Ангел-хранитель - Франсуаза Саган

Итак, я засыпала над сценарием, к которому мне следовало за три недели сочинить диалоги. Сюжет показался мне ужасно нелепым. Насколько помню, речь шла о глупенькой девушке, познакомившейся с умным молодым человеком и под его влиянием поумневшей. Что-то в этом духе. Беда в том, что эта глупая девица казалась мне куда умней своего умного приятеля. Но поскольку в основе сюжета лежал бестселлер, нельзя было ничего менять. Я отчаянно скучала и с нетерпением ждала, когда же появится Льюис. Но вместо него появилась одетая в скромный твидовый костюм почти черного цвета, но при роскошных серьгах – кто бы вы думали? – знаменитая, неподражаемая Луэлла Шримп, недавно воротившаяся из Италии.

Ее машина остановилась перед моим скромным жилищем, она что-то сказала шоферу-антильцу и толкнула калитку. «Ройс» загораживал дорогу к дому, так что ей пришлось искать обходной путь. Она заметила меня, и в ее черных глазах промелькнуло удивление. Думаю, выглядела я и впрямь странновато: взлохмаченная, в огромном свитере, лежу в плетеном шезлонге, а возле бутылка скотча. Наверно, я походила на одну из героинь Теннесси Уильямса, которых так люблю: одинокую пьющую бабу. Она остановилась у ступенек и тихо позвала меня по имени: «Дороти, Дороги…» Я глядела на нее, раскрыв рот от изумления. Луэлла Шримп – национальное достояние. Она никуда не выезжает без телохранителя, любовника и дюжины фотографов. Как она очутилась тут, в моем саду?

Несколько секунд мы молчали, уставившись друг на друга, как совы. Я не могла не отметить, что Луэлла великолепно выглядит. В свои сорок три она казалась двадцатилетней девушкой: ослепительная красота, гладкая кожа, молодой блеск глаз. Она еще раз повторила «Дороти», и я, с трудом поднявшись из шезлонга, просипела «Луэлла» тусклым голосом, но придав ему, однако, по возможности, оттенок приветливости. Тогда она грациозно, точно юная лань, взлетела по ступенькам. Под строгим костюмом тяжело колыхнулась роскошная грудь. Луэлла упала в мои объятия: и тут я сообразила, что обе мы – вдовы Фрэнка.

– О боже, Дороти, как подумаю, что меня здесь не было… что вам пришлось все одной… я знаю… мне говорили… вы держались замечательно… я должна была, непременно должна была с вами повидаться…

Последние лет пять она даже не вспоминала о Фрэнке и вообще ни разу не виделась с ним с тех пор, как бросила. Наверное, решила я, у нее все равно пропадает день. Или нынешний любовник не удовлетворяет всех эмоциональных запросов. Только очень скучающая женщина может огорчаться по такому поводу.

Смирившись с судьбой, я предложила ей кресло, плеснула скотча, и мы взялись на два голоса петь дифирамбы Фрэнку. Для начала она стала извиняться, что отняла его у меня (но страсть оправдывает все), я ее простила (но время – лучший лекарь), дальше мы заговорили дуэтом. Меня это даже забавляло. Речь ее состояла из штампов, но с вкраплением откровенных признаний, и в них обнажалось что-то хищное. Мы уже дошли до лета 1959-го, и тут появился Льюис.

Он перемахнул через бампер «Ройса». Он улыбался. Он был так строен и красив, что это казалось почти нереальным. На нем была старая куртка и полотняные брюки, черные пряди волос спадали на глаза. Я видела его таким каждый день, но сейчас глянула глазами Луэллы. Это было даже забавно: она запнулась. Она замерла, как скаковая лошадь перед внезапным препятствием. Как женщина – при виде мужчины, которого она слишком хочет, слишком сильно и слишком внезапно захотела. Льюис заметил ее, и улыбка мигом улетучилась с его лица. Он не любил чужих в доме. Я любезно его представила, и Луэлла пошла в атаку.

Хотя она вечно играла роковых женщин, ни дурой, ни посредственностью она не была. Передо мной сидела женщина светская, рассудочная, профессионал высшего класса. Я любовалась ее игрой. Она даже не пыталась ослепить Льюиса или вызвать его восхищение. Нет, она вела себя как друг дома, говорила о машине, небрежно выпила еще порцию скотча, рассеянно поинтересовалась его планами. Всем видом давала понять, что она просто милая женщина с легким характером. И далека от всех этих интриг («этих» – значит голливудских). По ее взгляду, брошенному на меня, я поняла, что она считает его моим любовником и решила отбить. Не слишком ли, после бедного Фрэнка… Признаюсь, я была слегка раздосадована. Ну ладно, пусть развлекается с Льюисом, это куда ни шло, но настолько не считаться со мной! Ее тщеславие, ее тупость просто ужасающи. И впервые за полгода во мне на минуту проснулась собственница. Льюис сидел на земле и молча смотрел на нас. Я протянула к нему руку.

