, чувствуя себя последним негодяем, вытащил из кармана турецкую монету и уже протянул дрожащую руку, чтобы совершить бесчестный обмен, как вдруг сзади послышался кашель. Я отпрянул, точно пойманный за руку, и стоял ни жив, ни мертв, пока какой–то верующий медленно тащился к алтарю.

Я год околачивался там, пытаясь украсть монету, — то есть мне это показалось годом, хотя времени прошло, конечно, значительно меньше. Молящиеся входили и уходили; их вряд ли собиралось больше, чем по три сразу, но церковь ни минуты не пустовала. Всякий раз как я уже готовился осуществить свой умысел, кто–нибудь входил или выходил и мешал мне; но вот желанный миг настал: в церкви никого, исключая меня и обеих нищенок. Я схватил с ладони старухи золотой и опустил в нее турецкий медяк. Бедняжка зашамкала, призывая на меня благословение божие, и каждый звук резал меня, как ножом. А затем я бросился наутек, подгоняемый нечистой совестью, и, отбежав за милю от церкви, все еще оглядывался, нет ли за мной погони.

Этот случай послужил мне полезным и благодетельным уроком: я тут же на месте дал себе клятву больше никогда не грабить в церкви дряхлых слепых побирушек; и я остался верен слову. Самые незабываемые уроки морали те, которые мы черпаем не из книжных наставлений, а из жизни.

Глава XIX

В Милане. — Мои приключения в этом городе. — Честный кондуктор. — Собор. — Старые мастера. — Картина Тинторетто. — Чувствительные туристы. — Картина Бассано. — «Обитый шкурой сундук».

В Милане мы чуть ли не все дни проводили в обширной красивой Аркаде — или галерее, или как она там называется. Представьте себе целые кварталы новых высоких, величественных зданий, богатых архитектурными украшениями и статуями, а между ними улицы, крытые стеклом на большой высоте, с тротуарами из разноцветных полированных мраморных плит, выложенных красивым узором; а по этим мраморным улицам повсюду разбросаны столики, за которыми сидят люди — едят, пьют, курят, меж тем как мимо проплывают толпы гуляющих,— вот это и есть Аркада. Я сидел бы здесь весь день. Окна нарядных ресторанов раскрыты настежь, вы завтракаете и видите перед собой словно движущееся представление.

Мы бродили по городу, наблюдая его уличную жизнь. Проехались и на омнибусе; затрудняясь спросить у кондуктора, сколько платить за проезд, ввиду полного незнания итальянского, я протянул ему несколько медяков, из которых он выбрал два, после чего принес мне свою тарифную таблицу, чтобы показать, что он не обсчитал меня. Я занес в свою записную книжку: итальянские кондуктора не обманывают публику.

Подле собора наблюдал я другой пример честности. Старик продавал кукол и игрушечные веера. Две девочки–американки взяли по вееру, сунули старику франк и три медяка и пошли дальше; но он тут же позвал их обратно и вернул им франк и один медяк. Отсюда явствует, что в Италии лица, причастные к сцене, городскому транспорту и игрушечному промыслу, не обманывают публику.

Запас товаров в магазинах здесь, по–видимому, невелик. В вестибюле магазина, торгующего главным образом готовым платьем, увидели мы десяток манекенов, сбившихся в кучку, все в расхожих шерстяных костюмах, с ярлыками, на которых значилась цена. Один из костюмов стоил сорок пять франков – девять долларов на наши деньги. Гаррис вошел в магазин и попросил показать ему такой костюм. Это не потребовало больших хлопот: старик лавочник тут же втащил манекен в лавку, пообчистил щеткой, потом раздел догола и отправил его одеяние к нам в гостиницу. Он пояснил нам, что не держит у себя двух одинаковых костюмов, а шьет каждый раз новый, чтобы приодеть свой манекен.