Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— Венчается твой батюшка, Марьюшка, — усмехнулся Ляпунов. «Весь Путивль сегодня гулять будет, вон, бочки с вином уже на улицах стоят».

— Тридцать тысяч человек тут, — подумал Ляпунов, слушая скороговорку священника. «Мы этого Шуйского враз скинем, в августе под Кромы идем, оттуда на Тулу с Калугой, а там и Москва рядом. И царь истинный вернется, говорил же Иван Исаевич, он его лично в Москве спас и в Польшу вывез. А жена его хороша, конечно, вон, глаза какие — как лазурь небесная.

Черниговский воевода, князь Телятевский, что стоял в боковом приделе собора, пробрался к невысокому, с простым лицом, одетому в польское платье человеку, и тихо спросил: «Готовы люди-то?».

— А как же, — усмехнулся тот. «Даже двое — царь Дмитрий Иоаннович и сын покойного государя, Федора Иоанновича, царевич Петр. Его святейшество больше не рискует, пан Анджей, теперь у нас всегда будет, — человечек поискал слово, — замена. Ну и пани Марина грамотцу получила, как Шуйский ее в Польшу отправлять будет — тут мы и появимся.

— И что, — поинтересовался Телятевский, — согласна она?

— А у нее есть выбор? — удивился человечек и, сложив на животе холеные руки, покрутив пальцами, вздохнул: «Все-таки трогательно, пан Анджей, согласитесь — люди были разлучены войной и нашли друг друга. Даже слезы на глаза наворачиваются.

— Возвеличися, женише, якоже Авраам, и благословися, якоже Исаак, и умножися, якоже Иаков, ходяй в мире и делай в правде заповеди Божия, — торопливо сказал священник, и продолжил, чуть поежившись, избегая пустых, остановившихся глаз женщины:

— И ты, невесто, возвеличися, якоже Сарра, и возвеселися, якоже Ревекка, и умножися, якоже Рахиль, веселящися о своем муже, хранящи пределы закона, занe тако благоволи Бог.

Аминь, — игумен облегченно вздохнул и перекрестился.

Ляпунов, одной рукой удерживая Марью, достал пищаль, и, выстрелив в свод собора, закричал: «Многая лета!».

Запах ладана смешался с запахом пороха, собор огласился буйными криками, и Марья, слушая звуки выстрелов, — весело засмеялась.

В детской горнице горела единая свеча. Марья зевнула, и, уткнувшись носом в жесткую руку Болотникова, сказала: «Завтра сказку доскажешь, я спать буду».

Мужчина улыбнулся, и, поцеловав ее в лоб, поднялся с лавки: «Спи спокойно, доченька, да хранит тебя Господь».

На пороге он обернулся — дитя мирно свернулось клубочком под атласным, подбитым мехом одеялом. «Там вроде крови нет, — вспомнил Болотников, — да даже и если есть — не видно, атлас-то темный».

Лиза стояла у окна, глядя на город, что лежал внизу, в долине Сейма. На улицах, — Болотников встал с ней рядом, — были видны огни костров. Он вслушался в конское ржание и пьяные крики и вдруг усмехнулся про себя:

— Ежели б Шуйский нас атаковать сегодня решил — разбил бы, ни одного трезвого в войске нет. Конечно, воевода обвенчался. Ну да князь Василий Иванович далеко, нас ему не достать. А я не пил, нет, — Болотников почувствовал, что у него дрожат руки и медленно, нежно прикоснулся к белому плечу, чуть видневшемуся из-под кружевной рубашки.

Он наклонился и провел губами по нежной коже. «Я тебя люблю, — сказал он тихо. «Так люблю!»

— Так люблю, — отозвалась жена. Он повернул ее к себе и, осторожно обняв, стал снимать рубашку. Она не помогала и не сопротивлялась — просто смотрела на темную стену горницы, укрытую драгоценной, прожженной выстрелами, шпалерой.

Болотников опустился на колени, и, раздвинув ей ноги, едва не застонал от счастья. Она глубоко вдохнула, и мужчина, взяв ее пальцы, положив себе на голову, попросил: «Погладь».

Жена немного постояла, не двигаясь, и, когда он показал ей — как, начала гладить.

— Да, да, — проговорил он, лаская ее. «Да, любимая!». Он протянул руку наверх, и, найдя ее мягкую, теплую грудь, подумал: «Господи, спасибо тебе!».

Девочка проснулась от размеренного скрипа лавки за стеной. Она оглянулась, и, приложив ухо к стене, услышала задыхающийся мужской голос: «Я так люблю тебя, так люблю, Господи, наконец-то ты моя!».

Лавка заскрипела еще громче и девочка, прислушавшись, потянула к себе тряпичную куклу, с пустыми глазами-пуговицами. Она надорвала нежным пальчиком нитки на спине, и, увидев внутри блеск золота, чуть погладила фигурку на ножнах кинжала. «Жди, — велела Марья рыси, и, стянув нитки, завязав их крепким узлом, положив каштановую голову на куклу, — закрыла глаза.

Болотников уронил голову на плечо жены, и, отдышавшись, прижавшись к ее губам, тихо сказал: «Я люблю тебя!».

— Я люблю тебя, — повторила она, лежа под ним с раздвинутыми ногами, не двигаясь, глядя пустыми глазами в беленый, низкий потолок горницы.

Эпилог

Путивль, август 1606 года

Болотников проснулся от пения птиц на дворе. В раскрытые ставни было слышен скрип тележных колес и звонкий мат — уже третий день войско уходило из города.

Он поцеловал каштановые локоны, что лежали на его руке, и, перевернув жену на бок, взяв в руки ее теплую грудь, тихо сказал: «Я скоро вернусь, Лизонька. Разобьем Шуйского, и приеду за вами. К Покрову вернусь».

— Вернусь, — услышал он нежный голос и, поцеловав острые лопатки, — ласково раздвинул ей ноги.

— Заберу их отсюда на Москву, — подумал Болотников, окуная пальцы в жаркое и влажное, слыша ее спокойное дыхание, — и все будет хорошо.

— Я люблю тебя, — сказал он, прижимаясь губами к стройной шее.

— Люблю тебя, — повторила жена, и он, как всегда, подумал: «Счастье мое, Лизонька моя».

Уже одевшись, он наклонился, и, поцеловав алые, мягкие губы, сказал: «Жена воеводы Григория Петровича за вами присматривать станет, так что ты не волнуйся, все будет хорошо».

— Хорошо, — она дрогнула темными ресницами и посмотрела на него безмятежными, спокойными, синими глазами.

Перед тем, как выйти из дома, он заглянул к Марье — дочь спокойно сопела, уткнувшись лицом в тряпичную куклу.

— Не надо будить, — подумал Болотников. «И так шумно было все эти дни, пусть поспит дитя вдоволь. Сладкая моя девочка». Он перекрестил ребенка и, вздохнув, прошептал: «Храни их Господь».

Ляпунов, перегнувшись в седле, захохотал: «Заждались тебя, воевода! Ну, дак конечно — такую женку, как Лизавета Петровна, трудно оставить!»

Болотников вскочил в седло своего вороного, кровного жеребца и сердито спросил: «Что там лазутчики, вернулись?».

— А как же, — отозвался Ляпунов. «Воронцов-Вельяминов и Трубецкой с десятью тысячами под Кромами стоят, ждут нас, Иван Исаевич».

— Это все, что у них есть? — удивился Болотников, вдыхая свежий, утренний воздух, глядя с вершины холма на войско, бесконечной лентой растянувшееся по северной дороге.