Дело, которому ты служишь - Юрий Герман

— Возьми курут! — кричали ему. — Возьми, ты будешь кушать курут на войне!

— Возьми арчи! — кричали ему, протягивая сушеный творог. — Арчи не испортится. Ты сохранишь его до конца войны и будешь после войны вспоминать нас.

— Возьми быштак! — кричали ему, протягивая шарики оленьего сыра. — Возьми, доктор Володя! Или ты не узнал меня? Ты… сохранил мне возраст… еще тогда, когда мы боялись твоей больницы!

Он узнавал и не узнавал, улыбался твердой, присохшей улыбкой и быстро глотал слезы. Пыль делалась все плотнее, все гуще, никто не видел и не мог увидеть, что доктор Володя плачет. Он, наверное, вспотел; было, правда, очень жарко, а на его плечах стеганая ватная куртка.

— Ты спас Кхару от черной смерти! — кричали ему. — Мы никогда не забудем тебя!

Нет, не он спас, нет! Чуму нельзя победить в одиночку. И не от умиления проступали слезы на Володиных глазах, нет! Это были странные, гордые слезы. Слезы счастья человека, принадлежащего к гражданам той великой страны, которая может победить черную смерть! Непобедимую черную смерть, страшную тарбаганью болезнь, чуму! И сейчас народ Кхары провожал не просто врача Устименку — он провожал друга, брата, гражданина страны рабочих и крестьян, страны трудового народа, страны разума и добра.

— Пусть ты победишь своих врагов! — кричали ему из толпы, окружающей караван.

— Мы победим своих врагов! — словно кланяясь, шептал Володя и видел перед собою и Баринова, и Лободу, и Шумилова.

— Пусть твой парод будет счастлив, потому что он достоин счастья!

— Да, он достоин счастья! — повторял Володя и вспоминал летчика Пашу, Богословского, тетку Аглаю.

— И пусть ты вылечишь своих раненых, как ты вылечил нас!

— Вылечу! — клялся Володя.

— Возвращайся, доктор Володя!..

Кони храпели и пугались, народу становилось все больше и больше, а на выезде из Кхары Володя увидел отца Ламзы, который стоял над дорогой со своими охотниками. Их было много, с полсотни народу, и все они держали ружья на холках коней. Володю они встретили залпом вверх — один раз и другой, а потом их великолепные, маленькие, гривастые кони пошли вперед наметом, чтобы дальние кочевья готовились к проводам советского доктора Володи.

И кочевья готовились, и Володя Устименко всматривался в лица, тщательно вспоминая, кто был у него на амбулаторном приеме, кого он смотрел в юрте, кого оперировал, кого лечил в больнице.

Но никого разглядеть толком он не мог — теперь они все улыбались, а тогда, когда он имел с ними дело, они испытывали страдания. Теперь они вновь загорели и окрепли, а когда их привозили к нему, они были бледными и худыми. Теперь они сдерживали своих коней, а тогда они лежали, или их вводили под руки, или вносили на носилках. Разве можно было теперь понять, кому из этих всадников он «сохранил возраст»?

В сущности, это было неважно. Важно было другое — он делал тут свое дело. Делал всегда, делал всеми силами. И люди понимали это. Наверное, можно было оперировать лучше, чем он, но все-таки здесь он принес «некоторую» пользу.

«Некоторую! — думал Устименко. — Ерундовую! Но экспедиция доктора Баринова — разве это так уж мало? А я ведь частичка ее. Частичка всего вместе, частичка моей страны».

И смотрел вдаль, в горы, в ту сторону, где бушевала война и где его ждало дело, которому он служил.

Примечания

1

Заключение о смерти (лат.).