Властитель огня - Дэниел Силва

– Что нам известно о тех, кто скрывался в этом pensione?

– Исходя из отпечатков на материале и в комнате, а также фотографий на фальшивых паспортах, мы сумели установить личность одного из них. Его зовут Дауд Хадави – это палестинец, родившийся в Дженине, в лагере для беженцев. Он возглавлял первую интифаду[11] и несколько раз сидел в тюрьме. В семнадцать лет он вступил в «Фатах»,[12] и когда Арафат из Осло вернулся в Газу, Хадави стал работать на Аль-Амн-Аль-Райзах – Президентскую службу безопасности. Ты, наверное, знаешь эту организацию по ее предшествующему названию, которое у нее было до Осло, – Отряд семнадцать, преторианская гвардия Арафата. Излюбленные убийцы Арафата.

– Что еще нам известно о Хадави?

Шамрон сунул руку в карман пиджака за сигаретами. Габриэль остановил его, пояснив, что дым вредит полотнам. Шамрон вздохнул и продолжил рассказ.

– Мы были убеждены, что он был связан с террористическими операциями во время второй интифады. Мы включили его в список разыскиваемых подозрительных личностей, но палестинские власти отказались выдать его. Мы решили, что он прячется в «Мукате» вместе с Арафатом и остальным начальством. – «Мукатой» называлась огороженная стеной территория, военизированный лагерь Арафата в Рамалле. – Но когда мы ворвались в «Мукату» во время операции «Оборонительный щит», Хадави не было среди тех, кого мы там обнаружили.

– Где же он был?

– ШАБАК и АМАН считали, что он бежал в Иорданию или в Ливан. Они передали Службе его досье. К сожалению, поиски Хадави не числятся в списке приоритетов Льва. А ошибка эта нам дорого стоила.

– Хадави по-прежнему входит в Отряд семнадцать?

– Это не ясно.

– Он по-прежнему связан с Арафатом?

– Мы этого просто не знаем.

– А по мнению ШАБАКа, Хадави способен осуществить то, что было в Риме?

– Едва ли. Он считался солдатом, а не организатором. В Риме же все было спланировано и выполнено классно. Кем-то очень умным. Кем-то, способным провернуть ужасающий акт терроризма мирового масштаба и имеющим опыт в проведении подобного рода акций.

– Кто, например?

– Это-то мы и хотим, чтобы ты узнал.

– Я?

– Мы хотим, чтобы ты обнаружил зверей, осуществивших это массовое убийство, и мы хотим, чтобы ты прикончил их. Это такое же задание, как в семьдесят втором, только на этот раз командовать будешь ты, а не я.

Габриэль медленно покачал головой:

– Я не занимаюсь расследованиями. Я – исполнитель. А кроме того, это уже не моя война. Это война ШАБАКа. Это война «Сайярета».

– Они вернулись в Европу, – сказал Шамрон. – А Европа – территория, на которой ведет работу Служба. Так что это твоя война.

– Почему же вы не возглавляете команду?

– Я всего лишь советник без оперативных полномочий. – Шамрон произнес это с подчеркнутой иронией. Ему нравилось разыгрывать из себя раздавленного чиновника, отправленного раньше времени на покой, хотя на самом деле ему было еще далеко до этого. – К тому же Лев и слышать об этом не захочет.

– И он позволит мне возглавить команду?

– А у него нет выбора. Премьер-министр уже высказался на этот счет. Я, конечно, вовремя шепнул ему на ухо. – Шамрон помолчал. – Однако Лев выступил с одним требованием, и, боюсь, я был не в состоянии это требование оспорить.

– Какое же это требование?

– Он настаивает, чтобы ты снова сел на жалованье и работал в полную силу.

Габриэль расстался со Службой после взрыва в Вене. В последующие годы он в основном выполнял отдельные поручения по инициативе Шамрона.

– Он хочет, чтобы на меня распространялась дисциплина Службы, с тем чтобы контролировать мои действия, – сказал Габриэль.

– Мотивы, которыми он руководствуется, прозрачны. Как человек, принадлежащий к засекреченному миру, Лев невероятно старается заметать свои следы. Но не принимай этого на свой счет. Это меня презирает Лев. Ты, боюсь, виноват лишь в том, что связан со мной.

С улицы внезапно раздался шум – бегали и кричали дети. Шамрон умолк, пока шум не стих. Когда он снова заговорил, в голосе его зазвучало нечто новое – он заговорил серьезно.

– На этом диске не только твое досье, – сказал он. – Мы также обнаружили фотографии наблюдения и подробные описания безопасности нескольких потенциальных будущих объектов в Европе.

– Объектов какого рода?

