Рассечение Стоуна (Cutting for Stone) - Абрахам Вергезе

– Пожалуй, правильно, что он ничего мне не сказал, – проговорила Хема. Глаза у нее тоже были красные. – Сделать-то все равно ничего нельзя. Он старался показать мне себя с лучшей стороны. Я ни о чем не знала, и мне с ним было так хорошо. – Она повертела на пальце кольцо с бриллиантом, которое он ей подарил, когда они в последний раз продляли брачный договор. – Если бы я знала… может, мы с ним поехали бы в Америку. Я его спрашивала. Он сказал, что лучше останется здесь. Первое, что он видит утром, это я, и ничего ему больше не надо. Он так и остался романтиком. Забавно, но пару месяцев назад я почувствовала: все слишком уж хорошо, непременно случится какая-нибудь беда. Знаки были у меня перед глазами. Но я предпочитала их не видеть.

– Как и я, – вздохнул я.

Алмаз рыдала на кухне, плачущий Гебре размахивал Библией, раскачивался и декламировал библейские стихи, стараясь ее успокоить. Я вошел в кухню. При моем появлении Гебре сказал:

– Мы должны поститься за здравие его. Одной молитвы недостаточно.

Алмаз согласно закивала и, хоть и позволила мне ее обнять, прошептала запальчиво:

– Мы недостаточно молились. Вот почему нас постигло несчастье.

– Ты не видел Шиву? – спросил я Гебре.

– Его весь день не было, но сейчас он в мастерской, наверное.

К сараю мы с ним отправились вместе.

– Свиток с собой? – спросил Гебре, имея в виду лоскут бараньей кожи, на котором он изобразил глаз, восьмиконечную звезду, кольцо и королеву и красивым почерком переписал стих. Лоскут этот он туго скатал и втиснул в гильзу от патрона. На металлической оболочке Гебре нацарапал крест и мое имя.

– Да, он всегда со мной, – ответил я. Талисман я носил в портфеле.

– Если бы я сделал такой же доктору Гхошу, беда, наверное, обошла бы нас стороной.

Мой глубоко верующий друг восхищал меня. Стать священником в Эфиопии довольно просто. Архиепископу в Аддис-Абебе достаточно дохнуть в мешок, который потом привозят в провинции и открывают на церковном дворе при большом скоплении народа. Таким образом в сан посвящаются сотни людей. Чем больше священников, тем лучше – такова точка зрения эфиопской православной церкви.

Но тысячи и тысячи служителей культа – это чересчур, по мнению богобоязненных людей вроде Алмаз. Среди них немало пьяниц и вымогателей, для которых священство не более чем средство избежать голода, а при случае и удовлетворить прочие свои аппетиты. Последний негодяй, облеченный в сан, вправе сунуть ей под нос свой крест для четырехкратного поцелуя. Как-то она попалась мне расстроенная, одежда в беспорядке. Оказалось, она еле отбилась зонтиком от возжелавшего ее священника, хорошо, прохожие подсобили.

– Мэрион, когда я буду умирать, отправляйся на Мерка-то и приведи двух священников. Хоть умру, как Христос, по разбойнику с каждой стороны.

Но Гебре был не такой. По мнению Алмаз, он творил богоугодные дела: часами не отрывался от молитвенника, опираясь на молитвенный посох и не выпуская из рук четок. Даже когда он снимал облачение – косил траву, отправлялся куда-нибудь с поручением, стоял на страже у ворот, – тюрбан неизменно был на нем, а губы шевелились в молитве.

– Сделай Гхошу свиток, – попросил я Гебре. – С верой. Может быть, еще не поздно.

Шива только что вернулся. Я целую вечность не был в сарае, и беспорядок поразил меня: пол был усеян частями моторов и электроарматурой; узкая дорожка вела к тому месту, где среди кусков металла стояло сварочное оборудование; вдоль стен тянулись металлические стеллажи; с потолка свисали инструменты. На верстаке возвышалась гора книг и бумаг, за которыми Шиву было не видно. Я направился к нему. Он набрасывал чертеж какого-то каркаса – части приспособления, которое обеспечит лучший доступ к фистуле. Отложив карандаш, Шива выслушал меня. О случившемся он ничего не знал. Я рассказал ему правду о болезни Гхоша.

Шива молчал. Щеки его покрыла легкая бледность, но на лице мало что отразилось. Вопросов он не задавал. Я ждал, но, как видно, даже такая злая весть не сокрушила стену между нами.

Он был мне нужен. Наконец-то тайна больше не тяготит меня. В ближайшие дни мне понадобится его сила, но если так, я не могу ее принять. О чем Шива думает? Способен ли он вообще чувствовать? Я подождал-подождал и пошел восвояси. Нет, рассчитывать на брата не следует.

