Павел I. Окровавленный трон - Николай Энгельгардт

Да, все это так и было бы, не получи Пален предупредительной записки. Она же побудила его на отчаянно смелый шаг, — поставить себя в положение высочайше одобренного заговорщика.

Заговор против императора давно, зрел и, можно было сказать, вполне созрел. Исполнение его было назначено на иды марта, пятнадцатого числа, день убиения Цезаря. В этом отразился дух времени, когда все были напитаны классическими образами. У братьев Зубовых в салоне их сестры, госпожи Жеребцовой, любовницы английского посла Уитворта, до высылки их обоих, у генерала Тылызина и у командиров других гвардейских полков происходили постоянные собрания, обратившиеся в род политических клубов, где громко обсуждалось ужасное положение отечества, вверенного неограниченной власти умалишенного. Такие же политические заговоры велись в английском клубе и в масонских ложах Петербурга. Все во главе заговора ставили имя великого князя Александра. Однако ничего, кроме уклончивых ответов и вздохов, от него не мог добиться никто из пытавшихся вызнать, каково отношение великого князя к освобождению России от ига неистового самовластия монарха, безумие которого, по единодушному мнению, приняло уже кровожадный характер, и грозило безопасности самой августейшей фамилии.

Нерешительность и уклончивость цесаревича оставляли созревший заговор без нужного импульса сверху. А без этого он не мог быть приведен в действие. Но теперь благодаря дерзкой, отчаянной смелости Палена этот нужный импульс давал сам император. Руки Палена были совершенно развязаны. Он мог смело действовать, ничем не рискуя. Если бы заговор не удался, он раскроет его и обличит перед государем и только. Кроме благодарности монарха, ничего его в таком случае не ожидает. Если же заговор из примерного и «модельного» превратится в настоящий и Павел Петрович будет низложен и даже убит, опять-таки Палена ожидает только благодарность нового монарха.

Три дня, имевшиеся перед ним, конечно, огромный срок, в течение которого можно было ожидать перемены в расположении Павла. Но что бы ни произошло, военный губернатор фон дер Пален по должности своей окажется исправным. Решительными, быстрыми шагами Пален направился через парадные покои великого князя Александра Павловича и прямо вошел в кабинет его без предварительного доклада.

VIII. Великий князь Александр

Собственно жилые апартаменты великого князя Александра были малы и скромны, но к ним примыкало много парадных, со стужей и сыростью, и между ними зала, разделенная аркой на мраморных ионических белых колоннах, украшенная подлинными картинами великих мастеров; так, тут была картина Рубенса «Вакханка, обнимающая Фавна». Когда Пален вошел в тесный кабинет Александра, тот рассматривал какие-то картинки, которые поспешно накрыл большим делом верховного совета Мальтийского ордена. Когда близорукие, прекрасные глаза златокудрого юноши узнали вошедшего, чрезвычайный испуг изобразился на лице его и он не нашелся, что спросить у Палена, смело к нему приблизившегося, так велико было его смущение. До сих пор сношения Палена с цесаревичем велись через третьих лиц.

— Ваше высочество, я счел священным долгом своим явиться к вам, чтобы предупредить о величайшей опасности, коей вы подвергаетесь, — сказал Пален. — Сейчас, принимая меня в кабинете, его величество родитель ваш отдал мне положительные на ваш счет приказания. Знайте, что он хочет к вам применить планы, не удавшиеся вашему деду в 1762 году относительно его самого.

Прекрасное лицо юного Александра то бледнело, то краснело. Он горбился, слушая Палена, как будто за что-то незримое хотел укрыться от ужасных слов военного губернатора.

— Но чем же… но чем же навлек я немилость его величества родителя моего? — пролепетал он. — На последнем вахтпараде его величество был особо доволен, когда скомандовал «с поля» и батальон по трем флигельманам выполнил в четырнадцать приемов экзерцицию весьма чисто, хотя она кончается тем, что ружья оборачивают дулом вниз, а прикладом кверху, что было чрезвычайно трудно.

И Александр печальными большими глазами гонимой лани смотрел на Палена. «Или ты в самом деле взрослый ребенок, или…» — подумал про себя Пален.

— Ваше высочество, обратите серьезнейшее внимание на слова мои, — сказал он. — Движимый только усердием к вам и страждущему отечеству, взял я не себя смелость предупредить вас о страшной опасности. Известно ли вам в точности, что предпринимал в 1762 году Петр Третий относительно супруги своей?

Александр молчал.

— Он хотел заточить ее в крепость или постричь в монахини, и только своевременно и быстро предпринятый и совершенный переворот сие предупредил.

