Павана - Кит Робертс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джесс принялся лениво перебирать в памяти сказанное де ла Хе-ем. Фраза насчет женщины. Бредни в духе Коля. Может, ему это — раз плюнуть, а для Джесса была и есть на свете только одна девушка. Но до нее как до неба.
Круговорот мыслей вдруг остановился, словно их тормознули на полном ходу. Ну-ну-ну, сказал он себе раздраженно, забудь, проехали. И без того у тебя хлопот полон рот, выкинь из головы… Но какая-то часть сознания мятежно противилась: листала гроссбух памяти, что-то прибавляла, что-то вычитала, подбивала баланс… Он ругнулся, проклиная де ла Хея. Вскользь произнесенное слово прочно поселится в голове. Будет преследовать неделями, а то и годами.
Джесс дал себе волю и размечтался. Знает она все о нем, это уж точно; у баб на это чутье. Он выдавал себя сто, тысячу раз; ну, всякие там пустяки — взгляд, жест, слово, и все яснее ясного. А несколько лет назад он ее поцеловал. Один только раз; оттого, наверно, воспоминание об этом было таким острым, таким отчетливым, так легко оживало в памяти. Это вышло почти случайно; был канун Нового года, ярко освещенная пивная гудела от голосов — там встречали праздник десятка два, а то больше местных жителей. Те же часы на церкви, удары которых он только что считал, отбили полночь, по всей деревне были распахнуты двери, повсюду ели сладкие пироги и пили вино, весело перекрикивались в темноте, целовались; и она, поставив поднос, который держала в руках, взглянула на него и сказала:
— Негоже быть в стороне, Джесс. Давай-ка и мы…
Ему запомнилось, как бешено заколотилось сердце — так внутри локомотива все приходит в лихорадочное движение, когда водитель впускает сжатый пар. Он видел, как она подняла лицо в его сторону, как раскрылись ее губы; потом она с силой прильнула к его губам, пустив в дело язык, чуть слышно томно застонала. Джесс никак не мог решить, получился ли этот звук машинально, как мурлыканье кота, когда его гладишь. Он и не заметил, как она направила его руку к своей груди; та раскаленным углем уместилась точно ему в ладонь. Тогда он подхватил ее под спину, приподнял, она задохнулась и высвободилась из его объятий.
— Уф-ф, — сказала Маргарет. — А ты умеешь, Джесс. О-о… умеешь!
Она пригладила волосы и опять стала насмешничать; но все прошлые и будущие грезы сошлись в этой точке замерзания Времени.
Ему вспоминалось, с какой неутомимостью он подбрасывал уголь в топку локомотива на обратном пути, как ликующе пел ветер, как весело тарахтели колеса, и все вокруг сияло, словно россыпь бриллиантов. Грезы накатили снова; он увидел Маргарет в несчетных сладчайших мгновениях — она гладит его, ласкает, она раздевается, она смеется. Ни с того ни с сего пришла на память свадьба брата — начало злополучного брака Михея с девицей из Стурминстер-Ньютона. Локомотивы отдраены до самых крыш, украшены лентами и флагами, каждая доска их приземистых прицепов-платформ вымыта и сияет белизной; вороха конфетти, словно разноцветный снег; хохочущий священник со стаканом вина; престарелый Илай — вокруг шеи неправдоподобно белый воротничок, вихры каким-то чудом прилизаны — с блаженной улыбкой на красной физиономии стоит на площадке машиниста и размахивает квартой пива. Потом, тоже неожиданно, эта картина сменилась другой: теперь Илая — в воскресном костюме, волосы напомажены, в руке оловянная кружка — вихрь уволакивал в черную пасть бури.
— Отец!
Джесс вскочил. Его шатало. Комнатка была погружена во мрак, по стенам метались густые тени — свеча оплыла. Снаружи часы пробили половину первого. Он присел на край постели и застыл, уронив голову на руки. А ему ни свадьбы, ни веселья. Завтра изволь вернуться в темный, все еще объятый трауром дом; берись доделывать недоделанное отцом, впрягайся в наследственный воз и тащи лямку по сыздавна известному кругу, по нудному замкнутому кругу…
В непроглядной тьме образ Маргарет плясал одинокой искоркой надежды.