Но Шива меня удивил. Ту ночь и две последующие брат, свернувшись на тюфяке, проспал в коридоре у спальни Гхоша и Хемы. Так он выразил свою любовь. Увидев утром Шиву, скрючившегося на полу, Гхош был тронут до слез. У меня словно что-то оборвалось внутри, когда Хема мне об этом рассказала. На четвертую ночь Гхошу стало хуже, и я перебрался из его старого бунгало на нашу с Шивой кровать, на которой мы столько лет спали имеете, и убедил Шиву покинуть коридор. Спали мы плохо, стараясь держаться подальше друг от друга, за ночь несколько раз вставали взглянуть на Гхоша. Но к утру наши головы соприкасались.

У нас с Шивой была та же группа крови, что и у Гхоша. Свою кровь я даже сдал про запас, Шива от меня не отставал. Но переливания крови уже были неэффективны, к тому же опасно вырос уровень гемоглобина. Тромбоциты в организме Гхоша не работали, кровоточили десны и кишечник. Он слабел на глазах.

В больницу Гхош не хотел. Вскоре анемия вызвала одышку, и он больше не мог лежать. Мы перенесли его с супружеского ложа в любимое кресло в гостиной, под ноги подставили скамеечку.

Не торопясь, последовательно он повидался со всеми, кого любил, послал за Бабу, Адидом, Эвангелиной, миссис Редди и прочими партнерами по бриджу; я слышал, как они смеялись, предаваясь воспоминаниям, хотя, право же, было совсем не до смеха. Россказнями о прежних достижениях его попотчевала команда по крикету, в честь своего капитана они оделись в белое.

И вот настал тот час, когда на него пришлось надеть кислородную маску. Тут-то у меня и состоялся с ним серьезный разговор, который я всеми силами оттягивал.

– Ты избегаешь меня, Мэрион, – печально произнес Гхош. – Надо начать. Если не начнем, то никогда не кончим, так ведь?

Следующие его слова меня как громом поразили.

– Не хочу, чтобы забота обо всей семье падала на тебя. Хема справится. Матушка-распорядительница хоть и в годах, но еще хоть куда. Говорю это тебе, так как хочу, чтобы ты далеко пошел по части медицины. Пусть ничто тебя здесь не держит, никакой долг перед Шивой, Хемой или матушкой. Или перед Генет. – При этом имени он нахмурился и взял меня за руку, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. – Мне так хотелось уехать в Америку. Все эти годы, стоило мне заглянуть в книгу Харрисона и другие учебники… они вытворяют такое, проводят такие анализы… фантастика, понимаешь? Не в деньгах счастье. Зато попадешь туда – и фантастика станет реальностью. – Глаза у него подернулись мечтательной дымкой.

– Это ведь мы не дали тебе уехать. Мы с Шивой. Мы родились…

– Не говори глупостей. Ты можешь себе представить, чтобы я бросил это? – Он обвел вокруг рукой, подразумевая семью, Миссию, дом, перестроенный им из бунгало. – Да на меня сошла благодать! Мой дух давно уже знал, что одних денег мне для счастья недостаточно. Хотя, может, это всего-навсего оправдание, что я не оставил тебе богатства! Я мог запросто сколотить состояние, если бы поставил себе такую цель. Но об одном мне жалеть не приходится. Мои высокопоставленные пациенты на смертном одре о многом жалеют. Прежде всего, о горечи, которую оставляют в сердцах людей. Они понимают, что ни деньги, ни церковная служба, ни панегирики, ни пышные похороны не сотрут дурной памяти.

Конечно, мы с тобой много раз наблюдали, как умирают бедняки. Они жалеют только о своей бедности, о страданиях с рождения до смерти. Знаешь, в Библии Иов говорит Господу: «Почему ты не забрал меня в могилу прямо из утробы матери? К чему эта промежуточная часть, эта жизнь, только для страданий?» Что-то в этом духе*. Для бедных смерть означает конец страданиям.

* Книга Иова, глава 3. 402

Он горько рассмеялся, и его пальцы в поисках ручки сначала скользнули в карман пижамы, потом потянулись к уху. Прежний Гхош непременно бы это записал. Но ручки не было, да и записывать-то больше ничего не придется.

– Я не страдал. Почти. Разве что когда по милости моей ненаглядной Хемы семь лет ее добивался. Вот уж настрадался-то! – Улыбка его говорила, что такое страдание он не променяет ни на славу, ни на богатство. – Шиве будет хорошо с Хемой. А ей будет чем заняться. Инстинкт говорит Хеме: надо вернуться в Индию. Она поднимет шум по этому поводу. Но этого не произойдет. Шива откажется. Она останется в Аддис-Абебе. Ты только уясни, что это не твоя забота. Я кивнул, хотя его слова меня не слишком убедили.

– Только об одном я немного жалею, – продолжал Гхош. – Это имеет отношение к твоему отцу.

– У меня один отец – ты, – быстро ответил я. – Хоть бы лейкемия поразила его, а не тебя! Если бы он умер, я бы ничуть не огорчился!