Александр глубоко вздохнул и молчал.

— Ваше высочество, таковая же страшная опасность угрожает вам и брату вашему с супругами, великим княжнам и самой августейшей родительнице вашей. Сегодня, едва я вошел в кабинет государя, как он мне сказал: что не удалось родителю моему в 1762 году, то я произведу в действие, ибо иначе со мной будет то же, что и с отцом моим сталось, «Вы участвовали, — спросил меня государь, — в событиях 1762 года?». На это доложил я его величеству, что был тогда лишь свидетелем, а не действовал, и как субалтерн-офицер лишь ехал на коне, в рядах полка, ничего не подозревая. «И теперь, — сказал государь, — хотите повторить со мной то же. Но я намерен предупредить. Пален, я на тебя рассчитываю. Приказ об арестовании злоумышленников против жизни и власти моей членов моего семейства уже мною подписан. Еще три дня и я передам его тебе для исполнения». Говоря сие, его величество казался явно вне себя и оказывал полное помрачение памяти и разума. Лицо его исказилось судорогами и все члены производили беспорядочные движения. Я был поражен ужасом и счел долгом своим вас предупредить немедленно. Что вы намерены предпринять в таких чрезвычайных обстоятельствах, ваше высочество?

Александр вздыхал, горбился и растерянно озирался по сторонам, но молчал.

— Вашему высочеству известно, — продолжал Пален, приближаясь к великому князю, — что не мало есть людей, преданных вам и ужасающихся при виде страданий отечества, явно ведомого к гибели деспотическим вихрем больной воли вашего родителя. Но они бессильны приступить к действиям, пока не знают расположения вашего высочества и намерений ваших. На вас сии патриоты и верные сыны отечества смотрят как на грядущее солнце России, живительными лучами долженствующее согреть скованную льдами деспотизма страну. Все они хотят видеть во главе правления монарха кроткого, а не тирана.

— Благодарю вас, граф, за преданность и в ней не сомневаюсь, равно как и в тех лицах, от чьего имени вы сейчас говорили, — вздыхая, с глазами полными слез, сказал, наконец, Александр. — Но я далек от желания царствовать. Напротив, жребий сей меня устрашает. Желал бы удалиться к частной жизни и жить где-нибудь в тихом сельском уединении на Рейне с любезной женой, предаваясь изучению наук, поэзии, художеств. Там был бы я только счастлив!

— Но было бы несчастно отечество! — патетически возразил Пален. — Ваше высочество, для всякого, кто знает ангельскую чистоту характера вашего, не может быть никаких сомнений в том, что мечты честолюбия не касаются ясного, как расцветающее утро весны, воображения вашего. Но отечество требует от вас взять на свои плечи тяжкое иго правления, и вы не можете ему отказать в этом, ибо оно страдает, оно на краю гибели.

— Почему вы обращаетесь ко мне, а не к брату или к матушке? — опуская глаза, спросил Александр.

— Потому что вы избранник великой бабки вашей — мудрой Екатерины, и только вы можете править по сердцу сей монархини, облагодетельствовавшей свой народ! — твердо отвечал Пален.

— Но чего же хотят от меня? Чего же хотят от меня? — взволнованно спрашивал Александр.

— Благородный характер и высокий от природы разум родителя вашего помрачены болезнью. О сем доктора Бек и Роджерсон, постоянно наблюдающие организм и душевные расположения державного больного, представили уже вашему высочеству достаточные доказательства, как это и мне известно.

Александр наклонил утвердительно голову.

— К несчастию, они удостоверяют болезнь родителя, — прошептал он, вздыхая.

— Вы молоды, ваше высочество. Все видят, что вы скорбите и терзаетесь за других, оплакивая жертвы подозрительной тирании и зная, что сия тирания — следствие опасной, все возрастающей и, видимо, неизлечимой болезни родителя вашего. Все скорбят, все жалеют вас, зная, что воспаление рассудка и возрастающее бешенство воли, грозящее стать кровожадным и почти уже таковым и ставшее, прежде всего на вас отражается. До сих пор, однако, полагали, что болезнь монаршая не достигла степени пагубной. Полагали, что обращение к императору решительных и энергичных требований от особ, приближенных к престолу, преданных служению родине и славе империи, образумит императора и он отменит жестокие указы, смягчит невыносимое самовластие, вернется к образу действия более умеренному. О сем именно вашему высочеству представляли покойный генерал де Рибас и граф Панин в бытность его на посту вице-канцлера империи. Но ныне, когда болезнь императора стала буйной и кровожадной, и сих мер было бы недовольно.