...Начинают и проигрывают - Лев Квин

— Как так — не совсем?

— Его по-правильному Франтом звать — видите, какие интересные белые пятна, вот тут, на шее, — он поднял псу голову, — как бантик. Еще ножки в белых чулочках, на хвосте — самый кончик. Папа его так назвал — Франт. А когда он на фронт уехал, я переименовал.

— Дельно придумано! — похвалил я. — Какой может быть Франт, когда идет война? Фронт — совсем другое дело!… А как он реагирует на новшество?

— Ему-то не все ли равно. Франт! Видите, как смотрит… Фронт! Вот, тоже…

Пошли в дом, захватив с собой собаку. Как объяснил мне новый приятель, на улице оставлять ее нельзя. Даже в комнате одну — и то небезопасно. Кимка со специального разрешения директора берет Фронта с собой в школу, и песик сидит взаперти в комнате уборщицы.

Мы сдружились на почве фронта и Фронта. Ким выдавил из меня несколько фронтовых историй, а сам в свою очередь охотно поделился со мной опытом дрессировки. Оказывается, Фронт не какая-нибудь там безграмотная дворняга, а предназначается в служебные и проходит специальную учебу по определенной программе — в школе есть особый собачий кружок.

— Только собак породистых мало, — пожаловался Кимка. — И непородистых тоже.

— А какой Фронт породы?

— Волчьей! — уверенно заявил Ким. — Их еще называют немецкими овчарками, но папа сказал, что волчья — тоже правильно.

— Так у них же, вроде, уши стоят.

— У Фронта иногда тоже стоят. Это от питания зависит. А какое у него питание! — Ким с жалостью провел рукой по зубчатому хребту собаки, улегшейся у его ног. — Видите, одни косточки.

«Косточки», — отметил я со все возрастающей симпатией к парнишке. Не кости — косточки.

— А что он умеет?

— Все! — у Кима сразу засверкали глаза. — Хотите, проверьте!

Фронт сначала подал мне лапу, другую. Потом он по команде Кима подпрыгнул. Потом подпрыгнул еще раз, но уже не просто, а перевернулся в воздухе, лязгнув зубами, словно на лету схватил муху.

Затем Ким сказал Фронту что-то негромкое на собачьем языке. Песик кинулся к двери, загородил ее и глухо зарычал, собрав в складки верхнюю губу и обнажив клыки. Это могло бы даже выглядеть грозно, будь он хоть чуточку попредставительней, бедняга.

— Теперь вы отсюда не выйдете, — объявил Ким торжествуя. — Попробуйте, если не верите.

Я не стал пробовать.

— А что он еще может?

— По следу может ходить… Смотрите, вот это Вовкины. — Ким вытащил из печки пару ребячьих валенок. — Он вечером у нас сушит. У них печь топят с утра.

— Кто такой Вовка?

— Вовка Тиунов — здесь живет, в бараке. У него папа диспетчером в комбинатском гараже, тоже без ноги, — он посмотрел вниз, на мои сапоги.

— Разве я без ноги?

— Ну, хромаете. — Нога — не нога — какое значение имели для Кимки такие мелочи сейчас, когда он был весь поглощен предстоящими испытаниями. — Вот я даю ему понюхать, видите? — Он прижал валенок к морде собаки. — Ищи, Фронт, ищи!

Фронт рванул в коридор и стал, тихо визжа, царапаться в дверь напротив. Ким силком протащил его обратно в комнату.

— Видели?… — И тут же признался с печальным вздохом: — Один недостаток у него все же есть. Вот вынюхает того, чья вещь, и бросается сразу лизать, словно друга себе нашел.

— А это неправильно?

— Еще как неправильно! Собака нашла преступника и должна на него кинуться, чтобы он сопротивляться не мог. А Фронт… Вот представьте себе, фашистский диверсант — а он его лижет. Противно!

— Ничего, Кимка, не унывай, дело поправимое. И потом, если Фронт будет сильно лизать, то диверсант тоже особенно сопротивляться не сможет.

— А правда, может, его специально на лизание обучать? — сразу оживился Ким. — Языком по глазам, по глазам — ведь ослепит!…

Но тут явился Арвид и все внимание Кимки переключилось с меня на него, «который высокий». Пришлось Фронту снова демонстрировать собачью сообразительность. Проделывал он свои приемы с явным удовольствием.

А когда Ким из короткого разговора между мной и Арвидом уловил, что мы будем иметь какое-то отношение к угрозыску, восторгам его не было конца. До поздней ночи он уговаривал нас испытать сыскные способности Фронта на каком-нибудь запутанном деле.

Чтобы отвязаться, пришлось сказать неопределенное «посмотрим». Даже это не слишком обязывающее обещание Кимку вполне устраивало. Он что-то скомандовал псу, и Фронт, повинуясь, подполз на брюхе ко мне, зачем-то лизнул сапог. Тем же порядком, постукивая хвостом по щербатому полу, задвигался к Арвиду.

