Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В перерывах же между боями, на отдыхе или переформировке половой вопрос решали по-разному, причем рядовым солдатам тут счастье улыбалось крайне редко. Хотя и такое случалось, особенно если солдатик попадался бравый да смышленый. Семен Соболев вспоминал, как во время их наступления по Украине они остановились на постой в одном из сел:
«Хозяйками нашими оказались маленькая кругленькая хохлушка лет под сорок и ее дочка лет восемнадцати — стройная, тоненькая большеглазая дивчина. Всех она тут же покорила. И началась честная борьба, из которой я тут же выбыл, потому что был настолько молод, что смотрелся сопливым мальчишкой, случайно одевшимся в шинель. Бикташев был татарин лет под тридцать. А Уржумцев — красавец парень, чернобровый, черноглазый, нос с горбинкой, усы как у заправского казака, и весь он создавал собой облик Гришки Мелехова из Тихого Дона. И тактик по части женских сердец. Он тут же завел разговор об обычаях и стал расспрашивать, как делят обязанности в семье украинцев. Хозяйка рассказывала, а он то и дело возмущался:
— Как? Это делает жена? Ну нет, у нас не так. Это все делает муж, а жена только распоряжается!
И выходило по нему, что русской женщине за мужем не жизнь, а сплошной праздник и наслаждение. Уж так он ловко врал, что, я думаю, и мамаше захотелось выйти за него замуж. Да только как же самой, если у ее дочки нет жениха, да и будет ли — война же идет, и всех хлопцев забрали в армию. А тут ведь такое счастье может свалиться ее дочке. И посидевши так за чугунком картошки с нами, она натаскала соломы на глиняный пол, постелила на полу нам с Бикташевым солдатскую постель, а потом полезла на печку, за занавеску, гнездить ложе нашему Уржумцеву и своей дочке. Авось-либо».
Но это, как уж говорилось, была редкая удача, в основном рядовому пехотному ване приходилось лишь мечтать о том времени, когда он вернется с войны домой, и уж тогда.
Приятности и неприятности
Впрочем, по ходу решения полового вопроса случались порой неприятности и у офицеров, и частенько весьма серьезные. Командир роты в 8-м офицерском штрафбате Александр Пыльцын пишет, что среди бойцов батальона — сплошь недавних офицеров — очень многие угодили к ним за «прелюбодеяния», за то, что утопили танк, направляясь «попутно» в деревушку к знакомым девчатам. Двое лейтенантов попали в штрафбат Первого Белорусского прямиком из состава наших войск в Афганистане, где они подрались на квартире пожилого командира полка из-за его любвеобильной молодой жены.
Был под командой Пыльцына и «выдающийся» (для того времени) штрафник, бывший инженер-майор Семен Гефт. Будучи начальником тыловой службы гвардейской механизированной дивизии и имея возможность питаться отдельно от всех, он не только заставлял девушек-военнослужащих, выполнявших обязанности официанток, приносить ему пищу, но и принуждал их во время завтраков и ужинов удовлетворять свои похоти. При этом он угрожал им, что если они откажутся выполнять его требования или пожалуются кому, то у него хватит власти загнать их в штрафную роту (при том, что в то время, в 44-м, женщин в штрафные части уже не отправляли, но девушки об этом попросту не знали).
Получивший по приговору 10 лет с заменой тремя месяцами в штрафном батальоне «е…рь-майор» (как сразу же прозвали его в штрафбате, по аналогии с обер-майором), зарекомендовал себя немалым трусом, и сослуживцы постоянно проводили с ним «воспитательную работу».
Там же в штрафбате Пыльцыну довелось увидеть, какой большой бывает настоящая женская любовь. Одним из бойцов был бывший капитан, летчик с необычным отчеством — Павел Афтиевич и такой же необычной фамилией — Смешной.
«Смешной попал в штрафбат за то, что он, командир авиаэскадрильи, боевой летчик, имевший уже орден Боевого Красного Знамени, перегоняя с группой летчиков по воздуху с авиазавода на фронт новенькие истребители, допустил авиакатастрофу. Один из его подчиненных, то ли решив испытать в полете машину в недозволенном режиме, то ли просто не справившись с ней в воздухе, разбил ее и погиб сам. Вот офицер и загремел в штрафбат.
