Плата кровью - Александр Анатольевич Пересвет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посмеялись, докурили. Вовка с Еланчиком окурки свои затоптали. Сразу же, повинуясь знаку командира, отошли в сторону, оттянули за собой контрабандистов. Алексей остался на пару с их главным.
Не то чтобы «контрабасов» использовали совсем втёмную — вождь их, Сто первый, естественно, был в курсе, что надо помочь ГБ. Митридат посвятил. Но лишняя информация и есть лишняя. И дальше Сто первого она не пошла. Теперь всё выглядело и играло так, будто представитель одной группировки обговаривал с представителем другой время, место и характер взаимодействия в целях переправки некоего ценного груза. От имени, естественно, Лысого.
Партнёр переговоры вёл соответственно. Всё проходило в рамках тех взаимовыгодных отношений, когда «трансграничники» делают свой бизнес со сторонними криминальными структурами. В данном случае, с «риэлторами» Лысого. Это если дойдёт до тех, кому не надо много знать о настоящем содержании акции.
С новообретённым партнёром договорились быстро. Не в первый раз такие переговоры велись и, надо надеяться, не в последний.
Контрабандисты готовы были работать сегодня ночью. Оставалось только согласовать порядок связи и опознавания. Там, у Лобачово, будут ждать исполнители, перевозчики. Ваш груз со своим заложат — и нормаль!
Согласовали и порядок прикрытия от возможных нежеланных свидетелей. Если в СБУ каким-то образом ушла утечка, не поможет. Но это вряд ли — Сто первый со своими людьми в подобном сотрудничестве не замечен, да и не заинтересован. А сама СБУ на Луганщине основательно была разгромлена ещё весной. Списки её агентуры вдумчиво изучили и сделали нужные выводы.
Всё нужное обговорили, можно приступать к «телу» операции.
Проводили взглядами контрабандистов, погрузились, поехали.
Добрались до Лисичанска, здесь уже можно было позвонить, не привлекая особого внимания тех, кто слушает эфир. Во всяком случае, не того внимания, которое обратили бы на изолированный звонок с поля под Тошковкой.
— Ну чё, кис, я в Лисике. Мукой затарился. Где, ты говорила, огурцы дешёвые? — за эти месяцы здесь он просто на автомате вернулся на с детства родной местный округлый говор с мягким гэканьем. Хоть мать в своё время приложила немало усилий, чтобы вбить рефлекс на произношение твёрдого московского «г». Так, мол, культурно.
— Только не в Севере! — зачастила Настя на том же «недосуржике». Ей от своего крымского акцента избавиться было тяжелее, но она старалась. — Там дорого, говорят. Баб Ганна с утра за пенсией до банка ездила, на рынок заглядывала, так говорит, в Новоайдарске тоже всё дорого. Так что смотри сам. Да, чуть не забыла! Она, старая, так домой торопилась, что не успела к племяннику завернуть. А у него для неё одеяло ватное есть…
Не опасно было слово с корнем «вата» произносить? Хотя присутствие россиян зашифровано — лучше не придумаешь!
— Может, просит теперь, твой заедет, заберёт? Всё равно, мол, на машине и по пути. Он в Счастье, племянник-то, прям у станции. Работает там. Адрес запишешь?
— Хрена се, по пути! — возмутился Алексей. — Это мне какой крюк делать? И поздно уже, скоро закроют всё на ночь! У него, что ли, ночевать мне? Подумаю, но не обещаю. Позвоню тогда. Всё, целую…
Не стоит говорить больше тридцати секунд. Не верится, конечно, что у хохлов столь тотальное прослушивание всех мобилок организовано, но бережёного Бог бережёт. Да и ясно уже всё: парней наших завезли в Счастье. А там где их держать как не на ТЭС?
И как такую точную дислокацию определили? Вроде там в пределах соты только может быть. Хотя, смотря какую аппаратуру гэбэшникам шефы передали. Вон, у тех же «артельщиков» — такие есть средства определения цели по месту, что чуть ли не отдельный укровский «Поднос» в состоянии засечь. В общем, повезло им с участием гэбэшников в операции…
— Давай, Вова, — сказал он. — Верти баранку к Счастью, пока не стемнело. Нам ещё вокруг станции осмотреться надо…
* * *
За дверью протопали, что-то пробубнили. Раздался короткий вскрик, потом послышалась возня. Кого-то проволокли по коридору. Может быть, даже кого-то из двух ребят из писательской делегации. На допрос. Как в гестапо.
А что? Даже воображения напрягать не надо, чтобы представить, как оно тогда было. Может, и в войну гестапо в этом же здании располагалось — каратели обычно вольно или невольно демонстрируют преемственность друг у друга.
Всё остальное сходится. Холодный подвал, стянутые за спиною руки, завязанные глаза. Избитое тело… Грамотно избитое, без синяков и переломов. Эти характерные звуки за дверью камеры.
Фашисты в допросной. Такие же фашисты. Разве что говорят не по-немецки, а на мове своей хуторской.
А что? И на той войне бандеровцы с удовольствием исполняли роль допросчиков и переводчиков при гестапо. Легко представить, что гестаповцы просто ушли спать, предоставив заключённых произволу своих местных подручных…
Мешки сняли, пригнув головы, и завязали глаза тряпками. В промежутке Александр смог увидеть помещение. Пол в виде неровно залитого и растрескавшегося бетона. Стены в кафеле, замызганном, потрескавшемся, частью обвалившемся. Очень похоже на какое-то предприятие. Промзона? Или ТЭС? Стоят же айдаровцы на ТЭС!
Если это она, есть шанс на спасение. По ту, нашу, линию фронта не раз слышал Александр разговоры о том, что между айдаровцами и персоналом станции отношения далеко не идиллические. А даже прямо враждебные. Щемят каратели сотрудников, называя такими же «сепарами», что и «на той стороне». Часто избивают, отбирают что понравится. К женщинам пристают. В общем, ведут себя как натуральные оккупанты или полицаи в войну. Постоянные подозрения в саботаже и работе на противника, а потому — регулярные репрессии. А по пьяной лавочке просто терроризируют людей.
Разговорам таким можно было верить, потому что общение между людьми на гражданском уровне не прекращалось, несмотря на разделившую их линию фронта. Оставались родственники, друзья, бывшие теперь уже сослуживцы. Наконец, просто земляки, которые ходили друг к другу прикупиться товаров — у кого что дешевле, — или снять денег с карточки, поскольку украинские банки в ЛНР не работают. А старики элэнэровские — ещё и пенсию получить на украинской стороне, в дополнение к той, что только в декабре начали кое-как платить в Луганске.
Надежда на «своих» была, конечно, призрачной. И всё же таять не хотела, несмотря на трезвые уговоры. С ней было легче, особенно, когда с них, задержанных, снимали обувь, срывали верхнюю одежду, обыскивали, отпуская глумливые замечания. Вокруг веселились «айдаровцы», обмениваясь людоедскими замечаниями на тему, что надо бы сделать с пленными москалями, да ещё и
