Почти ангелы - Барбара Пим

Без единого слова сестра покрутила настройку.

– Малькольм с Дейдре тут что-нибудь поняли бы, а нам и надеяться нечего.

Было в этом высказывании сестры своего рода трагическое достоинство. Какое отношение к свободе имеют столы, беспомощно думала Рода. Однако они не вольны подниматься в воздух по собственному желанию, поэтому какая-то связь, вероятно, существует.

Вскоре их захватила пьеса, поскольку была про людей, похожих на них самих, – адаптация известной и успешной театральной постановки. Некоторое время спустя сестры сообразили, что уже слышали ее раньше, но ни одна не могла вспомнить, чем же дело закончилось. Поэтому жизнь как будто шла по кругу, и в воздухе носились столы.

У себя в комнате, находившейся как раз над гостиной, Дейдре слышала гудение радиоголосов, что мешало ей сосредоточиться на учебнике антропологии, который она пыталась читать.

– Ритуальное чудовище, называемое мбусиа, – серьезным голосом прочла она вслух.

Чтение давалось ей тяжело, поэтому нельзя было отвлекаться ни на минуту, и так не по себе от того, что все время хочется отвлечься. Она часто недоумевала, почему атмосфера ее собственной комнаты гораздо меньше способствует учебе, чем атмосфера библиотеки. Возможно, из-за кровати, которая никак не желала быть диваном и даже надеяться не могла выглядеть чем-то иным, нежели кроватью, даже если ее замаскировать покрывалом в этническом стиле и завалить подушками. Дейдре давно собиралась попросить Малькольма отпилить изголовье и изножье, но брат обычно, если не уходил в клуб, бывал занят собственными мелкими делами. В комнате имелась полка с книгами, а картинки по стенам отражали то, как менялись вкусы Дейдре, пока из подростка она превращалась в молодую женщину: над широким устьем реки летел дикий селезень, как будто совершенно не замечая натюрморт Брака по соседству. Большая часть мебели была выкрашена в бирюзово-голубой – в шестнадцать лет ей хотелось необычных цветов, но гардины и ковер выцвели настолько, что цвет мог быть любым. Повзрослев, Дейдре утратила интерес к комнате, и ей было безразлично, как она выглядит, поскольку в чем-то она своего предназначения не выполнила. Домашние задания, которые тут следовало сделать, стихи, которые следовало написать, даже маленькие вечеринки, которые следовало устроить, – все они своего не исполнили, не принесли удовлетворения. Сидя за придвинутым к окну письменным столом, на котором лежала открытая книга, Дейдре сознавала лишь звучание радио внизу и то, что мистер Дулк наблюдает за ней из своего сада напротив. Или если не наблюдает, то стоит там, и ей слышно, как щелкают ножницы. Он когда-нибудь ужинать уйдет? Давно ведь пора выйти миссис Дулк и позвать его в дом… Подняв глаза от книги, Дейдре встретилась со стариком взглядом. Он ей помахал – почти залихватским жестом. Мистер Дулк знал ее с детства, ведь он был одним из самых давних обитателей предместья. Он никогда не уставал рассказывать всем и вся, что больше сорока лет жил в этом самом доме: он сам и миссис Дулк, и двое его сыновей, и три дочери, теперь все они выросли и завели собственные семьи. Он помнил времена, когда предместье было всего лишь поселком, а от его дома простирались поля. Потом стали строиться другие дома, и наконец церковь и дом священника. Дейдре не могла отделаться от мысли, что в месте, которое разрослось на памяти живых его обитателей, есть нечто унылое. Ей бы хотелось жить в сердце Лондона или далеко в провинции. Не может быть ни достоинства, ни красоты, ни даже интересных трущоб в кварталах, от которых девять пенсов на автобусе до Пикадилли-серкус, не больше и не меньше.

Наконец в садике напротив появилась миссис Дулк в цветастом халате, чтобы позвать мужа ужинать. Обычно это было какое-нибудь простое блюдо – яичница-болтунья или макароны с сыром, – объясняла всем, готовым слушать, миссис Дулк: дескать, Эдгар любит хорошо покушать в середине дня, а по вечерам тяжелой пищи не переносит.

Дейдре закрыла учебник, предусмотрительно заложив страницу, поскольку книга была не из тех, какие берут запросто и тут же вспоминают, докуда дочитали, и спустилась в гостиную. Пьеса закончилась, и Рода как раз заварила чай. Было что-то успокаивающее в этой сцене: мать и тетка шьют и вяжут в приятной, отделанной ситцем комнате, загроможденной безделушками и фотографиями, на дубовом столике – серебряный чайный поднос и жестянка для пряников в веселую шотландскую клетку. Дейдре почувствовала себя утешенной, даже не осознав, что нуждается в утешении.

Внезапно с улицы пронесся приглушенный стук. Как рубка деревьев в «Вишневом саду», подумала Дейдре, вот только для топора звук недостаточно резкий.

– Неужели миссис Скиннер сейчас ковры выбивает? – вырвалось у Роды. – Она, верно, с ума сошла!

