Утренние прогулки - Валерий Воскобойников

Он повел меня так по улице к моему дому. Я шел согнувшись, в одной руке у меня был портфель, а другая - вывернута за спину. И я не мог ничего сделать, мог только идти, куда он меня ведет, не мог ни дернуться, ни выпрямиться, потому что сразу становилось больно.

А Бабенков - хоть бы что. Двинулся спокойно в свою сторону.

Андрей довел меня так почти до моего дома.

- Еще со Светкой пойдешь, не то сделаю, - сказал он тихо и отпустил.

А я тряс рукой, потому что было все еще больно.

- Понял? - спросил он.

- Не понял, - сказал я.

Он снова бросился за мной, но я убежал в свой дом, а идти к нам на лестницу он побоялся.

Однажды вечером нам позвонил дядя Дима с папиной работы.

- Газеты читаете? - спросил он маму.

- Читаем.

- Ну и что вы там вычитали?

- Разное.

- А про то, что Сашу представили к Государственной премии, читали?

- Как, уже? - удивилась мама.

- Сегодняшняя «Правда» у вас дома есть?

- Конечно.

- Ну вот и читайте на третьей странице.

Я принес маме газету, и мама тут же по телефону прочитала дяде Диме все о папиных прошлых изобретениях.

- Вот так-то. Жаль, его в Ленинграде нет. Собрались бы сегодня, порадовались.

- Да, жаль, - вздохнула мама. - Поздравляю вас, - сказала она дяде Диме.

- А меня-то с чем?

- Ну, все-таки он ваш друг.

А через несколько дней папа прислал письмо.

Мама свой листочек сразу заперла в секретер, а мои протянула мне.

«Дорогой мой сын, - писал папа, - мне без тебя, как всегда, грустно. Может быть, и тебе без меня тоже. Я решил отложить все дела и пригласить тебя на субботу и воскресенье в Москву. Лишь бы мама тебя отпустила. Если она согласится, то пусть посадит тебя в дневной экспресс рядом с каким-нибудь взрослым человеком, а мы в Москве с Татьяной Филипповной тебя встретим».

Я так обрадовался, что подпрыгнул раза три в комнате.

Только мама была грустной. Я даже испугался, что она меня не пустит.

Но мама сказала:

- Конечно, я тебя отпускаю. Ты ведь давно мечтал. И с папой надо тебе увидеться. Расскажешь, как он там живет.

Мама сходила в нашу школу и договорилась с директором, чтобы меня отпустили на субботу.

Мы шли из школы вместе с Бабенковым, и он вдруг сказал:

- Ты чего врал, что к отцу в Москву едешь? Твой отец вас бросил, понял? Я слышал, как моя мать говорила.

Мне самому иногда такие мысли приходили в голову. Но я старался об этом не думать, даже глаза зажмуривал и головой мотал, чтобы выгнать мысли, так становилось страшно в те минуты. И сейчас тоже мне стало страшно, но я старался не выдавать себя и закричал:

- Ты что, на солнце перегрелся?

- Я-то не перегрелся, а ты вот - заврался. Отец его бросил, а он - в Москву, говорит, едет.

- Да еду же я! Отец там в командировке. Его сейчас к Государственной премии представили. Газеты читаешь?

- Читаю.

- Плохо читаешь.

- А когда писали про премию?

- Давно уже, неделю назад. В газете «Правда», понял? И в «Ленинградской» было.

- А в «Ленинских искрах» писали?

- Не знаю, - сказал я. - Она детская, а это же взрослые премии. Я нащупал в кармане железнодорожный билет.

- Мой билет, во, видишь? Написано: «Ленинград - Москва. Детский. Пятьдесят процентов».

- А что же тогда мать моя говорила? Вот тоже - дает, - захихикал Бабенков. - Ну и путаница!

Я, конечно, Москву много раз видел по телевизору. И Красную площадь, и Останкинскую башню.

Когда мы подъезжали в нашем сидячем поезде к Москве, было уже темно. Останкинская башня красиво светилась в небе, и все пассажиры смотрели на нее в окна.

Потом поезд стал подходить к платформе.

- Ты не волнуйся, - сказал мне человек, который сидел рядом со мной, - если тебя не встретят, у меня переночуешь. У меня такой же сын и дочка еще есть.

Поезд остановился, все начали толкаться со своими чемоданами к двери, а я смотрел в окно и папу не видел. В окна стучали разные люди, кому-то там улыбались, махали руками, а папы на платформе не было.

- Ну что? Пойдем или будем ждать? - спросил человек, который ехал со мной рядом. Теперь он уже стоял. И мы были одни в пустом вагоне.

- Ждать, - ответил я.

- Выйдем на платформу, к вагону. Мы пошли на платформу.

И только я спрыгнул на асфальт, как ко мне подбежала Татьяна Филипповна. Она даже не разглядывала меня, а узнала сразу.

