i-o - Саймон Логан

Кроме того, в последнее время беспорядок на фабрике был гораздо заметнее, чем обычно.

Я порылся в куче и извлек оттуда фрагмент маленькой шестеренки — полукруг, усеянный рядом маленьких острых зубчиков. Я удивился новизне своих переживаний.

В моей голове происходили вещи, которые явно не должны были происходить там, и я чувствовал, что не в моих силах остановить их. Очевидно, таково желание машин, решил я, потому что никаким другим способом мне не удавалось объяснить теплую волну, разлившуюся по моему затылку и задней части шеи.

Образы возникали у меня перед глазами. Основой для них служил рисунок на ленте, по-прежнему струившийся у меня перед глазами; мои руки немедленно воплощали эти образы в реальность, стыкуя металл с металлом, вставляя стержни в отверстия, совершенствуя заготовку, которая исчезла с ленты транспортера у меня на глазах за смену до этого, чтобы обнаружиться под моей кроватью среди мотков проволоки, оплавленных медных шариков и мятых полос алюминия.

В ушах у меня приглушенно звучал шум моего рабочего места на конвейере — шипение, скрежет, вибрация, стук капель, визг искр, — мои руки, подчиняясь этим звукам, включали их в процесс. В моей памяти всплывала кирпичная стена за конвейером, ненадежные ступеньки, ведущие вверх, тревожная тень решетки, заменявшей потолок, струи сжатого пара, вырывавшиеся наружу, и сполохи красного пламени, скрытого ими. И эти инструкции тоже воспринимались моими руками и воплощались в металл.

Я дышал тяжело и часто. Я чувствовал себя абсолютно отделенным от своего тела, а клапаны, вделанные в мой череп, срабатывали через нерегулярные промежутки времени, снижая давление.

И вот в руках у меня оказалось что-то совершенно новое, что-то размером с небольшую человеческую голову, ощетинившееся выведенными наружу проводами, изогнутыми болтами и сломанным литьем. Кровь струилась из многочисленных порезов на моих пальцах. Пот лился рекой со лба.

Предмет, который я держал в руках, был практически шарообразным.

Детали, составлявшие его, образовывали нечто похожее на лицо, которое, казалось, ухмылялось мне.

Я вращал мое изделие в руках, потрясенный тем, что оно совершенно не походило на обычную продукцию нашей сборочной линии. Однако хорошо знакомая мне трубка, торчащая из-под слоя обугленной марли, была по-прежнему заметна, и ее измененная оконечность еще отчетливее бросалась в глаза.

С крышечкой на конце и двумя крошечными поперечными перекладинами с каждой стороны.

Я провел рукой по стене передо мной и через ярд или два наткнулся на маленькую щель, расположенную чуть-чуть выше уровня глаз. Я приблизил к ней глаза и тщательно изучил ее. Затем поднял всю конструкцию и приложил ее к стене. Трубка идеально вошла в отверстие неправильной формы. Что-то щелкнуло, когда я повернул изделие, и перекладины совместились с соответствующими узлами, скрытыми внутри переполненной механикой стены.

Я оставил висеть изделие на стене и опустился на занемевшие от долгого стояния на цыпочках ноги.

Вокруг нас механизмы продолжали трудиться, как ни в чем не бывало.

Мое изделие, несмотря на всю свою нелепость, смотрелось так, словно ему всегда полагалось быть там. Некоторое время спустя оно начало вращаться — сначала неуверенно и рывками, но затем вращение его стало быстрым и ровным.

Оно вкручивалось в стену в такт с движениями всех остальных машин.

Озноб пробежал у меня по спине от того, чему я стал свидетелем, но тут я услышал отдаленный звук шагов, ступающих по решетке у меня над головой, поспешил обратно к своей кровати, лег и прикрылся ворохом грязных и рваных простыней. Я продолжал следить за тем, как новорожденный механизм интегрируется со стеной. Тем временем шаги приближались, и я почувствовал, что надзиратель уже совсем близко.

Устройство покачнулось, дернулось и растаяло внутри стены.

Оно исчезло в тот самый момент, когда тень надзирателя скользнула по моему лицу.

Я закрыл глаза и лежал так до тех пор, пока шаги надзирателя не затихли совсем, и еще некоторое время после этого, вслушиваясь в то, как мое творение прокладывает себе путь внутри сплетения механизмов, пока не уснул.

› время в этом месте измеряется в сменах

› потому что ими отмеряются наши жизни

› блоки существования, расставленные так, чтобы сборочный конвейер

› не останавливался ни на миг

Когда наступила моя следующая смена, мои глаза резко открылись, я встал и спустился по шатким ступенькам, ведущим к моему рабочему месту. И в тот же миг я понял, что что-то не в порядке. Металл вокруг меня был холоден и неподвижен, не встречал меня, как обычно, приветливым теплом, а его сочленения не скрипели под давлением сжатого воздуха в пневмосистеме. Лента конвейера двигалась как обычно, но она никогда и не останавливалась — независимо от того, находился ли я на своем рабочем месте или нет, потому что оно никогда не пустовало.

