Карта утрат - Белинда Хуэйцзюань Танг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пускай, – сказала мать, когда он попросил ее не кромсать одеяло, – мне-то куда столько. – И она показала на сложенные стопкой в углу одеяла.
Ему достаточно было взглянуть на одеяла, чтобы вспомнить каждое. Пионы на фоне зеленых листьев он помнил с пятилетнего возраста. Мать работала в поле, присматривать за ним не успевала, поэтому Итяня отправили в школу совсем рано, и среди одноклассников он был самым маленьким. Сине-желтые журавли с переплетенными шеями появились в тот год, когда Ишоу бросил школу. Мать накинулась на брата с руганью, а он сердито смял одеяло и швырнул на пол.
Кусок, который мать отрезала ему в дорогу, – синие вьюнки на белом фоне, самый простой рисунок, – был связан с дедушкиной болезнью. Желтая слюна вытекала у дедушки изо рта и оставляла на белой ткани пятна. Даже после бесчисленных стирок на одеяле остались едва заметные, цвета солнечных лучей, разводы.
После возвращения из Пяти Рощ Итянь снова решил отложить отъезд. Еще неделя – вот сколько он подарит себе ради отца, который вспомнил о нем. Но потом он сказал себе, что у него есть Мали. Итянь доехал до города и отправился на телеграф.
– Итянь? Итянь? Это ты? Я тебе весь день дозвониться пыталась.
Ее голос звучал настолько встревоженно и незнакомо, что Итянь едва не признался ей во всем. На какой-то отчаянный миг он представил, как она велит ему не возвращаться и навсегда остаться в деревне.
– Мне надо было со всеми тут попрощаться… – Он начал было придумывать оправдания, но Мали перебила его и сказала, что беременна.
Лишь тогда Итянь понял, что встревоженность в ее голосе на самом деле – предвкушение чего-то неизведанного, чувство, которое она почти никогда не показывает. Не оттого что она несчастлива, а потому что во всем огромном мире для нее редко находилось что-то по-настоящему загадочное. И вот она с таким столкнулась.
– Итянь? Итянь? – В ушах пульсировало, и голос Мали было слышно едва-едва. – Все хорошо?
– Да, я счастлив. – Итянь понял, что это правда. Он словно отделился от собственного тела и увидел со стороны свое лицо с улыбкой от уха до уха.
– Наконец-то, – сказала Мали.
– Наконец-то, – сказал он.
– Давай пока не будем никому говорить, а то сглазим.
Итянь согласился.
– Но, – тут же добавила Мали, – хорошо, что ты сейчас с матерью. Ей можно рассказать. Возможно, я наконец-то ей понравлюсь.
Оба рассмеялись. Так и есть – все эти годы его мать старалась не сближаться с Мали. После свадьбы они вообще разговаривали считаные разы.
По пути домой Итянь понял, что теперь намного лучше понимает причину своих тревог. Он по-прежнему не знал, следует ли рассказать Мали о Ханьвэнь. С тех пор как они поцеловались, он часто думал о Ханьвэнь, и все же не так часто, как опасался. Когда он вспоминал ее лицо в номере отеля, она представлялась ему все той же семнадцатилетней девушкой, а не женщиной, в которую превратилась. И он понимал, что любит девушку из того времени, когда еще не случилось ничего плохого, и потому любовь эта нереальная – все равно что пытаться вернуть прошлое. Тогда он верил, что будущее совершенно и что однажды он попадет в этот совершенный мир. И каким же простым им это казалось! Экзамены, университет, студенческая жизнь, которую они проживут вместе. Они считали, будто надежд и амбиций достаточно.
Однажды летним вечером, когда они с Мали только начали встречаться, Итянь заметил ее в университетском дворе. Одетая в развевающееся поплиновое платье, Мали шла стремительно, легко. Она остановилась поболтать с подругой. Мали держалась так, словно не боялась занять собой пространство, совсем не такая, как другие знакомые ему девушки. Уже тогда он умел разгадывать смысл ее жестов. Порой Итяня накрывала грусть, похожая на внезапный летний ливень. Однако стоило ему задуматься о прошлом, как Мали закрывала крышку ящика с его воспоминаниями и заключала его в объятия, которые становились противоядием от тоски. Она нежно отталкивала воспоминания и заполняла оставшуюся после них пустоту. Тем не менее, познакомившись с ней, он полагал, что никогда не полюбит ее так, как любил Ханьвэнь, и что в лучшем случае это будет лишь подобие любви. Но сейчас Итянь думал, что не знает, в чем разница между любовью и ее подобием. Когда он переступил этот порог, когда освободился?
* * *
А как же будущее? Теперь Итянь знал, что однажды он привезет сюда своего ребенка. Он представлял, как сажает пухлого малыша себе на плечи, как они идут по деревне, он показывает на поля и говорит: “Вот здесь работал когда-то твой отец”. Он приведет ребенка в дом своего детства и покажет соседям, и они вместе будут гулять по полям, долго, пока ноги не заноют. Он пытался представить, каким увидит это место его ребенок, наверняка грязным и пыльным, да еще и расплачется, когда комары искусают, и как он сам, Итянь, примется утешать его, хотя счастье его будет намного сильнее беспокойства.
Эти мечты закончились болезненным уколом: для его детей это место навсегда останется чужим домом, а не их собственным.
Когда он сообщил радостную новость матери, та долго плакала от счастья, а после отправилась на кладбище принести благодарность предкам. Даже после многочисленных походов по врачам и всего, что Итянь узнал о человеческом теле, произошедшее казалось ему непостижимой тайной.
Возможно, она приедет к ним в Америку помочь с внуком, предложил ей Итянь. Теперь у него есть вид на жительство, он оформит ей приглашение. К его удивлению, мать согласилась. Да, приедет.
* * *
Вечером Итянь мыл матери ноги. Когда она пошла нагреть воды, как делала каждый день перед сном, он сказал:
– Сиди, Ма, я сам.
Нехотя согласившись, она подвинула табуретку в сторону, села и привалилась к стене.
Итянь вскипятил воду, разбавил ее холодной водой из колодца и проверил, не горячо ли. После отнес деревянную лохань к матери, бережно приподнял ее ноги и поставил в воду. Кожа, обтягивающая кости, была тоньше бумаги и напоминала изношенную простыню. Когда ноги погрузились в воду, мать вздохнула. Сперва они молчали, Итянь намыливал ей стопы и поливал водой. Время от времени мать шевелила пальцами и выгибала ногу.
Итянь поднял голову и спросил:
– Ты думаешь, он не вернется, да?
Мать долго молчала, а
