История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Стивен Вулф

– Она прекрасно впишется, правда, солнышко? – заворковала жена, почесывая борзую между ушами. Она улыбалась собаке, но, взглянув на меня, посерьезнела. – Не стану лгать: девочки подумали, будто ты окончательно съехал с катушек. Говорят о Комете, словно мы с тобой развелись, а Комета твоя молодая куколка, которая решила приехать и познакомиться с новыми родными. Они давно тебя не видели и теперь должны делить с новой собакой. А ты о ней только и твердил каждый раз, когда говорил по телефону. Они считают, что ретриверам, особенно Коди, это понравится еще меньше.

Что правда, то правда, я слишком часто рассказывал дочерям о Комете, когда звонил по телефону. Но это оттого, что у меня нет работы и мало друзей в Седоне и я имею возможность изучать борзую так внимательно, как не изучал ни одно живое существо – ни человеческое, ни из псового племени. Жизнь рядом с беговой собакой и наблюдение над ней пробудили во мне интерес к породе борзых. И то, что я обнаружил, меня поразило.

Борзые – единственные собаки, которых в Библии называют по именам. Родственники борзых возникают на протяжении всей истории: в мифах и сказаниях, на римских вазах и греческих монетах, на стенах египетских гробниц и на гобеленах во французских замках. Похожих на борзых собак держали фараон Тутанхамон и Клеопатра. Даже боги отдавали должное этим быстрым грациозным животным. И в древние времена они высоко ценились за те же качества, какими славятся теперь: за поразительную скорость и сообразительность.

Борзые работают «по-зрячему» – охотятся при помощи быстрых ног и зрения, а не идут по следу. Первыми их научили гоняться за зайцами римляне, главным образом чтобы наслаждаться картиной бегущих собак. Подобная охота и называется охотой с гончими «по-зрячему». Ее смысл не в том, чтобы убить зайца, – это соревнование на скорость между зайцем и борзой. Эти собаки никогда не соревновались друг с другом. Примерно за полтора тысячелетия до Рождества Христова борзых привезли туда, где теперь находится Англия. К одиннадцатому веку они проложили себе дорогу в высшие круги общества – только знатным людям разрешалось охотиться с борзыми. Через пять столетий королева Елизавета I учредила правила охоты с английскими борзыми, которые опять-таки предусматривали преследование зайцев, однако запрещали соревнование собак друг с другом. Такая охота требовала не только скорости и острого зрения, но и живого ума, сообразительности. И на протяжении веков хозяева собак культивировали в породе данные качества.

– Самые быстрые собаки на земле! – нахваливал я борзых в одном из телефонных разговоров с Линдси. – Их зафиксированная скорость сорок пять миль в час.

– Гепарды бегут со скоростью шестьдесят пять миль в час, – возразила дочь, которая собиралась стать морским биологом и интересовалась фактами из мира животных.

Если бы я тогда прислушался к ее ответу, то уловил бы обиду в ее словах. Пока дочери учились в школе, я наизусть помнил расписание их уроков и внеклассных занятий, имена и фамилии приятелей. Теперь же все мое внимание было сосредоточено на своем пошатнувшемся здоровье и Комете.

Вершины Белл-Рока только-только отразили зарождающийся на востоке свет, когда мы с Фредди выехали из Седоны. Те немногие вещи, которые я вез с собой домой, валялись за передним сиденьем, а Комета, развалившись на своей подстилке у задней дверцы, нежилась в лучах бьющего сквозь стекло солнца. Звучала американская музыка, а мы двигались из Аризоны через западные районы Нью-Мексико. Через несколько часов Фредди посмотрела в зеркальце заднего вида на спящую Комету и произнесла:

– Мы не останавливаемся на заправках. Как нам узнать, может, ей нужно погулять?

Резонный вопрос. С тех пор как я взял Комету, она оконфузилась только однажды – всего раз! Это случилось на другой день в моем доме. Не зная, где облегчиться, она пристроилась на застеленном ковром пространстве между моей спальней и кухней.

– Эй! – крикнул я, и несчастная собака оборвала процесс на середине. Длинный хвост повис между ногами, и она удивленно посмотрела на меня. – Прости, – шепотом извинился я, погладив ее по спине. – Сейчас возьму поводок, и мы проведем немного времени на улице.

С тех пор Комета показывала мне, что ей нужно в туалет, становясь передо мной и пристально глядя в лицо. При этом одно ее ухо торчало вверх, а другое свешивалось на сторону. И все это сопровождалось коротким повизгиванием, зарождавшимся где-то в глубине ее глотки.

