Нарциссы для Анны - Ева Модиньяни

Джузеппина оставила в его сердце пустоту и глубокое горе, но что касается дома, у него, пожалуй, не было случая пожалеть о том, что дом вела уже не она. Напротив, замечая в доме приятные перемены, он часто думал: «Вот эта идея Джузеппине никогда бы в голову не пришла».

У Марии был дар ненавязчивой заботливости и благородной сдержанности, который он уже оценил. Немногочисленные гости, которых он принимал в своем доме, не могли оставить без внимания его новую экономку, которая вышла точно из старинного английского замка, настолько элегантной и в то же время скромной она была.

Резкий телефонный звонок прервал его размышления.

— Междугородный из Рима, — прощебетала в трубку телефонистка. — Одну минуту, синьор…

Трамвай направлялся к Порта Тичинезе, и Больдрани вспрыгнул на подножку уже на ходу. У него был выбор между административным советом, биржей и альковом мадам Лемонье, где его в равной степени ожидали, а вместо этого он вспрыгнул в уже отходивший от остановки трамвай, безропотно выслушав ворчанье кондуктора.

Вагон гудел, как разворошенный улей. С озабоченными лицами люди показывали друг другу повестки, все только и говорили о войне.

— Я должен явиться на призывной пункт в течение недели, — мрачным тоном сообщил один.

— Везет тебе, — ответил другой, — а мне уже через три дня.

— Когда родина в опасности, — проскрипел сидевший на местах для инвалидов старик, — все, как один, должны встать на ее защиту.

Два краснощеких юнца, с интересом рассматривавшие свои повестки, казалось, не понимали их смысла.

— Так говоришь, пошлют на войну? — спросил первый.

— Да нет, — успокоил его второй, постарше, с плутоватым лицом, — просто проверка. Италия — ведь нейтральная страна, мы воевать не будем.

— Но пусть только тронут, — снова вмешался воинственный старик. — Мы им покажем! — И он угрожающе потряс своей суковатой палкой.

Сев в трамвай, совершив этот неожиданный для себя поступок, Чезаре ощутил, насколько он, подобно всем богачам, оторвался от своей среды, а вместе с тем и от реальной жизни.

Заметив в витрине цветочного магазина чудесные красные и желтые цветы, он вышел на следующей остановке и, вернувшись назад, вошел в магазин.

— Эти цветы, — указал он на них рукой.

— Тюльпаны? — спросил продавец в темном жилете с профессиональной готовностью.

— Да, именно они, — подтвердил Чезаре уверенно.

— Сколько? — продавец поднял руку, чтобы отсчитать цветы.

— Все, — сказал Чезаре.

— Все? — переспросил тот, удивленно моргая.

— Да, все до единого.

Цветочник внимательно посмотрел на клиента: элегантный костюм, золотая цепочка, достойное и строгое выражение лица, и, убедившись, что тот заплатит, начал тщательно упаковывать самый большой в своей жизни букет.

Вернувшись домой на такси, Чезаре быстро прошел мимо швейцара, который чуть было не принял его за рассыльного, и, прыгая через две ступеньки, взлетел на второй этаж. Покупая эти тюльпаны, он думал о Марии, но, когда она открыла дверь, он лишь небрежным жестом, точно освобождаясь от мешающего ему предмета, всучил ей букет. Марии с трудом удалось удержать в руках эту цветочную охапку.

— Пусть в доме будут цветы, весна ведь на улице, — сказал он, словно укоряя ее, и не дав ей опомниться, скрылся в своем кабинете.

— Спасибо, синьор Чезаре, — растерянно произнесла Мария ему вслед, а Чеккина уже высунулась из кухни.

— Их принес хозяин, — спросила она, — или я схожу с ума?

— Да, хозяин, — подтвердила Мария, направляясь с цветами на кухню.

— Я, верно, сошла с ума. — Чеккине казалось невероятным, что хозяин вернулся домой с цветами. Мария же была другого мнения. Несколько минут спустя она постучалась в кабинет Чезаре Больдрани с изящным букетом тюльпанов в прелестной голубоватой хрустальной вазе.

— В чем дело? — спросил он тем особым ворчливым тоном, которым говорил, когда бывал в замешательстве.

— Следую вашим приказаниям, — ответила Мария с обезоруживающей улыбкой.

— Поставь их где хочешь, — бросил он.

— Я очень люблю цветы, — призналась Мария, ставя вазу на письменный стол. — Особенно нарциссы. Они душистые и долго стоят.

— Ну и купи себе нарциссы, — буркнул он, продолжая делать пометки в тетради, переплетенной в сафьян.

— Синьор Чезаре, — осмелилась сказать Мария, используя цветы как предлог. — Я хочу просить у вас разрешения…

— Разрешения на что? — удивился он, оторвав глаза от тетради.

— Мне кажется, дом нуждается в ремонте, — начала Мария с мягкой настойчивостью. — Потолки потемнели, шторы и обои нужно обновить, сантехника тоже старая…

— Старая? — вспыхнул он.

— Не современная, — если хотите.

Чезаре снисходительно воспринял идею обновления своих апартаментов, но ему претила сама мысль о коренной перестройке дома.

— Сначала ты говоришь о частичном обновлении, — ворчливо заметил он, — а потом устроишь мне тут Россию.

По-милански это выражение было синонимом революции.

— Приступив сейчас, — возразила она тоном предусмотрительного администратора, — мы сэкономим время и деньги.

— Может быть, ты и права, — наконец сдался он. — С этим тоже надо считаться. Пригласи специалиста, пусть сделают предварительные расчеты.

— Уже готовы, — сказала Мария, протягивая ему исписанный листок.

Он не знал, сердиться ему или радоваться: положительно, скучать она ему не даст.

— Ладно, — с улыбкой махнул он рукой. — Делай как знаешь.

В эту ночь мысли о Марии не оставляли Чезаре. Но образ ее все время менялся: то он обретал черты его матери, то Матильды, то Элизабет Лемонье. Но во всех случаях это было прекрасное лицо Марии.

С тех пор как он вернулся в 1919 году с фронта, прошло почти двадцать лет. Начав свое дело с помощью инженера Феррари и при поддержке старого маркиза Казати, который предоставил в его распоряжение первоначальный капитал, он уже через несколько лет настолько окреп, что мог снисходительно взирать на этих старого закала дельцов и всех своих вчерашних конкурентов.

Старый маркиз Казати давно уже покоился на кладбище Караваджо в своем фамильном склепе в нескольких шагах от матери Чезаре, но он застал становление форпостов империи Больдрани. А инженер Феррари, этот неисправимый игрок, нашел свою смерть на извилистой горной дороге. Возвращаясь в очередной раз из Баден-Бадена, он, верно, задумался за рулем о Достоевском, великом завсегдатае этого игорного дома.

Чезаре тогда уже не нуждался в них. Его собственное состояние настолько выросло, что он смотрел гораздо дальше как в экономике, так и в политике. Основы империи Больдрани были столь прочны, что он мог рассчитывать на инвестиции из тех четырехсот миллионов долларов (десять пошли ФИАТу, двадцать — Эдисону), которые Соединенные Штаты предоставили в виде кредитов итальянской промышленности в лице самых видных и перспективных ее представителей.