Сверхсветовик - Вячеслав Куприянов

Встреча

Звезды так плавно опустили его на Землю, как будто не они это совершили, а он медленно возвел звезды на их места. Где-то среди них остался и ангел, уже не напоминая больше о себе. Внезапный метеор быстро пересек созвездие Лебедя, словно яркое доказательство истинности этого неба, поскольку в нем можно сгореть. Боль той вспышки отдалась в его спинном мозгу, он содрогнулся и опустил взгляд на линию горизонта. Конечно, была ночь, иначе звезд не было бы видно. Во тьме тихо колыхались силуэты деревьев, они были непрозрачны, значит, одеты листвой, было лето. Он медленно приходил в себя. Среди деревьев проступали кричащие в своей обнаженности кресты, указуя на страны света. Он понял, что попал на кладбище, - чему удивляться, побывав в глухих закоулках рая и ада. Он стоял над могильной плитой, едва освещенной тусклым светом ущербной Луны, плита была очень древняя, он нагнулся, чтобы разобрать на ней свое имя, известное любому на Земле. Его нисколько не удивило, что именно его имя было высечено на плите, ведь очень много детей называли в его честь. Надо думать, что он выполнил свою задачу, что добавил времени своим отсутствием, а своим возвращением он докажет, как много еще нерастраченного времени впереди. Он потянулся, наслаждаясь своим вновь обретенным телом, его фигура вышла на дорожку, к воротам, обозначившимся в наступающем рассвете. Ему было приятно передвигаться на своих ногах, размахивать в такт движению своими руками, поворачивать голову на звук или на приближение какого-то предмета, будь то птица или промелькнувший на перекрестке велосипедист. Он чувствовал, что его тело подогнано к нему, как всегда, как прежде, как-будто не было на дне Вселенной его разбитого отражения. Он вышел на улицу. Все больше прохожих попадалось ему на пути, они выглядели празднично и бодро, они обходили его стороной, не удостоив своим взглядом, отчего можно было заключить, что у них сегодня очень важное назревает событие. Он стал замечать, что во всех этих лицах есть определенное сходство; он долго соображал, пока его не осенило: они напоминают ему усредненные лица его второстепенных наставников, тех, которые, как ему кто-то ехидно заметил, наставили ему рога, но он тогда не обратил внимания на ехидство, как на недостойную слабость. Лица были большие и розовые, сосредоточенные на себе, на некоторых были очки, эти были посолиднее и постарше, видимо, по званию, а не только по возрасту. Но если у наставников лица были исключительно мужские, то в нарастающей толпе он узнавал и женщин, лица которых были лучше мужских, хотя и в них уже проявлялось некоторое усреднение. Как бы это лучше определить, - у женщин часто появлялось мужское выражение лица, если бы не это, то многие напоминали бы ему его былых красавиц. Красота ускользает род за родом, подумал он, - но что тогда остается? Лица, за которые заплачено красотой? Он попытался заговорить с некоторыми из них, пожалев, что не курит, иначе было проще всего попросить у них закурить, хотя и не совсем удобно просить об этом у женщин. Спросить у них дорогу? Но куда? Полюбопытствовать, что это за город, но за кого тогда его примут? Спросить, который час? "Скажите, пожалуйста, который час?" Ему не ответили, прошли, не оглядываясь, мимо. Он повторил еще раз, но на него посмотрели так, словно говорит он на неизвестном наречии, или более того, просит милостыню в непотребном месте. Лиц становилось все больше, и все они стремились в одну и ту же сторону, ему не оставалось ничего другого, как последовать за ними. И хотя они оставались глухи к его речи, он все-таки улавливал в их языке знакомые слова. Да, да, без сомнения, у всех на устах звучало его имя. Как? Они устремляются встречать его, не замечая, что он уже среди них? Неужели он так изменился, выветрился на космических ветрах из своих фотографий, портретов, бюстов? Он снова пожелал увидеть себя в зеркале, чтобы понять, отчего все это происходит, отчего он до сих пор не узнан? К разговорам в толпе присоединилось радио, звучащее неизвестно откуда, но направляющее толпу в нужную сторону. С ужасом он вспомнил, что уже слышал все это, но слышал не прислушиваясь, потому что это было - о нем, но не для него. Такой же торжественный шум царил в день его запуска в глубину космоса, однако тогда он не мог всего этого наблюдать со стороны. Радио повторяло громовым голосом, что сегодня ОН будет послан в небывалую погоню за временем, которого всем так не хватает. Неужели снова? Значит, его первый полет не удался? И сейчас, без дня передышки, он снова переживет душный отрыв от Земли, грохот старта, потом гробовая тишина чужого пространства! Но почему его тогда не пропускают вперед? Почему отталкивают локтями, стараясь протиснуться туда, откуда ЕГО лучше видно перед скорым взлетом? По усилившемуся реву толпы, по ее натиску он догадался, хотя ничего не мог понять, что ОН сейчас там, на виду у всех, и все хотят ЕГО увидеть, быть может, пожать ЕМУ на прощанье руку. Он катился вместе с толпой и ему было трудно колыхаться вместе с ней своим привыкшим к одиночеству телом. Он хотел сдавленной грудью прокричать: "Да я это, это же я! я!", но ангел уже не играл на его скрипке, флейта осталась молнией в чужом черном небе и змеей на черной чужой земле, она так и не грянула оземь, не обернулась красавицей и не заговорила с ним человеческими словами. "Наш народ достоин того нового времени, которое ОН добудет для нас в сокровенных глубинах Вселенной!" - гремел чужой голос в репродукторе. "Кто же ОН, неужели не я, а мой дублер?" - успел он предположить, но тут же захлебнулся своим именем, грохочущим со всех сторон и потерявшим в миллионах глоток свое единственное значение. Его толкнули напиравшие сзади, толкнули навстречу этому магическому имени, он потерял в этом мире привычное равновесие, его сбили с ног, и тотчас по нему неумолимо пошли чужие черные сапоги, он в последний раз отразился в их черном блеске, свет погас в его втоптанных в родную землю глазах, тяжесть, не сравнимая с тяжестью взлета, с хрустом смяла его тело, и длилось это невыносимо долго, пока он с облегчением не почувствовал, что где-то, на небывалой высоте, над ним разбирают крышу.