Релятивистская концепция языка - Слава Бродский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сторонники относительности в эстетике думают, что эстетические понятия – это не что иное, как мода. Нечто вроде моды на одежду, которая вчера диктовала нам одни представления об элегантном, или эстетичном, виде, а сегодня – совершенно другие. Они считают, что мода не только как бы сама собой пассивно приспосабливается к окружающей действительности. Они указывают нам на группы людей, которые искусственно подправляют естественные течения в моде и в своих творческих мастерских разрабатывают модели на следующий год.
А на следующий год и сторонники абсолютного в эстетике, и приверженцы релятивизма будут искренне считать новые модели эстетически совершенными. Но только сторонники релятивизма будут при этом осознавать, что именно изменения (в том числе и искусственные) в моде оказали на них такое влияние. Таким образом, различие между этими двумя группами людей заключается лишь в том, как они относятся к эстетическим представлениям других людей и своим собственным.
Сторонников абсолютного в эстетике можно легко определить по их замечаниям о плохом вкусе или неправильной эстетической позиции других людей. А поскольку так говорят почти все, то вроде бы получается, что сторонников абсолютного – подавляющее большинство.
И вот теперь возникает вопрос: кто же прав – сторонники абсолютного или относительного в эстетике? Ну, утверждать что-либо уверенно в нашем непостижимом мире нельзя. Но мне показалось бы все-таки странным, если вдруг в вопросах одежды мы были бы так подвержены влияниям моды, а в других – хранили приверженность каким-то неизвестным идеалам. Таким образом, первый довод в пользу моды и, следовательно, относительности эстетических представлений приходит к нам из общих соображений.
Второй довод в пользу релятивизма связан с рассмотрением того, насколько человеческое общество в целом подвержено изменениям в эстетических оценках. Не так уж давно о написании стихов без рифм и размера, сочинении музыки без мелодии или создании картин без сюжета никто даже и не помышлял. Сейчас это дело уже вполне освоено. И никто уже не удивляется самому факту существования подобных областей. (К делу не относится, но хочется вот что заметить. Многие сейчас думают, что для новаторства больше не осталось никакого простора. Для таких людей я предложил бы попробовать писать музыку без звука, а литературные произведения – без слов.)
Когда я рассказывал о релятивистской концепции языка в одной не очень знакомой мне компании, в этом месте один представительный мужчина заметил, что я так говорю потому, что, как видно, мне не нравятся абстрактные картины, современная поэзия и современная музыка. Но это еще не значит (я продолжаю цитировать представительного мужчину), что они не нравятся никому. Вкусы, мол, бывают разные. Одни любят одно, другие – другое.
И я немедленно с ним согласился. И мне даже захотелось его обнять по-дружески, потому что я тоже считаю, что вкусы бывают разные. Единственное, что удержало меня от этого дружеского жеста, так это то, что мне было непонятно, почему мой оппонент решил, что мне не нравятся абстрактные картины и все такое прочее. И я сказал ему тогда, что получил достаточно хорошее образование. Ну, в том смысле, что мне с самого раннего детства внушали и вколачивали любовь ко всем этим невозможно прекрасным вещам. И я уже давно без ума от всего их немыслимого совершенства. И дело не в том, люблю я что-то или не люблю. Моя мысль заключается в том, что человеческое общество в целом подвержено изменениям в эстетических оценках. И это, безусловно, говорит в пользу релятивизма.
Наблюдения за реальной действительностью могли бы дать нам еще больше подтверждений в пользу релятивизма в эстетике. Различия во вкусах, например, были бы хорошим дополнительным доводом. Примеры относительности эстетических литературных суждений еще будут даны мной в одном из следующих разделов приложения. Здесь я только подчеркну, что в действительности различия во вкусах гораздо более глубокие, чем это кажется поверхностно. И объяснение этому – довольно простое. Когда вас спрашивают, любите ли вы Мону Лизу, у вас нет никаких других вариантов, кроме положительного ответа. Правда, в последнее время народ стал немного хитрить. Наум Коржавин обратил внимание на то, что можно слышать от людей высказывания такого типа: «Мне такой-то поэт не близок, но я понимаю, что он гениален». Коржавин определил такой ответ как ответ от лукавого. Он также добавил, что если поэт тебе не близок, то ты не можешь знать, гениален он или нет. С этим я, кстати, не очень согласен. Хотя, как это часто бывает и как это следует из духа моих заметок, это несогласие, возможно, связано с неоднозначным толкованием слова «знать». Если оно в этом контексте близко к слову «понимать», тогда я с этим утверждением соглашусь. Потому что, если поэт не близок тебе, ты не можешь добавить свою лепту к суждению о его гениальности. А если слово «знать» в рассматриваемом контексте означает обладание определенной информацией, то в этом смысле ты вполне можешь знать, что поэт признается многими как гениальный, даже если он тебе не близок.