— Он вам спасибо говорит, — сияя, пояснил Кимка.

И тут же добавил спешно: — Но все равно слушаться будет только одного меня. Хоть чем хотите, маните!

Таким хитрым макаром Ким предупреждал нас, что проводником служебной собаки по кличке Фронт может быть только он сам. Так что, если мы собираемся успешно раскрыть какое-нибудь таинственное преступление, лучше всего, конечно, с замешанными в нем шпионами, то без Кима нам ну никак не обойтись.

— Вот попробуйте, дайте мяса, ни за что не возьмет, — набивал Ким цену своему Фронту и себе заодно.

Он ничем не рисковал: опыт был неосуществим. Шутка сказать — мясо! Даже в лучшей столовой, куда нас прикрепили, оно подавалось не часто и только в виде бледно-серых котлет…

Кимку мы угомонили лишь к полуночи. Полезли обновлять свои полати. Хозяйки все не было — она предупредила, что чаще всего ночует в цехе; там, в красном уголке, для отдыхающей смены устроены нары.

Долго лежали рядом и молчали. Сон не шел.

Завтра утром…

5.

Что самое главное для работы оперуполномоченного угрозыска, или опера, как его часто называют в быту?

Учтите, речь идет об условиях военного времени.

Итак?…

Могу спорить на что угодно — не угадаете.

Бумага! Самая обыкновенная писчая бумага!

Ну? Не ожидали?

Я тоже…

Глаза у меня раскрылись во время разговора между моим новым начальством и майором Никандровым, который изволил самолично доставить меня в Октябрьское отделение милиции в своей персональной кошевке, запряженной лохматой, неказистой, но ходкой лошаденкой.

— Вот тебе, Павел Викентьевич, новый опер с доставкой на дом, — шутливо представил меня Никандров.

Начальник Октябрьского отделения Антонов, по званию тоже майор, здороваясь, спросил в тон ему:

— А бумаги соответственно прибавишь, гражданин начальничек?

— Эх, люди! — изображая на лице досаду, развел руками Василий Кузьмич. — Хоть добра никому не делай. Сразу: давай, давай!

— А на чем он, интересно, писать будет?

Никандров поморщился:

— Ладно уж, специально для него подкину рулончик обоев из личных запасов.

— Два!… Обои — не тетрадь, обратная сторона пропадает.

— На обоях пишете? — поразился я.

— Обои, топографические карты — это великолепно, — майора Антонова забавляло мое неведение. — В прошлом году месяца два вообще ничего не было. Пришлось на старых газетах писать, чтобы вся работа не стала.

Я не удержался, присвистнул…

— Слушай, Павел Викентьевич, не стращай мне парня, — забеспокоился Никандров. — Человек, можно сказать, первый час на работе.

Начальник отделения молча, словно клянясь, поднял два пальца.

— Черт с тобой — пусть два!… Ну, действуй! — Никандров пожал мне руку. — Характеризовать тебе Антонова не буду. Сам видишь — вымогатель. А так дядька добрый.

— Ты к себе в горотдел? Погоди минуту… Щукин! Товарищ Щукин! — крикнул майор Антонов, открыв дверь в коридор.

— Зачем? — недовольно спросил Никандров.

— А обои?

— Сам привезу. Раз обещал…

— Э, не! — рассмеялся майор Антонов. — Знаешь, как сказал некий философ? «Добрые деяния никогда не следует откладывать: всякая проволочка неблагоразумна и часто опасна»… Поедете с товарищем майором, Щукин, — приказал он вбежавшему между тем в кабинет низкорослому крепышу со старшинскими погонами. — Он вам обои даст — два рулона. И прямо их ко мне! Никому ни кусочка, пусть хоть в ногах валяются.

— Так точно! — рявкнул старшина…

Они ушли. Майор Антонов посмотрел на меня, усмехнулся:

— Представляю, как забавно выглядит со стороны вся наша торговля! Но мы в самом деле погибаем от безбумажья. Протоколы, постановления, ордера… До войны были всевозможные печатные формы, а ведь теперь ничего. Все от руки, от руки… Кстати, как у вас почерк?

— Вроде, нормальный. В школе не жаловались…

Он стал расспрашивать меня о ноге, о фронтовой всячине, о родных… Я отвечал немногословно, не распространяясь, и одновременно приглядывался к начальнику отделения.

Пока мы трусили в кошевке, майор Никандров рассказал мне кое-что об Антонове. В прошлом ответственный работник следственного аппарата наркомата внутренних дел, он за какой-то служебный проступок был незадолго до войны понижен в звании и послан «на укрепление» сюда, в этот промышленный город. Жена не захотела оставлять московскую квартиру, не поехала с ним. Так и живет бобылем, без семьи, и до сих пор за все время ни разу в Москве не был, хотя возможности представлялись. Больше того, наркоматские друзья дважды устраивали ему перевод на более высокие должности поближе к столице, с перспективой вернуться на старую работу. Но он каждый раз решительно отказывался.