Красное и чёрное - Фредерик Стендаль

В такие минуты великих сомнений, одолевавших Матильду, Жюльен много раз замечал на себе её долгие взгляды и не понимал, что это значит. Он ясно чувствовал, что в обращении с ним графа Норбера появилась какая-то чрезмерная холодность, что господа де Келюс, де Люз, де Круазнуа стали держаться с ним крайне высокомерно. Но он уже привык к этому. Неприятности такого рода случались с ним не раз после какого-нибудь вечера, когда он блистал в разговоре больше, чем подобало его положению. Если бы не то исключительное внимание, которое проявляла к нему Матильда, и не собственное его любопытство, которое подзадоривало его узнать, что, в сущности, за всем этим кроется, он бы решительно уклонился от послеобеденных прогулок по саду в компании этих блестящих молодых людей с усиками, увивавшихся возле м-ль де Ла-Моль.

«Да, невозможно, чтобы я так уж ошибался, — рассуждал сам с собой Жюльен. — Ясно, что мадемуазель де Ла-Моль поглядывает на меня как-то очень странно. Но даже когда её прекрасные голубые глаза устремлены на меня как будто в самозабвении, я всегда читаю в глубине их какую-то пытливость, что-то холодное и злое. Возможно ли, чтобы это была любовь? Какая разница! Таким ли взором глядела на меня госпожа де Реналь!»

Как-то раз после обеда Жюльен, проводив г-на де Ла-Моля до его кабинета, поспешно возвращался в сад. Когда он подходил к компании, окружавшей Матильду, до него долетело несколько громко произнесённых слов. Матильда поддразнивала брата. Жюльен дважды отчётливо услышал своё имя. Как только он подошёл, внезапно воцарилось полное молчание, и их неловкие попытки прервать его явно не удавались. М-ль де Ла-Моль и её брат оба были слишком возбуждены и не способны говорить о чём-либо другом. Господа де Келюс, де Круазнуа, де Люз и ещё один их приятель встретили Жюльена ледяной холодностью. Он удалился.

XIII. Заговор

Обрывки разговоров, случайные встречи превращаются в неопровержимые доказательства для человека, наделённого воображением, если в сердце его сокрыта хоть искра пламени.

На другой день он снова наткнулся на Норбера с сестрой, когда они разговаривали о нём. Едва только они его увидели, воцарилось мёртвое молчание, точь-в-точь как накануне. Теперь уж ничто не могло остановить его подозрений. Так, значит, эти прелестные молодые люди вздумали издеваться над ним? «Признаться, это гораздо более вероятно и естественно, чем эта вообразившаяся мне страсть мадемуазель де Ла-Моль к ничтожному письмоводителю. Да разве эти люди способны на какую-нибудь страсть? Строить козни — вот это они умеют. Они завидуют моему скромному дару: умению овладеть разговором. Зависть — вот их уязвимое место. Таким образом, всё очень просто объясняется. Мадемуазель де Ла-Моль задумала убедить меня, что она ко мне неравнодушна, с единственной целью сделать меня посмешищем в глазах своего наречённого».

Это ужасное подозрение резко изменило душевное состояние Жюльена. Оно сразу подавило в его сердце зачаток зарождавшейся любви. Ведь любовь эта была вызвана только исключительной красотой Матильды или, вернее даже, её царственной осанкой, её роскошными туалетами. А Жюльен в этом отношении был ещё сущим простачком. Недаром говорят, что самое ошеломляющее впечатление на простолюдина, пробившегося своим умом в верхние слои общества, производит красивая светская женщина. Ведь не душевные качества Матильды погружали Жюльена в мечты все эти дни. У него было достаточно здравого смысла, и он прекрасно понимал, что он не имеет ни малейшего представления о её душевных качествах. Всё, что он имел возможность наблюдать, могло быть простой видимостью.

Вот, например, Матильда ни за что на свете не позволила бы себе пропустить воскресную мессу; она всякий раз непременно отправлялась в церковь вместе с матерью. Если в гостиной особняка де Ла-Моль какой-нибудь неосторожный гость забывал о том, где он находится, и позволял себе хотя бы самый отдалённый намёк на шутку, задевающую истинные или предполагаемые интересы трона или церкви, Матильда немедленно облекалась в ледяную суровость. И взгляд её, обычно такой задорный, внезапно приобретал бесстрастную надменность старинного фамильного портрета.

Однако Жюльен наверняка знал, что у неё в комнате всегда лежат один или два тома наиболее философических сочинений Вольтера. Он и сам частенько тайком уносил к себе по нескольку томов этого прекрасного издания в таких замечательных переплётах. Чуть-чуть раздвигая расставленные на полке соседние тома, он маскировал таким образом отсутствие тех, которые он вытащил; но вскоре обнаружил, что не он один читает Вольтера. Он прибег к семинарской хитрости и положил несколько волосков на те тома, которые, как он полагал, могли заинтересовать м-ль де Ла-Моль. Они исчезли на целые недели.