- Да вот же он! - закричала она. - Саша! Саша! Александр Петрович, вот же он!

Она крепко схватила меня за руку и не отпускала.

- Вот тебя и встретили, - сказал мой бывший сосед. Тут подбежал и папа»

- Ну наконец-то! - И он засмеялся. - Большое вам спасибо. - Это он сказал человеку. - А мы смотрели тебя в тринадцатом. Мама, видимо, сказала «двенадцать», а я услышал «тринадцать».

На другой день папа и Татьяна Филипповна провожали меня на вокзале.

Поезд был такой, в котором я ехал, может быть, даже тот самый, только вагон теперь второй - у самого локомотива. Первого вагона у поезда совсем не было.

- Ты, пожалуйста, люби и слушайся маму, - говорил на прощание мне папа, - я ее всю жизнь буду уважать. Мама у тебя - очень хороший человек.

Татьяна Филипповна вдруг заплакала. Она плакала негромко и одновременно улыбалась.

- Не обращайте внимания, - говорила она.

- Папа, а ты скоро вернешься? - спросил я.

Он долго не отвечал, будто снова думал о своих расчетах, а потом посмотрел в сторону и сказал:

- Не знаю.

Всю дорогу назад я смотрел в окно и думал про папу.

Несколько часов назад я чуть не потерялся.

Мы были на Выставке достижений народного хозяйства, на ВДНХ; я побежал в очередь за мороженым, а папа с Татьяной Филипповной остановились около знакомого человека. Потом они прошли мимо очереди и меня не заметили. Такая там была толпа народу. Я тоже их не заметил, хоть и оглядывался во все стороны.

- Придется к милиции обратиться, - говорил человек рядом со мной, пока я оглядывался кругом.

Потом он вдруг схватил меня за руку.

- Вон там - не твой отец?

- Мой! - обрадовался я и закричал: - Папа! Папа!

- Вы просто два совсем одинаковых человека, вам потеряться трудно. - И мой сосед засмеялся. - А вот на мать ты не похож.

- Это не мама, - сказал я, - это папина сотрудница.

Нам с папой и раньше говорили, что мы с ним похожи. Я люблю сравнивать его фотографии, какой он был в детстве, и свои. И правда - на них как будто один человек.

Еще на выставке, до того, как я чуть не потерялся, папа отвел меня в сторону, заглянул в глаза и спросил:

- Скажи, только честно, как мама?

И хотя несколько ночей подряд, когда я просыпался, то слышал, как мама плакала, и всякий раз страшно мне становилось, и всякий раз я лежал, не знал, что делать, я все-таки сказал сейчас:

- Мама - хорошо.

Папа снова заглянул мне в глаза и кивнул. Но я понял, что он мне не поверил.

И тогда я снова подумал, что они, наверно, поссорились.

Ведь даже самые лучшие друзья иногда ненадолго ссорятся.

Я чуть не сказал об этом папе, когда они меня провожали. Несколько раз я набирал воздух, чтобы сказать: «Папа, помирись, пожалуйста, с мамой».

Но всякий раз не мог эти слова выговорить. Это как с поздравлением - в уме произносишь легко и просто, а вслух не выговорить.

Потом поезд тронулся, и уже поздно было спрашивать.

А через шесть часов наш поезд был уже в Ленинграде.

Маму я увидел сразу, в окно.

- Ну, что папа? Как у него дела? - спрашивала мама, пока мы ехали домой.

Мы о его делах в Москве даже не разговаривали. Но я ответил:

- Хорошо.

- Твой папа очень хороший человек, - сказала мама. - Я его всю жизнь буду уважать. А ты тоже должен его любить, он твой отец.

И я подумал: «Наверно, они и не ссорились. Просто это мне показалось из-за глупостей Бабенкова. А мама плачет оттого, что ей тоскливо без папы».

Утром я сразу попал на изложение. О Москве.

Анна Григорьевна прочитала нам такой рассказ «Моя Москва», а мы все стали писать, что запомнили, как обычно.

Только свой рассказ автор, наверно, написал лет десять назад, потому что он о многом интересном не говорил.

А я написал про все, что видел. И о Царь-пушке в Кремле, и об Останкинской башне. Я оттуда наблюдал город. На сорок километров во все стороны видно, и лифт туда взлетает так быстро, как самолет. Я думал, мы еще на третьем этаже, а мы уже были на сто пятьдесят третьем. И о проспекте Калинина написал. Даже про робота на выставке вспомнил. Тот робот сначала кланяется и здоровается с посетителями, а потом поет, танцует и веселится.

Я сдал изложение уже после звонка и сразу начал переживать. А вдруг надо было написать только про то, что Анна Григорьевна прочитала. Она посмотрит мое изложение и объявит классу: