Миф «Ледокола»: Накануне войны - Габриэль Городецкий

После 1924 года правительства европейских стран пытались ослабить советское влияние в Восточной Европе и Азии. В этом им способствовала деструктивная политика Коминтерна14. Серия неудач на дипломатическом и идеологическом фронтах первого десятилетия существования советского государства продиктовала настоятельную необходимость пересмотра приоритетов. Иллюзия безусловной поддержки со стороны мирового пролетариата теперь была разрушена до основания. Ввиду этого Коминтерн перешел теперь на откровенно воинствующие позиции, объявив об окончании стабилизации капитализма и возрождении революционного потенциала на Западе. Тактика единого фронта была заменена воинственными лозунгами «класс против класса». Однако, основательно советизировав слабое коммунистическое движение в Европе, Коминтерн 30-х годов стал не похож на Коминтерн первых десяти послереволюционных лет. К 1941 году он потерял свое значение и практически перестал играть какую-либо роль, хотя официально был распущен только в 1943 году15.

Перемена курса отразилась в лихорадочных дипломатических попытках улучшить отношения с Англией. Осенью 1926 года серьезно больной Леонид Красин, за которым закрепилась репутация дипломата по чрезвычайным поручениям, был срочно послан в Лондон, чтобы попытаться предотвратить кризис. Однако подобные чрезвычайные меры слишком запоздали и не могли предотвратить цепь дипломатических неудач 1927 года. Германия переориентировалась на Запад. В апреле того же года китайская полиция, действовавшая по инициативе Англии, произвела налет на советское представительство в Пекине, а возглавляемый Чан-Кайши Гоминьдан устроил побоище коммунистам. В мае английская полиция совершила налет на «Аркос» — советское торговое представительство в Лондоне. Заявив, что обнаружены компрометирующие документы, свидетельствовавшие о подрывной деятельности Советского Союза, Англия разорвала дипломатические отношения с СССР. Одновременно Британский конгресс тред-юнионов прекратил деятельность Англо-Русского комитета единства и отказался принимать помощь от ВЦСПС. В июне был убит советский посол в Польше, а спустя месяц левый гоминьдановский режим Ханькоу разорвал отношения с коммунистической партией Китая. В сентябре экономические переговоры между Францией и Советским Союзом зашли в тупик, и советский посол во Франции Христиан Раковский был объявлен «персоной нон грата»16.

Этот мрачный год привнес в Москву атмосферу пессимизма и подозрительности, временами граничившую с паранойей, и породил страх перед неизбежностью новой интервенции против Советского Союза. Даже если согласиться с мнением некоторых ученых, что Сталин лишь использовал «военный психоз» для подавления внутренней оппозиции и подготовки населения к жертвам, которых потребует от них коллективизация и индустриализация, само обращение к нему фактически означало признание провала политики дуализма. Была провозглашена политика автаркии, изоляции и сделан акцент на внутренних проблемах17.

Есть основания полагать, что взаимная подозрительность, положившая конец попыткам соединить оба направления в начале 20-х годов, явилась важным фактором в медленном, но верном скатывании к нестабильности 30-х годов и к событиям, приведшим к войне. Провал политики дуализма оказался также важнейшей причиной насильственной индустриализации и коллективизации, цель которых заключалась в достижении с помощью грубой силы экономических результатов, которых можно было бы добиться путем нормальных торговых отношений с Западом. То, что потом стали называть «третьей революцией», вызвало необходимость различных дипломатических маневров. С учетом реальности капиталистического окружения и страха перед новой интервенцией защита от внешней угрозы стала «обязательным условием» для победы «социализма в одной стране».

Вместо того, чтобы спускать на воду «ледокол», Сталин извлек определенные уроки из провала «политики дуализма». Он стал теперь упорно стремиться к налаживанию отношений с ближайшими соседями и странами Запада, отодвигая революционную активность на второй план. Поиск возможности заключения пактов о взаимопомощи с ближайшими соседями России таким образом предшествует приходу Гитлера к власти и, начиная с 1931 года, набирает обороты.

Усовершенствованная военная доктрина: продвигая мировую революцию?

