Валентина - Ферн Майклз

– Тебе не по вкусу угощение?

– Угощение мне по вкусу. Общество, в котором я оказалась, мне не по нраву! – ответила девушка с оттенком враждебности в голосе.

– Чем я тебя обидел? Скажи мне, и я исправлю свою оплошность, – великодушно предложил Менгис.

– Есть вещи, исправить которые невозможно! – возмутилась Валентина, ее рассердила убежденность юноши в своем всевластии. – Я скверно себя чувствую в обществе человека, обращающего в рабство детей!

Ее глаза словно превратились в осколки холодного зеленого стекла – острые, опасные.

– И кто же этот поработитель Детей, которого ты так ненавидишь?

– Ты хочешь заставить меня поверить, что шейх аль-Джебал не ведает о происходящем в Гнезде Орла? Я говорю об Агаве!

– О ком?

– Об Агаве! Малышке, которая помогала мне мыться! Ты даже не знаешь ее имени?

– Ах да, та малышка!.. Избавь меня от своих упреков, Валентина! Ты никогда не заставишь меня поверить, будто знаешь по имени каждого раба и слугу во дворце Рамифа в Напуре!

Валентина съежилась, как от холода. Менгис был прав, и все-таки…

– О, Боже! У тебя под носом невинный ребенок, предоставленный самому себе, оказывается жертвой извращенных желаний бездушных мужчин, которых ты привлек в Аламут и назвал федаинами, преданными! Ха! Преданными делу развращения детей! Это больше похоже на правду!

Темные глаза Менгиса яростно сверкнули, усы изогнулись черной лентой над полоской белых зубов.

– Хватит! – крикнул он, ударив кулаком по столу. – Хватит! Мне надоело слушать твои женские причитания! Ты, в конце концов, успокоишься и расскажешь мне, что случилось? Я впервые слышу, что с каким-то ребенком здесь, в Аламуте, плохо обошлись! Почему девочка никому об этом не рассказала?

Валентина ощутила, как бешено забилось в груди сердце. Гнев Менгиса свел на нет ее возмущение и заставил задрожать от страха. Она понимала: в его силах вышибить дух из кого угодно одним движением той самой могучей руки, что сейчас сжалась в кулак и ударила по столу.

– Ну а теперь, – спокойно произнес он, – говори, что случилось.

Вновь обретя дар речи, Валентина рассказала ему, как скреблась в дверь Шадьяр, перепугав девочку до смерти.

– А с кем она здесь может поделиться своими страхами? С вашими женщинами? Они, должно быть, не обращают внимания на маленькую прислужницу! С тобой? Как может такая малышка прийти к великому шейху аль-Джебалу и поведать ему обо всем? Агава рыдала, признаваясь мне, что чувствует себя одинокой. Она прячется под деревьями в саду и плачет. Менгис, ты добр к животным! Неужели же несчастная девочка не отыщет в твоем сердце больше нежности, чем дикие звери?

Менгис сокрушенно опустил голову.

– Я позабочусь об Агаве, – он поднял глаза и пытливо заглянул в глубину глаз Валентины. – Ты мне веришь, я ничего не знал?

– Да, верю, – прошептала его собеседница, понимая, что всегда будет верить этому человеку.

– Когда мы встретимся в следующий раз, я расскажу тебе, что сумел сделать для этой девочки, и надеюсь, ты порадуешься вместе со мной, – произнес Менгис очень серьезно, и Валентина вздохнула с облегчением: об участи Агавы теперь можно было не беспокоиться.

Она знала: Менгис сделает все, что только в его силах, чтобы о ребенке заботились, по крайней мере, с тою же лаской, с какой сам он заботился о своих лесных подопечных.

Они закончили трапезу в молчании, не особенно интересуясь едой, и долго сидели, потягивая вино. Их глаза время от времени встречались поверх краев золотых кубков. Казалось, воздух раскалился от того, что эти двое находились рядом друг с другом.

Менгис разрезал зимний персик и предложил ей. Валентина протянула руку и вздрогнула, когда влажный и прохладный ломтик опустился на ее теплую ладонь. Плод был необыкновенно вкусным. Она облизнула губы, испачканные сладким соком.

Менгис сидел с полузакрытыми глазами и, поглядывая из-под густых темных бровей, перебирал, что же ему известно об этой замечательной женщине, расположившейся напротив. Ее красота была очевидна и ласкала взор, но именно душа Валентины взывала к нему и будоражила чувства. Никогда прежде не встречалась ему женщина, которая Могла сидеть в присутствии королей и воинов и осознавать себя равной им, а также высказывать свои требования странным хрипловатым голосом и заставлять мужчин ее слушать.

Он знал, Валентина была знатного происхождения и в прошлом находилась под покровительством короля Наварры, но, разумеется, одного этого обстоятельства оказалось бы недостаточно, чтобы впоследствии взять на себя заботу о благополучии Напура.

Менгис много путешествовал по Европе и видел, что женщины там пользуются величайшим уважением, но интересы их ограничены вышиванием и заботами о домашнем хозяйстве. Как же Валентина завоевала доверие эмира и смогла править его владениями?

Менгису были известны мельчайшие подробности жизни Валентины с тех пор, как она прибыла в Святую землю, сопровождая Беренгарию, английскую королеву. То, чего он не знал, не имело большого значения, но Старец Гор понимал: девушка, прибывшая в Акру вместе с христианами, стала женщиной среди мусульман – женщиной, одно лишь присутствие которой возбуждало его и чьи глаза смотрели ему прямо в душу, а голос лился бальзамом на истосковавшееся от одиночества сердце.

Затянувшееся молчание не смущало Валентину. Она оставалась наедине со своими мыслями и все же не одна, чувствуя, как то и дело обращается к ней взгляд Менгиса. Дрожь сладостного волнения пробегала по ее телу, глаза говорили, что молодой сарацин хорош собой. Разумом Валентина понимала, он добрый человек, однако волнение души говорило еще больше: вечер окончится сладостными объятиями, но беспокоиться не о чем.

«Что же случилось с той невинной девушкой, прибывшей некогда в Акру? – размышляла она. – Когда же та девушка успела понять, что наслаждения плоти нельзя отвергать?» Если бы она не покидала Наварру, то непременно осталась бы целомудренной до самого дня свадьбы, и радости супружеского ложа были бы ей неведомы. Чтобы заслужить уважение мужа, пришлось бы прятать свои чувства и принимать его объятия, как неизбежность.

Валентине подумалось, что, пожалуй, это могло у нее и не получиться. Она оказалась чувственной женщиной. Мудрый Саладин помог ей в том убедиться. Откликнувшись на страсть Паксона, она испытала потрясение и сознательно лишила себя окончательного слияния из страха отдать всю себя этому мужчине, не способному проникнуться любовью и оценить приносимый женщиной дар – тайную сердцевину.

«Однако же я вовсе не распутница, – сказала себе Валентина, – и это несмотря на поведение, за которое в Наварре меня назвали бы именно так!» Может быть, все случилось, как случилось, потому что ей пришлось жить в мире мужчин и вести себя по их законам?