От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комаров, сколько я знал его, вообще не любил излишней похвалы. Он и сам был скуп на нее. Хотя в последние годы удачи шли за ним, можно сказать, по пятам, Петр Степанович как-то умел скрывать свои чувства.
Человек умный и прозорливый, он знал, сколько еще потребуется труда и времени, чтобы сказать свое настоящее слово в поэзии, а труд этот порою становился не по силам, а времени было отпущено судьбой в обрез. Это и делало его частенько до скрытности молчаливым и печальным.
И он не терял даром ни минуты. Садился за стол чуть свет, поражая всех, кто близко с ним общался, своим трудолюбием и упорством.
В эти годы из-под его пера выходили такие великолепные стихи, как «Дуб»:
Словно часовой, в широкой пойме
Он стоит, оберегая рожь.
И недаром на патрон в обойме
Каждый желудь у него похож.
Или такие строки из стихотворения «Над Шантарскими островами»:
Под крылом самолета — тайга и тайга.
Золотая земля в непромытых бутарах.
Голубые песцы. Голубые снега.
Голубая зима на Шантарах.
Но частенько болезнь укладывала его в постель, и от страшного удушья не помогало никакое лекарство...
После завтрака мы пошли на Амур. Погода выдалась отличная. Солнце с самого утра жаркое. Хотя мы идем очень тихо, но улица ведет в гору, и Комаров останавливается, хватает меня за руку и тяжело переводит дыхание.
— Худо мне, Михалыч, чую свою смертушку...
— Да выкинь ты из головы эту чушь. Со скрипом, бывает, люди дольше живут.
Он смотрит на меня, криво усмехается:
— Ладно, Михалыч, не буду...
В парке в эту утреннюю пору свежо, тихо. Мы выбираем скамейку поближе к обрыву. Внизу Амур, ярко освещенный солнцем, слева — сопки в знойной сиреневой вуали.
— А знаешь, о чем я сейчас подумал? Стоит ли тебе ехать на Камчатку? Не махнуть ли лучше по «новому перегону» через перевалы Сихотэ-Алиня, от Пивани до Совгавани? Чудо-дорога! Ну зачем тебе забираться на Камчатку, когда наше Приамурье каждым своим распадком просится в стихи?
Отказаться от поездки на Камчатку, о которой мечтал с юношеской поры, когда еще жил на Дальнем Востоке, я не мог. Да и расходы на такую поездку на сей раз были невелики. Я еще ни разу не использовал полагавшийся мне по орденской книжке бесплатный билет в любой конец страны. Вот я и выбрал конец подальше — на Камчатский полуостров.
Эти доводы, кажется, убедили Комарова, и он уступил.
— Ладно, поезжай, раз такое дело. — И, немного помолчав, прибавил: — А я, если жив буду, поеду на Зею. Ведь там моя родина.
— Ни разу не был я на Зее. Дальше Куйбышевки и Лохвиц, где, помнишь, произошел у нас с Ложкиным случай с племенным жеребцом, не пришлось ехать.
Петр коротко рассмеялся:
— Моя тихая сторона не по тебе, Михалыч. Ты любишь громкие, так сказать, экзотические места...
— Ты вроде упрекаешь меня?
— Да что ты, просто к слову пришлось. — И торопливо стал свертывать цигарку. Закурил, затянулся глубоко, закашлялся так, что лицо стало у него багровым и в глазах появились слезы.
— Ну что же ты жжешь себя махрой? Закури лучше моего «Беломора», — и протянул ему пачку.
Он отмахнулся и продолжал курить свою закрутку, из которой сыпались желтые искорки.
Где-то поблизости застучал дятел. Комаров встрепенулся, схватил меня за локоть, чтобы я замолк, и, склонив голову набок, стал прислушиваться. Через минуту он сказал:
— Точно я описал его...
— Дятла?
— Угу! — И весело улыбнулся. — Вот послушай:
Дятлу есть в лесу работа —
Заглушая птичий свист,
Он выстукивает что-то,
Как лихой телеграфист,
Ставит точки и тире
На березовой коре... —
Ну, как?
— Здорово, Степаныч!
— Это из моей детской книжки «Таежные жители». Там у меня всякое разное про зверей и птиц.
Признаться, я до этого не знал, что Комаров пишет для детей. Позже, когда прочел изданных в Москве «Таежных жителей» и «Золотую удочку», талант Петра Степановича засверкал новой удивительной гранью. Недаром так тепло отозвался об этих книгах Самуил Яковлевич Маршак.
К сожалению, судьба поэта сложилась трагически. Недюжинное его дарование по-настоящему раскрылось только к тридцати годам, когда Комаров уже был смертельно болен. Нужно было обладать упорством, мужеством, чтобы в отпущенные ему судьбой каких-нибудь десять лет создать столько значительных произведений.
До Комарова никто еще в нашей поэзии так вдохновенно и ярко не воспел Дальний Восток, ни с чем не сравнимую красоту его природы, людей, которые связали с ним свою жизнь.
И они, молодые патриоты, с полным правом могут повторить за своим певцом:
Ты и здесь мне мила, Россия,
Край суровый мой, край родной!
Жена и спутница жизни поэта Нина Яковлевна рассказала мне, как тяжело умирал он и как перед смертью Петр попросил одеть его во все новое и позвал проститься своих друзей и товарищей, в том числе и меня, и сердце мое разрывалось от тоски.
Ведь я узнал о его смерти в Ленинграде.
Прошлым летом я снова посетил могилу друга. Я положил на зеленый холмик букетик алых амурских саранок, так любимых Петром Степановичем и воспетых им в стихах.
Просиживал дни и ночи в сыром полуподвальном помещении и другой неутомимый работник редакции — Иван Машуков, будущий автор романа «Трудный переход».
Родом из Забайкалья, он приехал в Хабаровск по комсомольской путевке и сразу попал в редакцию. Скромный, задумчивый, с резко очерченными чертами лица и с копной жестких, давно не стриженных волос, Машуков буквально тонул в читательских письмах, которые он обрабатывал для газеты.
Признаться, никому из нас в голову не