Военные теоретики Красной Армии разработали новые положения военного искусства, которые революционизировали современную военную доктрину и на десятилетия опередили Запад. В какой-то степени новое мышление было продиктовано всеобщим признанием важности преодоления тупика, в котором оказалась военная стратегия в первую мировую войну. В конкретных условиях России оно основывалось на уроках, полученных в гражданской войне. Необходимость преодолевать большие расстояния и одновременно действовать на различных фронтах требовали быстрых и стремительных результативных ударов. Кроме того, численное превосходство войск сводило на нет стратегическую оборону как независимую концепцию. Оборона велась лишь на второстепенных направлениях и зачастую приводила к отступлению из стратегических соображений. Необходимость противостоять многочисленным угрозам в конечном итоге привела к созданию концепции «стратегического наступления», которой было суждено стать символом советской военной стратегии. Она предусматривала умение гибкого широкомасштабного рассредоточения и концентрации сил за счет высокой степени маневренности и мобильности. Целью этих действий была концентрация войск и техники на приоритетных направлениях18.

Ко времени, когда различные теоретические разработки слились в единую концепцию, Русская революция переживала период термидора, и на смену идеи экспорта революции силой оружия пришло более здравое и ответственное стремление обеспечить выживание государства. Несмотря на то, что новаторская военная доктрина была взращена в «революционном парнике», ее основные положения исходили не из марксистско-ленинского учения о «войне». Армии предписывалось защищать революцию в границах государства, и успех зависел от умения вести военные действия на нескольких фронтах одновременно, переносить их на территорию противника. Такая тактика, основанная на маневренности моторизованных и механизированных соединений, придавала доктрине явно наступательный характер. Но она ни в коей мере не носила агрессивного характера, так как была направлена лишь на отражение реальной угрозы.

Реформы, проведенные в вооруженных силах, соответствовали сталинскому плану построения «социализма в одной стране», а не теории «перманентной революции» Троцкого. Вместо того, чтобы насаждать революции в других странах, необходимо было в первую очередь укреплять ее базу — СССР. Следует отметить, что даже Троцкий не был против традиционного военного мышления и привлекал царских специалистов к перестройке армии. Хотя Фрунзе и называл советскую армию «средством распространения революции в интересах мирового пролетариата», после его смерти такие заявления раздавались редко, основной акцент делался на маневренности и наступательных действиях19. Почти во всех армейских директивах конца двадцатых годов рассматривалась вероятность ожесточенной империалистической войны, в ходе которой Красная Армия будет вынуждена «отражать империалистическую агрессию», направленную против Советского Союза, а не занимать позицию стороннего наблюдателя, как вытекало из идеологических догм20.

Военная угроза 1927 года, возникшая после провала попыток Советского Союза урегулировать отношения с европейскими странами, подтверждает это положение. Историческая память коротка. После неожиданного восхождения Советского Союза как сверхдержавы в результате второй мировой войны многие, видимо, забыли, что все годы до войны умами политиков и военных руководителей СССР владел страх перед новой капиталистической интервенцией. В 1928 году, когда разрабатывалась доктрина, Генштаб Красной Армии занимался анализом европейских стран по степени угрозы, которую они представляли. Опасность представляла не война между империалистическими государствами, а вооруженный поход против Русской революции. Вплоть до 1927 года, в основном из-за слабости Красной Армии и в надежде на достижение «модус вивенди» с Западом, полагали, что рабочий класс европейских стран сможет удержать свои правительства от развязывания войны. Но к 1927 году революционные ожидания отошли на задний план, и перед Красной Армией была поставлена задача сорвать угрозу интервенции. Революционная риторика по-прежнему преобладала, но революционные цели существенно изменились и об этом не следует забывать. Констатировалось, что «без серьезных усилий и побед Красной Армии разложение наших противников не может принять размеры, достаточные для того, чтобы война империалистов против СССР превратилась в гражданскую войну, в революцию». Разумеется, не составляет особого труда извратить подобные заявления и представить их в виде агрессивных замыслов. Однако они отражали разочарование перспективами мировой революции и страх перед новой интервенцией против Советского Союза. Они свидетельствовали о том, что взят курс на оборону страны, что поддержка рабочих Запада играла лишь второстепенную роль в борьбе Советов за выживание. И действительно вслед за этим в 1928 году были проанализированы все случаи проявления враждебности по отношению к Советскому Союзу. Начальники штабов рассматривали возможные коалиции участников крестового похода против большевизма, и определяли пути борьбы с ними21. Полагали, что в конце 20-х годов главная опасность исходила от коалиции Англии с Францией, а Германии отводилась роль пешки — любимая метафора, используемая русскими после вступления Германии в Лигу Наций в 1925 году и признания ею Локарнских соглашений о безопасности.