Надсада - Николай Зарубин

— Не печальтесь, Данила Афанасьевич, эту проблему мы постараемся решить. Как скоро, этого не скажу: все зависит от того, кто здесь, в области, выступает на стороне интересов вашего племянника. Но я думаю, участок у вас не отберут. А вот, что касается уничтожения лесов, то здесь я ничего поделать не могу. Никто не может. Идет, знаете ли, время утоления аппетитов. Время насыщения дорвавшихся до власти чиновников, аферистов, разных мастей хапуг, криминала. Открылись ворота России и для зарубежного капитала, а это уже пострашнее, чем запросы вашего племянника. Чтобы навести здесь порядок, нужны меры и законы жесткие, сиюминутные, как в войну. Поймали на воровстве, грабеже, на предательстве — расстрел на месте. Такие меры, конечно, крайность, и никто таких полномочий никому не даст — это я к слову. С другой стороны, этот процесс как бы даже и нормальный, имевший место в любом другом государстве, где происходили и происходят подобные ломки. Только, может быть, в иных масштабах. К тому же все негативное прикрывается необходимостью развивать рыночные отношения, а там, где действуют законы рынка, там мораль и право отсутствуют, — все делается во имя прибыли любой ценой. Вот и хлещут наши сибирские леса почем зря.

— В войну такого не было, чтобы не берегли. И че ж дале-то будет? — вздохнул Белов. — Ну, мне скоро помирать, а чем жить молодым — детям, внукам, правнукам?

— Ничего утешительного сказать не могу, уважаемый Данила Афанасьевич, — ответил Иванов, и Белов услышал в его голосе такие нотки безнадежности, что сжался внутренне, не зная, что еще сказать, о чем еще спросить.

— В данном случае можно сказать только одно, — как бы подытожил Иванов через минуту. — Если в ближайшие годы во все эшелоны власти не придут государственники типа Столыпина, Россия будет потеряна безвозвратно. А пока Россия… как бы это сказать… — подбирал слово Иванов.

— Надсаживатся, — подсказал Белов.

— Вот-вот, правильно вы сказали — надсаживается. И все зависит от того, насколько велик запас прочности.

— Брат мой Степан так определял: всюду, говорил он, видны следы надсады. Надсаживаются земля, тайга, люди, государство.

— Именно, но пока еще все можно поправить. И люди, нужные России, уже приходят, я об этом знаю. Многое начинает меняться, требуется только время. Недаром ведь в свой час сказал тот же Столыпин: дайте России двадцать спокойных лет, и вы не узнаете Россию. А после такой ломки, какая прошлась по государству и по судьбам людей в первую половину девяностых годов, — передышка нужна капитальная. Россия жива, и это главное. Живы в народе вера, надежда, любовь. И время оздоровления всего и вся придет — я в это верю. Придут и новые люди — подлинные государственники. А может, они уже и пришли. И понадобятся деньги — много денег: чтобы поднять промышленность, сельское хозяйство, построить дома для людей, восстановить дороги, поднять науку, культуру. Придет черед и вашего ручья Безымянного, который мы обязаны сохранить в первозданном виде. А в общем-то хватит о грустном: как говорится, делай, что должно, и будь, что будет. Не такое переживала Россия. Вот чай стынет, водка стоит в рюмках — этим и займемся.

— И правда, гости дорогие, — пропела стоявшая тут же супруга его, Александра Ивановна. — У меня там котлеты поспели. Сейчас принесу горячее, а вы еще до холодного не дотрагивались — все разговоры говорите. Приглашай, Кеша, гостей-то. Сам ничего не ешь и гостей моришь голодом.

Выпили по рюмке, по другой. Данила нахваливал закуску, Александра Ивановна улыбалась — ей Белов нравился.

— Скажите, Данила Афанасьевич, я слышала, с супругой вы познакомились на фронте и потом тридцать лет не виделись: а как вы встретились спустя эти тридцать лет?

— Как во сне, уважаемая Александра Ивановна. Будто сплю и никак не могу проснуться. Столько лет не виделись, и — вот она, моя ненаглядная Дуня. Када прошло с месяца три, тогда только и поверил. А так тряхну головой, будто сон прогоняю, и гляжу — не пропало ли видение. Снова тряхну и снова погляжу. Так-то и жил, пока не обвык.

— Интересно, знаете ли. И чего только в жизни не случается. У меня есть подруга, так она себе мужа по телефону нашла. Звонит как-то и то ли ошиблась, то ли другой номер набрался, в общем, отвечает мужчина. Она ему этак с раздражением, дескать, что это вы трубку берете, я не вам звоню. А он ей: а может, именно мне звоните, давайте, дескать, встретимся и посмотрим в глаза друг другу. Время и место назначает, дескать, там-то и во столько-то. Пошла подруга на свидание из все той же вредности, дескать, задам нахалу, будет знать, как относиться к порядочным женщинам. Встретились, а он в самом деле, как она потом рассказывала, подошел и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. И куда, говорит, подевалось мое раздражение. Стою, говорит, и слова сказать не могу. Так и поженились.

— Быват всякое, уважаемая Александра Ивановна. Теперь-то я точно это знаю.

— Да вот хоть нас с Кешей взять. Сколько лет ходил, об меня запинался и не мог взять в толк, что я в него влюблена, как кошка. Я в одном подъезде, он — в другом. Выйду и поджидаю, когда он выйдет, а он несется мимо как угорелый, так я однажды возьми и скажи: «Вы хоть подозреваете, что на свете есть женщины?» Он остановился как вкопанный и смотрит на меня, ничего не понимая. Я ему и говорю: «Вы хоть на свидание с девушкой когда-нибудь ходили?» «Н-нет…» — отвечает и так густо покраснел — ну, вылитый помидор. А я осмелела и продолжаю о своем: «Так давайте встретимся сегодня часов в восемь во-он у того дома». Показала на дом, понятно, наугад. Повернулась и пошла себе. Так и встретились и не можем расстаться уже тридцать лет.

— Да я, Саша, давно тебя заприметил, только не знал, как подойти, с чего начать, — вставил свое Иванов.

— Так уж и заприметил, поверила я тебе — держи карман шире. Если бы не моя смелость, так и ходил бы бобылем — вот как Петр Игнатьевич.

— А в самом деле: ты почему не женишься? — обернулся к Ковалеву Иннокентий Федорович.

— С тобой, пожалуй, женишься, только и знаешь, что работой нагружать с утра до ночи. Ни выходных, ни праздников не знаю, — полушутя, полусерьезно отвечал тот. — Вот и сейчас: чего ты приволок меня к себе на дачу? Сам бы и решил все вопросы с Данилой Афанасьевичем, а я — на свидание с женщиной. Завтра бы и проинформировал в рабочем порядке, так нет…

— Тебе неприятно видеть нашего гостя?

— Гостя — приятно, а вот вместо тебя мне было бы приятнее видеть любимую женщину.

— Вот какие, Данила Афанасьевич, подчиненные пошли, — повернулся к Белову. — Начальнику в глаза говорят гадости.

— И совершенно справедливый упрек в твой адрес, Кеша, — поддержала Ковалева Александра Ивановна. — Не думаешь о подчиненных, так подумал бы о себе.