Джесс пришел в ужас от того, что затевало его тело. Ноги вывели его на деревянную лестницу, нашарили первую ступеньку, вторую… Во дворе в лицо ударил холодный ветер. Он пытался урезонить самого себя, но куда там — ноги жили сами по себе. Его пронзила внезапная радость. Не век же терпеть испорченный зуб, надо бежать к цирюльнику, чтобы бесконечную ноющую боль излечить ценой боли большей, но минутной, и обрести блаженный покой. А терпел он достаточно; все, баста, оттерпелся. Сейчас, не откладывая. Про себя Джесс приговаривал: десять лет мечтаний, когда ты ждал, умалив себя до бессловесной твари, — разве от этого можно отмахнуться? Но собственно, чего ты ждал? Что она сама прибежит с мольбами и бросится тебе в ноги — бери меня? Женщины не так устроены, у них есть своя гордость… Он мучительно припоминал, в какой день и час разверзлась непреодолимая пропасть между ним и Маргарет. И отвечал себе: да никогда; ни словом, ни делом она его не отталкивала… Он попросту не дал ей случая выказать свои чувства — почем знать, может, и она томилась все эти нескончаемые годы? Ждала, когда он спросит… Это не может не быть правдой. В нем росла уверенность, что это правда. Выписывая вензеля по улице, он вдруг запел.
От двери отделился стражник, словно сгусток мрака, вооруженный куцей алебардой.
— С вами все в порядке, сэр?
Голос, донесшийся будто из дальней дали, приковал Джесса к месту. Он поперхнулся, закивал и заулыбался.
— Угу, угу, все отлично. — Большим пальцем он показал себе за спину: — Привез… это вот… поезд. Стрэндж. Из Дурноварии.
Стражник заковылял обратно. Казалось, вся его фигура с ясностью говорила: ох уж эти оборванцы! Вслух он бросил:
— Вы бы, сэр, убирались подобру поздорову, чтоб не попасть в кутузку. Нет охоты возиться с вами. Или не знаете, что уж давно за полночь?
— Ухожу, господин офицер, — сказал Джесс. — Уже ухожу… Пройдя десяток шагов, он обернулся:
— Господин офицер, а вы… ж-ж-женаты?
В ответ донеслось суровое: «Проваливайте, сэр.» И владелец голоса растворился в темноте.
Городишко спал. Иней поблескивал на крышах, лужи на дорогах задубели-замерзли, ставни всюду наглухо закрыты. Где-то ухала сова, а может, это дадеко-далеко пыхтел локомотив… В «Морской деве» была тишина, огни погашены. Джесс постучал дверным молотком. Нет ответа. Он постучал сильнее. В доме напротив мелькнул свет. У него сперло дыхание. Глупость сморозил, откроет не она. Кончится тем, что позовут стражников… Но она должна догадаться, кто стучит, должна, у женщин есть чутье. Объятый ужасом, он громче заколотил в дверь.
— Маргарет!..
Желтый проблеск света; дверь распахнулась так внезапно, что он растянулся на земле. Тяжело дыша, встал, потирая глаза. Перед ним стояла Маргарет — волосы взъерошены, рукой придерживает плед, наброшенный на плечи. Она подняла лампу повыше и ахнула:
— Ты?!. — Потом захлопнула с глухим стуком дверь, заложила засов, повернулась к нему и произнесла негромко, но сердито:
— Ты хоть соображаешь, что делаешь?
— Я… — попятившись, выдавил он, — я…
Тут он заметил, что выражение ее лица изменилось.
— Джесс, тебя не побили? Что случилось?
— Я… извини. Мне надо было повидаться с тобой, Маргарет. Лопнуло мое терпение…
— Тихо! — прошептала она. — Отца разбудишь, если уже не разбудил. О чем ты толкуешь?
Джесс оперся о стену, чтобы поменьше кружилась голова.
— Пять тысяч, — сказал он громким шепотом. — Это же ничто, Маргарет. Теперь это ничто. Маргарет, я… это… богат, слава Богу. Теперь это не играет роли.
— Что?
— На дорогах, — лепетал он, — буксировщики болтают. Они говорят, ты хочешь пять тысяч… Маргарет, я и десять достать могу…
На ее лице забрезжило понимание. И, видит Бог, она рассмеялась.
— Джесс Стрэндж, — произнесла она, покачивая головой, — к чему ты клонишь?
И он выложил все до конца. Само сказалось:
— Я люблю тебя, Маргарет. И, думаю, всегда любил. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Улыбка сбежала с ее лица. Маргарет замерла и полуприкрыла глаза, будто на нее навалилась внезапная усталость. Затем шагнула вперед, взяла его за руку и сказала:
— Пошли. Только ненадолго. Заходи и садись.
В темном зале пивной догорал камин. Она села поближе к огню, свернулась кошечкой и уставилась на него — в темноте ее глаза казались особенно большими. Джесс заговорил. Он высказал все — прежде и вообразить не мог, что способен произнести такое вслух. Рассказал, как тосковал по ней, как надеялся — зная, что надежды нет; как ждал столько лет, что уже позабыл то время, когда ее еще не было в его душе. Она слушала, не двигаясь, не выпуская его пальцев, поглаживая его ладонь своей ладонью, задумчивая, озадаченная. Он живописал, как она будет хозяйкой в его доме, своя роща, свой вишневый сад, террасы, усаженные розами, слуги, свой счет в банке; и, разумеется, Маргарет Стрэндж, его жена, трудиться не будет.