Но это не очень существенная деталь. Я просто хотел подчеркнуть здесь, что естественная человеческая робость часто маскирует значительные различия во вкусах.
Таким образом, мы пришли здесь к тому, что вполне согласуется с выводами релятивистской концепции. А именно: любые два человека имеют различные эстетические литературные представления. Эти представления у каждого человека меняются со временем и всецело зависят от временно́го периода, в котором он живет, и от окружающей его обстановки.
Можно ли распространить выводы об относительности литературно-эстетических суждений людей на относительность религиозных и моральных убеждений? Должен признаться, что мне пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы задать этот вопрос в моих заметках, поскольку он уводит меня еще дальше (чем литература) от языковой тематики. Однако все рассуждения этого раздела практически не привязаны к литературе или литературной эстетике. Поэтому я все-таки задал этот вопрос.
Отвечаю я на свой вопрос положительно. И думается, что мой положительный ответ не вызовет ни у кого никаких возражений. Не ожидаю я даже возражений по поводу религии. Я думаю, что любой человек, независимо от своих религиозных убеждений, должен найти здесь подтверждение своей точки зрения.
Религиозные люди принимают свою религию в результате акта веры, а не на основании каких-то научно-исторических изысканий или логических умозаключений. Поэтому мои выводы не должны иметь никакого отношения к их религиозным убеждениям. В то же время идеи релятивизма помогают им понять, как и почему сторонники других религий, или нерелигиозные люди, или даже атеисты выбрали свой путь.
Что касается противников любых религий, то они, я думаю, найдут в моих заметках еще одно подтверждение своей точки зрения на сугубо земное происхождение убеждений религиозных людей.
О взаимопонимании
– Do you have more quarters?
– I’m hungry, my dear.
Из разговора на пляже
Здесь я хочу выполнить обещание, данное мною в одном из предыдущих разделов. Я хочу привести несколько ярких примеров отсутствия взаимопонимания между людьми, говорящими на одном и том же национальном языке.
Первый пример связан с юриспруденцией. Почему мы сталкиваемся в суде с такими сложностями? Почему, даже когда сняты все проблемы по фактам, то и в этом случае все вопросы оказываются очень спорными? Мне могут сказать, что в этом случае мы сталкиваемся либо с проблемой неполноты законов, либо с их противоречивостью. Тем более что из какой-то умной математической теоремы (здесь я прошу прощения у математиков и их обожателей за тавтологию) следует, что такая система, как свод судебных законов, может быть либо неполной, либо противоречивой. Мне также могут сказать, что часто споры возникают по причинам логического характера. Да, это все так. Однако на простом языке можно сказать, что огромное число споров происходит из-за различного толкования понятий.
Один из примеров – это ставшее широко известным судебное разбирательство о выплате страховой суммы после террористического нападения на Мировой торговый центр (World Trade Center) 11 сентября 2001 года.
По условиям страхования эта сумма была ограничена некоторой величиной, относящейся к одному инциденту (occurrence). Вопрос заключался в том, сколько было инцидентов. Если был только один инцидент, то это была бы одна сумма. Если инцидентов было два – сумма удваивалась. Владелец зданий утверждал, что было два инцидента. Первый был в 9:46 утра, когда первый самолет врезался в Южную башню. А второй – через 16 минут, когда второй самолет врезался в Северную башню. Страховые компании утверждали, что оба самолета были частями одного и того же инцидента. Разница в трактовке одного слова приводила к разнице в выплате страховой суммы в несколько миллиардов долларов.