– Посольств, консульств, отделений «Эль-Аль», крупных синагог, еврейских общинных центров, школ. – Последнее слово, произнесенное Шамроном, эхом прозвучало под абсидами церкви, прежде чем замереть. – Они собираются снова ударить по нам, Габриэль. И ты можешь помочь нам остановить их. Ты знаешь их не хуже любого с бульвара Царя Саула. – Он обратил взгляд на запрестольную икону. – Знаешь так же хорошо, как мазки кисти Беллини.

Шамрон посмотрел на Габриэля.

– Твое пребывание в Венеции окончено. На той стороне лагуны тебя ждет самолет. И ты сядешь в него, хочешь ты того или нет. А как ты дальше поступишь – твое дело. Можешь сидеть на конспиративной квартире и размышлять о своей жизни или можешь помочь нам найти этих убийц, прежде чем они нанесут новый удар.

Габриэль не мог придумать, что́ возразить. Шамрон был прав: у него нет иного выбора – он должен ехать. Тем не менее, в самоудовлетворенном тоне Шамрона было что-то, вызвавшее у Габриэля раздражение. Шамрон уже не один год уговаривал его забыть Европу и вернуться в Израиль – предпочтительно, чтобы встать во главе Службы или по крайней мере оперативного отдела. Габриэль не мог не почувствовать, что Шамрон, действуя в стиле Макиавелли, получал известное удовлетворение от того, как складывалась ситуация.

Он встал и подошел к запрестольной иконе. О том, чтобы быстро отреставрировать ее, не могло быть и речи. Фигуру святого Христофора, на плечах которого сидел малютка Христос, все еще требовалось существенно докрасить. Затем всю икону нужно покрыть новым слоем лака. На это потребуется минимум четыре недели, а скорее – шесть. Габриэль подумал, что Тьеполо придется передать ее кому-нибудь другому для окончания, – от этой мысли заломило под ложечкой. Но было тут и еще кое-что: Израиль ведь не был наводнен картинами итальянских старых мастеров. Так что едва ли ему когда-либо удастся прикоснуться к Беллини.

– Моя работа – здесь, – произнес Габриэль голосом, в котором звучала твердая решимость.

– Нет, твоя работа была здесь. Ты возвращаешься… – Шамрон помедлил, – …на бульвар Царя Саула. В Эретц Исраэль.[13]

– Вместе с Лией, – сказал Габриэль. – Потребуется время, чтобы все устроить. А пока я хочу, чтобы в больнице у нее был человек. И для меня не имеет значения, что в досье сказано, будто она умерла.

– Я уже направил туда агента безопасности из лондонской резидентуры.

Габриэль перевел взгляд на Кьяру.

– Она тоже поедет, – сказал Шамрон, читая его мысли. – Мы оставим в Венеции для безопасности команду, которая пробудет там столько, сколько нужно, чтобы присматривать за ее семьей и общиной в целом.

– Я должен сказать Тьеполо, что уезжаю.

– Чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

– Меня это не волнует, – заявил Габриэль. – Я обязан ему это сказать.

– Делай как считаешь нужным. Только делай побыстрее.

– А как быть с домом? Там ведь вещи…

– Чистильщики позаботятся о твоих вещах. К тому времени, когда они все приберут, от тебя здесь не останется и следа. – Шамрон, несмотря на просьбу Габриэля не курить, поднес огонек к сигарете. С минуту подержал спичку у сигареты и задул ее. – Все будет так, точно ты вообще не существовал.

Шамрон дал ему час. Габриэль с «береттой» Кьяры в кармане вышел через заднюю дверь церкви и направился к замку. Он жил там, когда учился, и хорошо знал переплетение улочек в sestiere.[14] Он шел по той части города, куда никогда не заходят туристы и где многие дома необитаемы. Путь его, намеренно извилистый, пролегал по нескольким подземным sottoportegi, где преследователю невозможно укрыться. В какой-то момент Габриэль намеренно зашел на закрытый со всех сторон corte,[15] где был лишь один вход и выход. По прошествии двадцати минут он был уже убежден, что за ним никто не следит.

Контора Франческо Тьеполо находилась в районе площади Сан-Марко. Габриэль обнаружил его сидящим за большим дубовым столом, которым он пользовался вместо письменного, – крупное тело Тьеполо было склонено над кипой бумаг. Не будь тут переносного компьютера и электрического освещения, его можно было бы принять за фигуру с картины эпохи Ренессанса. Он поднял глаза на Габриэля и улыбнулся в свою лохматую черную бороду. На улицах Венеции туристы часто принимали его за Лучано Паваротти. Последнее время он принялся позировать фотографам, напевая очень плохо «Non ti scordar di me».[16]