Я стоял в недоумении, не зная, что мне делать дальше.

И тут с ужасающим скрипом одна из секций решетки-потолка начала опускаться. Из-за ее ржавых прутьев появился надзиратель. Его необычайно длинные ноги дотянулись до самого пола, так что ему даже не пришлось спрыгивать. Удлинители берцовых костей убирались в то время, когда в них не было необходимости, в специальные гнезда, расположенные внутри его бедер. Коснувшись пола, надзиратель выпустил под углом два сверкающих цилиндра из нижней части спины. Полы длинной шинели обвивались вокруг его тела, словно крылья жужелицы, планшетка была прикреплена к груди несколькими неаккуратными швами, края которых загноились.

Его ротовое устройство шевелилось, и он показывал мне какой-то текст, прикрепленный к планшетке.

Документ был напечатан очень мелким шрифтом, и я не смог его прочитать, но мне хватило крупного, жирного заголовка, чтобы все понять.

ПРИКАЗ О ПЕРЕВОДЕ

Надзиратель протянул руку ко мне, когтистые пальцы вцепились в мою робу и он закинул меня к себе на широкий, с высоким хребтом загривок, чтобы поднять меня к отверстию в потолке, потому что другого пути наружу отсюда не было. Поднимаясь к потолку, я успел заметить, как другой рабочий в фартуке с кармашком, уже заполненным трубками, занимает мое место.

На вид он ничем не отличался от меня.

Меня провели по лазу, пролегавшему в перекрытиях между этажами, по которому обычно перемещались надзиратели. Я проходил над клетушками рабочих, и каждый поднимал вверх глаза, вглядывался через прутья решетки и снова принимался за выполнение поставленной ему задачи, и я начал различать в их действиях последовательность, зашифрованную в символах, нанесенных на конвейерную ленту, понимать процесс, ради которого мы существовали.

Я заметил, что все то, что я видел, и все то, что я слышал, выстраивалось в последовательность, которая, как мне было известно, не предусматривалась программой. Я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

Прошло три смены на новом месте, а я так и не пытался выяснить, с чем связан мой перевод, потому что все равно знать это мне было не положено. Однако, стоя перед лентой, я теперь постоянно чувствовал, как у меня странно сосет под ложечкой. Переборка, отделявшая меня от остальных отсеков машины, была намного прочнее, чем на прежнем рабочем месте. Она была гладкой и сплошной, а стена по другую сторону ленты была сделана из того же самого материала, так что я был изолирован со всех сторон. И хотя звуки, издаваемые механикой и пневмосистемой, по-прежнему доносились из-за нее, они звучали приглушенно и невнятно, сплошным гулом, и это по какой-то непонятной причине очень огорчало меня. Судя по всему, такая конструкция больше подходила для выполняемой мной теперь задачи, поскольку никакой другой причины для подобных различий не приходило мне в голову.

В конечном итоге все служило исключительно целям производства.

Слева от меня отверстие в переборке закрывали три прикрепленных к переборке пластиковых щитка. Когда заготовка поступала на мой участок, они приподнимались, пропуская ее ко мне. Заготовки теперь были больше и чище, чем те алые обрубки, с которыми я работал раньше, у них было больше углов и изгибов, причем среди них не попадалось ни деформированных, ни уродливых экземпляров. Я не мог сказать, работаю ли я теперь на более позднем этапе производства, ближе к готовому изделию, или же, наоборот, в самом начале, когда демонтаж исходного сырья еще не зашел достаточно далеко.

Моя задача сводилась к отбору тех заготовок, которые вели себя пассивно.

Я должен был смотреть, как они проплывают мимо меня по транспортеру, и отбраковывать те, которые пытаются перевернуться на бок.

Этого, впрочем, никогда не случалось, потому что вес и форма заготовок были такими, что лежать на ленте они могли только в одной жестко определенной позиции, поэтому я просто хватался руками за отделявшую меня от ленты металлическую трубу и то сжимал, то разжимал пальцы — просто так, чтобы хоть чем-то занять себя. Пальцы у меня странно зудели от желания что-нибудь хватать, поворачивать и сминать. Сначала я подозревал, что это просто остатки предыдущей программы, но потом начал подозревать, что дело обстоит гораздо сложнее. Желание это, впрочем, в новой обстановке быстро начало слабеть, и я проводил время, в основном размышляя об устройстве, родившемся на свет в моих руках, гадая о том, что с ним могло случиться — было ли оно поглощено большой машиной, превратившись в одну из ее частей, или продолжало эволюционировать самостоятельно, постепенно усложняясь.