– Возможно, это сам мистер Лидгейт, – предположила ее сестра. – Он порой, знаешь ли, довольно странный.

Наверное, дело в том, что он так долго жил в Африке, размышляла позднее Рода, стоя в темноте у незанавешенного окна своей комнаты и глядя в соседский сад. Она едва-едва различала силуэт соседа в каком-то длинном балахоне. Будь он лицом духовным, она бы предположила, что это сутана, а так ей пришлось прийти к довольно шокирующему выводу, что это халат. Сосед расхаживал по лужайке, собирая лежавшие на траве коврики. Когда он вернулся в дом, она задернула занавески, зажгла свет и начала готовиться принимать ванну. Готовилась она медленно и деловито, следуя давно и тщательно выработанному ритуалу. Ванну после себя она оставляла такой, какой хотела бы ее застать, всегда складывая полотенца свои и всех остальных так, как ей было приятно. Ее немного беспокоило, что Малькольм еще не вернулся, поскольку он нарушит симметрию развешанных полотенец и наплещет воды на пол, как свойственно мужчинам, когда они принимают ванну. Однако если он вернется очень поздно, то всегда есть и другой выход: просто не принимать ванну.

Перед тем как вернуться в свою комнату, Рода тихонько спустилась посмотреть, удовлетворительно ли сестра накрыла к завтраку. Мейбл очень постаралась, но одного-двух предметов не хватало: ложечки для мармелада и подставок под кофе. Исправив эти упущения, Рода тихонько поднялась к себе.

«И зачем она так крадется?» – недоумевала Мейбл, лежа в постели и прислушиваясь к осторожным шагам Роды. Потом она услышала, как поворачивается в двери ключ Малькольма, и, расслабившись, заснула.

Малькольм тоже прокрался тихонько. Ни резкие хриплые голоса, ни пьяные крики не нарушали покой предместья, где от случайного уханья совы могло показаться, будто ты за городом. Луна светила в витражное окно на лестничной площадке, когда Малькольм, сняв обувь, начал взбираться по лестнице.

4

Дейдре разбудили звуки органной музыки и распевающие гимн голоса. Поначалу она решила, что все еще видит сон, но потом сообразила, что скорее всего сегодня день какого-нибудь святого или еще какой церковный праздник, и отец Талливер, наверное, служит раннюю мессу с певчими. Ей было чуточку не по себе, что совсем близко от ее кровати церковь, да еще такие «высокие» гимны, – певчие зачастую не вытягивали верхние ноты. Разумеется, голоса были преимущественно женские.

– Очень надеюсь, что у преподобного будет плотный завтрак, – заметила, садясь за свой, Мейбл Свон. – Что-нибудь горячее, надо думать, даже овсянки едва ли достаточно.

– Даже смешно, что ты на это надеешься, мама, – сказал, поднимая глаза от газеты, Малькольм.

– Ну, дорогой, ему полагается плотный завтрак после такой ранней службы.

– А я думаю, мне тоже что-нибудь горячее полагается, – заявила Рода, входя в пальто и шляпе.

– Неужели ты уже была в церкви? А я и не знала, что там сегодня служба.

Мейбл явно была уязвлена, поскольку в том, что касалось посещения церкви, между сестрами существовала изрядная доля соперничества, да и отец Талливер был настолько «выше» предыдущего священника, что иногда трудно было за ним угнаться.

– Разве сегодня церковный праздник? – спросила она чуточку смущенно, поскольку новые выражения еще нелегко ей давались.

– Не просто церковный, а праздник ревностных, – откликнулась, не удержавшись от толики самодовольства, Рода.

– Ну надо же! – еще пуще разобиделась Мейбл. – Надо полагать, чай ты перед службой не пила?

– Не успела, – ответила Рода, но и она вспомнила службы старой «низкой» церкви их детства, когда для тех, кто шел на службу пораньше, выставляли поднос с чаем и тонкими ломтиками хлеба с маслом. – Пожарю-ка я себе яичницу, – возвестила она.

Она слегка надулась, точно это сестра должна была предложить ей яичницу, но Мейбл, уязвленная тем, что сочла хитрой уловку Роды, осталась на месте, упорно продолжая читать «Дейли график».

Закончив завтрак, Малькольм и Дейдре собрались уходить. Малькольм всегда ездил в Сити подземкой, но Дейдре предпочитала автобус, хотя тот шел намного медленнее. Она сидела в полудреме, с раскрытым учебником по антропологии на коленях, сознавая, какое прекрасное сегодня утро, но не думая ни о чем конкретном. Она испытывала смутную тоску, слабое ощущение недовольства, но в этом не было ничего необычного. Она хотела быть красивее, умнее, иметь собственную квартиру, а еще не помешало бы влюбиться. Она вспомнила, что сегодня вечером идет в театр с другом Малькольма, которому, пожалуй, нравится на скучный манер, но такая перспектива не вызывала у нее особой радости. Бернард Сприндж был из тех молодых людей, которых мать с теткой считали «подходящими», а одного этого было достаточно, чтобы очернить его в глазах Дейдре. С другой стороны, представится подходящая возможность надеть новое платье с открытыми плечами и без бретелек.