Темная сторона города (сборник) - Далия Трускиновская

Саймон покосился на небо, бросил окурок.

– Пошли, – сказал он. – Я натопил уже…

Внутри света не было. В прямоугольнике дверного проема плескалась темнота, короткая дрожь пробежала по спине Киры, и когда Лека бесстрашно нырнул вперед, ей захотелось потянуться и оттащить его за ворот сильным рывком. Через секунду он уже чиркал спичками. Саймон поднялся по ступенькам, загородив короткие вспышки. Кира вошла следующей, непроизвольно задержав дыхание.

Тепло окутало ее сразу же, словно пуховое одеяло, и она поняла, насколько сильно похолодало к вечеру. Лека зажег наконец три свечи в настоящем, хотя и довольно уродливом канделябре. Вера захлопнула входную дверь, и трепещущее пламя дрогнуло чуть сильнее. Кира осмотрелась.

Слева от входа, в углу, огороженном асбестовыми плитами, стояла обыкновенная низенькая буржуйка, багровые щели очерчивали дверцу топки и поддувала. На плите эмалированный чайник плевался парком. Труба ломалась коленом в метре от плиты и тянулась наискось к центру помещения почти под самый потолок, до очередного колена, выводившего трубу наружу. Грубо сколоченные двухъярусные нары, заваленные тряпьем, располагались по обеим сторонам неширокого центрального прохода, в конце которого, у дальней торцевой стены, стоял колченогий стол с нехитрой утварью. Справа на гвоздях висели вороха одежды, под ними у стены зеленый ящик с крашенными в защитный цвет петлями: что-то военное. Вошек бы не подхватить, подумала Кира, но в целом было скорее уютно.

Вера протиснулась мимо нее и с грохотом водрузила пакеты с продуктами на стол, подвинув какие-то банки.

– Располагайся, – она небрежно указала рукой на нижнюю постель. – Спать здесь будешь. Я наверху, пацаны – напротив.

Лека быстро стрельнул глазами и отвернулся, острые плечики выражали испуг. Саймон плюхнулся на противоположные нары и забулькал пивом. Глаза с интересом поблескивали из тени желтоватыми тигриными искрами. Кира почувствовала себя в западне. Сомневаться не приходилось: Кыша умер на этом ворохе тонких, как промокашки, одеял. Она опустилась на топчан осторожно, словно на краешек свежей могилы. В спину потянуло погребом, Кира уставилась вперед в одну точку, живо представляя Кышу: ворот байковой рубахи в бело-синюю крупную клетку слегка распахнут, штанины не очень чистых спортивных штанов задрались, обнажив худые щиколотки, носы растоптанных кроссовок смотрят в разные стороны…

Она не была суеверной, да и пугливой ее никто бы не назвал, но ей вдруг пришла в голову абсурдная мысль: дети что-то замышляют. Разве Вера не нарочито громко разбирает сумки, равнодушно отвернувшись от всех? А Лека? Слишком уж долго он восхищается своими «обновками», притоптывая подошвами по дощатому полу, стараясь при этом не смотреть в сторону Киры. Саймон с вампирическими зубами старательно скрывался в сумерках, просочившихся сюда, казалось, прямо из романов Мейер – этакое игрушечное зло. Вот только ухмылка, прилепленная к этим зубам, выдавала опытного подонка…

А потом ее разобрал смех. Чушь все это! Молодая, здоровая, сильная женщина. Она может встать и уйти прямо сейчас, ничего не объясняя. И она засмеялась, но глубокие грудные звуки вышли жуткими, словно смеялся смертельно больной человек. Саймон подавился пивом, Лека метнулся под крыло к Вере, как цыпленок, и только последняя сохранила какое-то самообладание.

– У нее бывает, – объяснила она. – Ничего…

– Да? – кожа на лице Саймона приобрела зеленоватый оттенок. – А по темечку она не съездит? Во сне… И вообще, говорят, психи все заразные. В смысле, от них крыша едет и у здоровых…

– Не съездит, – сказала Вера. – Она тихая. Смеется только… и нюхает еще. На, держи свои мульти-пульти…

На колени Кире упал тюбик клея, она неловко подхватила его суетливым, жадным движением.

– Во! – хохотнул Саймон. – Глюконавтка, бля! Ну давай, давай, не стесняйся. Все ж свои…

– Пусть поест сперва, – Вере эта идея явно не понравилась.

– Ага, – поддакнул Саймон. – И потом все тут заблюет. Уж лучше пусть сейчас воткнется…

– Отстань! – Вера отвернулась к столу. – Давайте ужинать.

Кира отвернула колпачок тюбика. В этот момент это показалось хорошей идеей: она не хотела объедать ребятишек. Пусть сейчас у нее нет с собой документов, часов, телефона, ключей от квартиры, холодильника под боком и собственной ванны с горячей водой. Она одета в тряпье, в котором ремонтировала свою комнату, и выглядит полной идиоткой. Но это все маска, понарошку. У нее все есть, и еще будет много чего: дел, встреч, впечатлений, чувств, надежд, мечтаний, вполне достижимых целей и желания что-то сделать в этой жизни…

Она поднесла тюбик к носу. Саймон утратил к ней интерес, Лека следил, как Вера режет хлеб аккуратными тонкими ломтиками, и глотал слюнки. Вряд ли он ел что-нибудь с утра. Кира вспомнила свой завтрак: яичница с колбасой, кофе. На секунду ей стало стыдно за то, что она только изображает жизнь, которой живут эти дети. Маска бездомной дурочки едва держалась, словно ее неряшливо прилепили степлером и теперь скобки расшатались, разогнулись и вот-вот отвалятся. Казачок засланный, так твою!.. Дура набитая! Что ты хотела узнать?! Что Кыша умер в этом сарае? Ну, допустим, узнала. Дальше что? Эти дети перенесли его в другое место? Перенесли. Слишком здесь обжитое и удобное гнездышко, чтобы бросить убежище и искать-обустраивать другое. Вера или Саймон сняли с Кыши кроссовки и испачкали их в грязи перед гаражом? Ну, сделали они это! Не хотели они, чтобы их домик искали. И что? Где здесь состав преступления?! Лека, который наверняка думает о смерти, как о чудовище, забирающем людей куда-то в темноту, откуда не возвращается никто, начертил на стене название своего страха ржавым гвоздем? Пусть! Это же не какое-то жертвоприношение неведомому божеству, ему просто нужен детский психолог. Зачем ты здесь, Кира? Все, что тебе нужно сделать, – это отвести этих детей в детприемник. Как эта женщина, Инна Сергеевна. Пока они не закончили так, как Кыша: никому не нужными, сломанными куклами. Они должны учиться, спать в кроватях, регулярно питаться. Да, в детдоме не сахар, и она так жила, и убегала, и ненавидела серую, горькую жизнь, лишенную родительской заботы, защиты, любви. И каждую ночь старый карагач рассказывал страшные сказки, постукивая веткой в окно, словно умолял впустить его. Пусть так. Но это тот единственный шанс, который улица не даст никогда: Леку еще вполне могут усыновить…

Кира сильно потянула носом…

Испарения клея, холодные и острые, как вязальная спица, проломили носовой хрящ и застряли где-то над правой бровью под черепом. Кира опустила взгляд, капелька желтоватого и мутного, словно гной, клея нехотя выползла из носика, пьяно завалилась набок и соскользнула вниз. Черт. Черт!!!