В те предельно напряженные дни постигал Смешной пехотную науку старательно, инициативно, тренируясь, используя свободную минуту в перебежках, самоокапывании и переползаниях по-пластунски до изнеможения, как он сам говорил, «до тупой боли в натруженных плечах и гудящих ногах». Был он сколько настойчив, столько и терпелив. Стремился все познать, все испробовать. Будучи во взводе автоматчиком, научился метко стрелять из противотанкового ружья, из пулемета. До всего ему было дело. Все, считал он, в бою может пригодиться. Он сумел даже освоить довольно меткую стрельбу из трофейных фаустпатронов (или, как их стали называть, «панцерфауст») по находившемуся неподалеку сгоревшему немецкому танку. Казалось, он трудился круглые сутки, никем не принуждаемый, никем не контролируемый.
Его жена, тоже капитан, совершенно неожиданно появилась как-то у нас в батальоне. После встречи с мужем она, сохраняя, видимо, с трудом, напряженно-спокойное выражение лица, мягким грудным голосом попросила меня об одном: если муж будет ранен — помочь ему выжить. Какая, казалось, малая просьба! Надолго остались в моей памяти впечатления об этой скромной и мудрой женщине, оставившей детей где-то в глубоком тылу, чтобы на фронте по возможности быть ближе к их отцу и любимому человеку и внести свой личный вклад в дело Победы».
Павел Афтиевич Смешной погиб в апреле 45 года в тяжелом бою на Одерском плацдарме, сумев перед этим подбить с помощью фаустпатронов два тяжелых немецких танка и посмертно (редчайший для штрафника случай. — Авт.) был представлен к званию Героя Советского Союза.
Жены походно-полевые
Свою Родину любили
Генерал и ППЖ,
Своим телом закрывали
От фашистов в блиндаже.
На войне не испугалась
Я, девчонка бравая.
Всю войну при генерале —
Мое дело правое.
Частушки военной поры«Как правило, женщины, попадающие на фронт, вскоре становились любовницами офицеров, — вспоминал ветеран войны И.С. Посылаев. — А как иначе: если женщина сама по себе — домогательствам не будет конца. Иное дело, если при ком-то. Походно-полевые жены (ППЖ) были практически у всех офицеров, кроме ваньки-взводного. Он все время с солдатами, ему любовью заниматься некогда».
Весной 1942 года политрук артиллерийской батареи на Ленинградском фронте Вера Лебедева объясняла военному журналисту Павлу Лукницкому:
— К сожалению, в армии я не встретила ни одной примерной дружбы женщины с мужчиной, такой, чтоб можно было пальцем показать и сказать: любят! Девчонки смеются: «Война все спишет!», но смеются искусственно, сами переживают. И когда расскажешь ей, что она сделала, — плачет.
Есть еще, конечно, люди, которые могут дружить хорошо. Но достаточно было в нашей воинской части одной появиться, которая неправильный образ жизни повела, как командиры уже стали иначе ко всем относиться, чем прежде.
Мне часто хочется поговорить, посмеяться, поболтать. В начале войны я это делала, теперь не делаю, потому что скажут: «Все крутит-вертит хвостом!».
Отношение командиров к прибывающим на фронт девушкам тоже порой опиралось на объективную реальность. Юлия Жукова вспоминает, что когда их (выпускниц Центральной женской снайперской школы в Подольске. — Авт.) привезли в запасной полк 31-й армии на границу с Восточной Пруссией, «нас встретил майор, упитанный, розовощекий, одетый в белоснежный полушубок с поднятым воротником. Прошелся перед строем, критически разглядывая нас. «Ну, — спрашивает, — зачем вы приехали, воевать или» Вопрос за него завершила неисправимая матершинница Саша Хайдукова: «Б…вать?». Вот такой прием оказали нам. Всем стало обидно».
Николай Александров, командир танка:
«Как-то раз пришел эшелон с женщинами к нам на пополнение. Командир корпуса посмотрел: «Отправьте их назад, что, мне через девять месяцев открывать родильные дома?!». Так и не принял».
Рассуждения командира мехкорпуса о девяти месяцах были совсем не абстрактными, особенно в отношении девушек, находящихся непосредственно в солдатской среде. Домогательств к ним действительно было более чем достаточно.
Красочной иллюстрацией к этому может служить отрывок из воспоминаний санинструктора Софьи К-вич, которая впоследствии сама стала офицерской походно-полевой женой и потому, рассказывая о своей войне, попросила писательницу Светлану Алексиевич не упоминать ради дочери ее фамилии:
«Первый командир батальона. Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: «Сестричка! Сестричка!», а после боя каждый тебя стережет. Из землянки ночью не вылезешь.