– Комета еще ни разу так долго не ехала в машине, но, думаю, если ей приспичит, она подаст голос, – ответил я, когда Фредди сворачивала со скоростной полосы на площадку для грузовиков.

После этой остановки мы поняли, что борзая не доставит нам хлопот, – возможности ее мочевого пузыря намного превышали то время, которое наш внедорожник мог ехать на одной заправке.

В течение всего пути через Альбукерке в моей памяти вспыхивали картины давно ушедших первых летних дней, разительно отличавшихся от теперешних. За окном мелькали сцены, больше напоминавшие кадры из фильма-катастрофы. Они вторили смятению и тревоге, царящим в моей душе. Виды на старинные индейские поселки были обезображены несуразными большими казино, а дальние горы Сандия служили фоном для ярких плакатов, убеждавших подростков не употреблять наркотики. То же продолжалось, когда мы свернули на шоссе. Санта-Фе, административный центр со времен конкистадоров, окружали расположенные на склонах желто-оранжевые оштукатуренные здания. В Денвере восьмиэтажный «Палас-отель», казавшийся чудом во времена своего открытия в 1892 году, словно съежился рядом с возведенными в городе небоскребами.

Через два дня я увидел, что Фредди съезжает с шоссе в западной Небраске, чтобы дать нам передохнуть.

– Вулфи, очнись! Опять наступил на свою любимую мозоль. – Она говорила легким, насмешливым тоном, но когда открывала багажник, чтобы я прицепил к Комете поводок, ее выдали напряженные руки и лицо.

Я не заметил, насколько прохладен вечерний воздух, но он, наверное, вселял в меня силы. Стоило застегнуть ошейник на шее Кометы, как она метнулась мимо меня подобно снаряду, дернула за конец зажатого в моей руке поводка и закрутилась, словно мельница. Уверен, собака остановилась лишь потому, что у нее закружилась голова. Но едва ее глаза сфокусировались, она ткнулась носом в невидимый след, рванувшись за манящим запахом к придорожной канаве.

– Спокойно, Комета! Я туда не пойду! – Впервые за два дня мои губы растянулись в улыбке.

Бешеная радость борзой напомнила мне наших дочерей – их неуемное веселье, когда во время отпуска мы приезжали в мотель и девочки обнаруживали, что в нем есть бассейн. С них вмиг слетала скука – они больше не закатывали глаза и не требовали, чтобы мы их, чем так мучить, лучше бы отдали в детский приют. Если для Кометы жизнь была очень увлекательной, то мне, черт побери, следовало подражать ее отношению к действительности.

Наш трехдневный марафон через страну наконец завершился на озере. Когда мы въехали на подъездную дорожку, меня поразило, насколько иная здесь весна. Вместо сочного цветения суккулентов и только что одевшихся в листву мескитовых деревьев меня встретили приглушенные оттенки коричневого, вкрапленные в яркую зелень молодой травы. Распустившиеся полевые цветы ярким румянцем розовели на фоне кукурузных полей за озером. Ветви тополей испещрили потеки серой влаги – там из крохотных почек сочилась надоедливая смола и прилипала к любой незащищенной поверхности, но особенно охотно к подошвам ботинок.

Все это напоминало мне, что здесь уже несколько недель царит новая жизнь. В маленьком прудике рядом с дорогой покачивался зеленокрылый чирок, на озеро вернулись канадские гуси. На отмели сидели два белоголовых орла и щелкали друг на друга клювами, споря из-за снулой рыбы. А когда я выбрался из внедорожника, в нос ударил запах всплывших из-подо льда погибших за долгую зиму рыб и водорослей, сдобренный маслянистым привкусом бензина от моторов стоящих на спусках к воде суденышек.

Едва я успел закрыть дверцу машины, как из-за угла дома со стороны озера выскочил подпрыгивающий топочущий клубок. Коди и Сандоз признавали единственную форму приветствия: «К черту торпеды, полный вперед!» Два разметывающих во все стороны брызги мокрых шерстяных шара цвета спелой пшеницы налетели на меня в тот момент, когда я пытался отодрать от ботинок тополиную смолу.

– Коди, стоять!

Филейная часть ретривера проехала юзом и прилипла к просмоленной дорожке. Но Сандоз, чье соображение всегда отставало на два шага от корпуса, пронеслась мимо Коди и, словно крутящийся на льду автомобиль, завихляла кормой у моих ног, а затем плюхнулась на брюхо за моей спиной. Фредди свирепо сверкнула глазами, и все застыли на месте.

– Да ладно тебе, Фредди! Все целы, никто не пострадал. – Я обрадовался, что ретриверы по-прежнему считают меня кем-то вроде Уайти Форда в начале его карьеры, когда тот мог очень далеко отбить бейсбольный мяч.