Господин де Ла-Моль, выведенный из терпения своим книгопродавцом, который присылал ему всякие подложные мемуары, поручил Жюльену покупать все мало-мальски занимательные новинки. Но, чтобы яд не распространялся в доме, секретарю было дано указание ставить эти книги в шкаф, находящийся в комнате самого маркиза. И вскоре Жюльен убедился, что, как только среди этих новинок попадалось что-либо, хоть чуточку враждебное интересам трона или церкви, книги эти немедленно исчезали. Ясное дело, их читал не Норбер.

Жюльен преувеличивал значение этого открытия, подозревая в Матильде чуть ли не макиавеллиевское двуличие. Это предполагаемое коварство придавало ей в глазах Жюльена какое-то очарование. Пожалуй, это было единственное её душевное качество, которое пленяло его. Вот до какой крайности довели его душеспасительные разговоры и надоевшее до смерти ханжество.

Он больше возбуждал своё воображение, чем был увлечён любовью.

Когда он, забываясь в мечтах, представлял себе прелестную фигуру м-ль де Ла-Моль, её изысканные наряды, её белоснежную ручку, изумительные плечи, непринуждённую грацию всех её движений, он чувствовал себя влюблённым. И тогда, чтобы усилить очарование, он воображал её Екатериной Медичи. И тут уж он наделял её таким непостижимым характером, которому было под стать любое злодейство, любое чёрное вероломство. Это был идеал Малонов, Фрилеров, Кастанедов, которыми он налюбовался в юности. Словом, это был идеал Парижа.

Непостижимая глубина и злодейство — что может быть потешнее такого представления о характере парижан?

«Вполне возможно, что это трио издевается надо мной», — думал Жюльен. Всякий, кто хоть немного знает его характер, может представить себе, каким мрачным, ледяным взглядом отвечал он на взоры Матильды. С язвительнейшей иронией отверг он уверения в дружбе, с которыми изумлённая м-ль де Ла-Моль два-три раза пыталась обратиться к нему.

Эта неожиданная странность уязвила молодую девушку, и её обычно холодное, скучающее и послушное только рассудку сердце запылало всей силой страсти, на какую она была способна. Но в характере Матильды было также слишком много гордости, и это пробудившееся в ней чувство, открывшее ей, что счастье её отныне зависит от другого человека, погрузило её в мрачное уныние.

Жюльен кое-чему научился с тех пор, как приехал в Париж, и ясно видел, что это — совсем не чёрствое уныние скуки! Вместо того, чтобы жадно искать удовольствий, разъезжать по вечерам, по театрам и придумывать разные развлечения, как бывало раньше, Матильда теперь всего этого избегала.

Мадемуазель де Ла-Моль терпеть не могла французского пения: оно нагоняло на неё смертельную скуку, — и, однако, Жюльен, который считал своим долгом присутствовать при разъезде в Опере, заметил, что она стремится бывать там как можно чаще. Ему казалось, что она как будто несколько утратила ту безупречную выдержку, которая прежде проявлялась во всём, что бы она ни делала. Она иногда отвечала своим друзьям поистине оскорбительными шутками, отличавшимися чрезмерной колкостью. Ему казалось, что она открыто выказывает своё пренебрежение маркизу де Круазнуа. «Должно быть, этот молодой человек весьма привержен к деньгам, — думал Жюльен, — если он до сих пор не бросил эту девицу вместе со всем её богатством!» И, возмущённый её издевательствами, оскорблявшими мужское достоинство, он стал обращаться с нею ещё холодней. Нередко случалось, что он позволял себе отвечать ей не совсем вежливо.

Но хотя Жюльен и твёрдо решил, что ни в коем случае не даст обмануть себя никакими знаками внимания, которые ему выказывала Матильда, они иной раз были до такой степени очевидны, а Жюльен, у которого понемногу открывались глаза, так пленялся красотой Матильды, что его иногда невольно охватывало чувство замешательства.

«Кончится тем, что ловкость и упорство этих светских молодых людей возьмут верх над моей неопытностью, — говорил он себе. — Надо мне уехать и положить конец всему этому». Маркиз только что поручил ему управление множеством мелких земельных участков и поместий в Нижнем Лангедоке. Необходимо было съездить туда; г-н де Ла-Моль отпустил его с большой неохотой, ибо во всём, за исключением предметов, связанных с его высокими политическими чаяниями, Жюльен сделался теперь как бы его вторым «я».