– Льюис, у вас так спина заболит, лучше обопритесь о мое кресло.

Он привалился спиной, и я небрежно запустила руку в его шевелюру. С неожиданной порывистостью он откинул голову назад и положил ее ко мне на колени. Закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Он выглядел таким счастливым. Я отдернула руку, как от огня. Луэлла побледнела, но мне это не доставило ни малейшего удовольствия: было стыдно за себя.

Все же еще некоторое время Луэлла поддерживала разговор. Ее самообладание было тем похвальней, что Льюис так ни разу и не поднял головы с моих колен и не проявил ни малейшего интереса к нашей беседе. Мы с ним походили на пару голубков, и, когда первое смущение прошло, на меня напал дикий смех. Наконец Луэлла утомилась и встала. Я тоже. Это заметно огорчило Льюиса. Он неохотно поднялся, фыркнул и посмотрел на Луэллу холодно и сердито. Всем видом он давал понять, как ему не терпится, чтобы она убралась отсюда. Та в свою очередь бросила ему ледяной взгляд, каким смотрят на неодушевленный предмет.

– Я ухожу, Дороти. Боюсь, я вас обеспокоила. К счастью, вы остаетесь не одна, хотя не скажу, что ваш приятель столь же галантен, сколь красив.

Льюис пропустил сказанное мимо ушей. Я тоже. Антильский шофер уже отворил перед ней дверцу, Луэлла была вне себя.

– Разве вам не известно, молодой человек, что дам принято провожать?

Она повернулась к Льюису, и я с изумлением заметила, что национальное достояние теряет свою прославленную выдержку.

– Так это дам, – спокойно ответил Льюис, не двинувшись с места.

Луэлла занесла руку для пощечины, я зажмурилась. Помимо прочего, Луэлла славится своими пощечинами. У нее это очень красиво получается – и на экране, и в жизни. Сперва она бьет ладонью, потом тыльной стороной, при этом плечи остаются абсолютно неподвижными. Но в этот раз произошла осечка. Я тоже посмотрела на Льюиса. Он стоял совершенно неподвижно, слепой и глухой ко всему. Таким я его однажды уже видела. Он тяжело дышал, по щеке ползла капелька пота. Луэлла отступила на шаг, потом еще на два, точно хотела выйти за черту, где он может до нее дотянуться. Ей было страшно, и мне тоже.

– Льюис, – позвала я и положила руку ему на рукав.

Как бы очнувшись, он отвесил Луэлле старомодный поклон. Она пристально на нас поглядела.

– Вам, Дороти, не следовало бы заводить столь юных любовников, да еще таких неотесанных.

Я ничего не сказала. Вот незадача: завтра весь Голливуд узнает об этом случае. Луэлла станет мне мстить. Это сулило не менее двух недель сплошных неприятностей.

Луэлла уехала, и я не смогла удержаться от упреков. Льюис взглянул на меня с жалостью:

– Вас это и правда огорчило?

– Да. Терпеть не могу сплетен.

– Я все улажу, – миролюбиво пообещал он.

Но он не успел выполнить своего обещания. На другой день по дороге на студию роскошный автомобиль Луэллы Шримп не вписался в поворот и разбился в долине Сан-Фернандо.

Глава 9

Луэлле устроили роскошные похороны. Это была вторая голливудская знаменитость, трагически сгинувшая за последние два месяца. Кладбище утопало в цветах и венках. Я приехала с Полом и Льюисом. Третий раз за короткий срок хоронили знакомых мне людей – недавно Болтона, перед тем – Фрэнка. И вот я снова иду по ухоженным кладбищенским аллеям. Здесь я проводила в последний путь трех человек. Они не походили один на другого, но все трое были слабыми и жестокими, жадными и разочарованными, все трое были охвачены лихорадкой, непонятной ни им самим, ни окружающим.

Меня терзала мысль: что за преграда так часто встает между людьми и их сокровенными желаниями, их невероятным стремлением к счастью? Может, в препятствие вырастает то представление о счастье, тот идеал, что они сами себе создают, – несовместимый с реальной жизнью? Или виновато время? Или нехватка времени? Или взращенный с детства надлом?

Вернувшись домой, я долго рассуждала на эту тему, обращаясь то к моим двум мужчинам, то к звездам. Но ни те, ни другие не могли дать мне ответа. В мерцании светил я находила столь же мало понимания, как и в глазах своих друзей. Я поставила на проигрыватель «Травиату». Эта романтическая музыка – ее ведь можно так назвать – всегда настраивала меня на философский лад. Наконец их молчаливость вывела меня из себя:

– Ну ладно. Вот вы, Льюис, скажите, вы счастливы?