Суть времени. Том 1 - Сергей Кургинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как вообще выглядит проблема людей, отказавшихся от чего-то, которые снова должны восстанавливать себя после этого отказа? Если чашку уронили и она разбилась, то после этого, конечно, можно ее склеить, но ведь это же все равно поломанная чашка! Она не выдержит прежних нагрузок. Неизвестно даже, можно ли воду в нее налить. А уж тем более нельзя никого стукнуть по голове этой чашкой (прошу прощения за эти произвольные образы).
Тем более, если это металлический предмет. Вот вы его поломали на части — и что дальше? Вы обломки будете сваркой соединять воедино? Но ведь шпага, которую сварили из обломков, — это уже не шпага! Этим предметом можно, наверное, поковыряться чуть-чуть в песке, но сражаться нельзя.
В чем тогда задача? Что можно сделать и можно ли вообще сделать хоть что-то? Можно сделать только одно: развести огонь, взять металлические обломки шпаги, расплавить их и заново из этого металла выковать новую шпагу.
Но что такое огонь? Это великая любовь. Это великое страдание. Это способность человека к очень сильным, очень глубоким переживаниям случившегося. Если человек к таким переживаниям способен и способен соединить эти переживания с умом — тогда шанс есть. Если он только переживает, то он сгорит в переживаниях, сломается, сойдет с ума. Многие уже выгорели. Если ум будет отдельно, а эти переживания отдельно — тоже ничего не произойдет. Ночью он будет переживать, а днем зарабатывать деньги. Но если соединится одно с другим — вот тогда есть шанс.
Недавно я получил письмо о том, что нужно срочно разработать какую-то великую идею, дать новые великие проекты. В числе прочего автор письма написал: «Вот когда мы это все поймем…» Он случайно назвал правильное слово. Он-то считал, что он просто поймет, разберется, увидит правильный путь и пойдет по нему. А так не бывает. Но он назвал слово «понимание».
В высокой философской культуре, к которой принадлежит, например, Дильтей («философия жизни»), сразу были противопоставлены объяснение и понимание. Объяснение — сфера естественных наук. Ты понимаешь умом, а твой эмоциональный аппарат либо не работает, либо работает мало. А понимание — это та сфера, где ты без любви, без глубины чувства не проникнешь в суть. Эта сфера, где кончается противопоставление субъекта и объекта, где начинаются другие способы постижения наличествующего.
Некрасов писал о своей поэзии:
Не русский — взглянет без любвиНа эту бледную, в крови,Кнутом иссеченную Музу…
Взгляд без любви не проникает в суть предмета, не достигает его подлинных центров, его подлинной сущности. И этот взгляд вдруг оказывается взглядом слепца.
Значит, нам нужно двигаться в сторону других форм сочетания ума и чувств.
А если все направлено на то, чтобы чувства были подавлены, если в пределах обсуждаемой нами поломанности происходит сенсорная депривация, если модным считается разговаривать монотонно, как будто человек находится в состоянии глубокой депрессии, если на любое эмоциональное высказывание, любое проявление небезразличия он отвечает: «А что тебе надо?», — тогда путь к глубине и страстности закрыт. Дальше закрывается путь к глубине понимания, к возможности соединить ум и чувства. И тогда человек лишен способности на катарсис, то есть на такую переплавку самого себя, в которой все эти поломки исчезают и возникает что-то новое.
Предположим, что глубина понимания (причем понимания подлинного, не разменянного на конспирологию, на разного рода глупости, на какие-то выдумки, которые только уводят человека в сторону от осознания случившегося) достигнута. Ум работает. И предположим, что глубина чувств есть. Что тогда происходит с человеком? Происходит то, что мы называем самотрансцендентацией — выводом самого себя на другие уровни.
Как это происходит? Человек говорит: «Вот есть я. Я нахожусь где-то внизу. И понимаю, что я ДОЛЖЕН изменить реальность. Но я также трагически понимаю, что НЕ МОГУ этого сделать. Между „должен“ и „не могу“ возникает трагический конфликт, который может меня истребить, спалить, бросить в бездну. Но рано или поздно вслед за острым осознанием этой трагичности, во мне возникнет не умственное, а подлинное, тотальное чувство: тот, кто СМОЖЕТ это сделать, будет уже „я — другой“» (рис. 1).
И вот это вертикальное преобразование самого себя из «я», который не может, в «я — другого», который может, преобразование из Савла в Павла, вот эта трансцендентация, осуществленная как на личном, так и на коллективном уровне, способны вернуть людям первородство.
Человек более сложная система, чем поломанная шпага. Он на порядки сложнее. Он всегда может совершенствоваться. Вопрос заключается в том, в какой степени воля и ум работают на это, какова глубина хотения. Потому что преобразует только страсть. Научить человека идти определенным путем можно, но научить его хотеть — на три порядка труднее. Поломанное существо очень часто теряет способность хотеть.
И это следующая стадия падения. Потом оно начинает хотеть только низкого, а потом просто сворачивается в позу зародыша. Почитайте про регресс, вы ведь образованные люди. Посмотрите, что происходит реально в процессе регресса — как культурного, так и индивидуально-личностного. Каковы фазы деградации личности. Свяжите это с отказом от смысла, от самого себя.
Очень часто говорят, что жертва, рано или поздно, начинает любить палача — это так называемый «стокгольмский синдром». Вас очень сильно обманывают! Стокгольмский синдром возникает не у каждого человека. Не каждая жертва, оказавшаяся рядом с палачом, начинает его любить, лизать ему ноги. Это происходит, если хотите знать, с меньшинством людей. Во многих американских фильмах, когда террористы захватывают самолет, начинаются крики: «Ой-ой-ой! Боже мой!» Мои друзья, которые совершенно не склонны прославлять кубинцев, рассказывали, что было несколько попыток захватить кубинские самолеты. Но кубинские мужики просто скручивали тех, кто пытался захватить самолет. Шли на нож, и все. Даже служба безопасности оказывалась лишней. Так что совсем не все поддаются стокгольмскому синдрому.
Но есть и опыт концлагерей, гигантская библиотека знаний и психологических экспериментов, которые вели фашисты. Там не только доктор Менгеле работал, там работали блестящие психологи, которые занимались сломом человека. И вывезли все наработки в Соединенные Штаты, на Запад. Не только сведения по ракетам или атомным реакторам, по биологии, по всякого рода запрещенным экспериментам над людьми, но и данные по психологии.
Еще раньше начинал психологические исследования Курт Левин — один из величайших психологов XX века, создатель топологической теории личности. Так вот, стало ясно, что человек, отказавшийся от смысла, от первородства, от своей тяги к идеальному, ломается тут же. И любой это знает. Даже уголовники: «У этого дух есть! А этот просто сильный. Он сломается». Сила духа определяет все. Но сила духа определяется смыслами. Логосом. Нет его — нет ничего.
Курт Левин создавал психологическую топологическую теорию (с ним работали, между прочим, и психологи Советского Союза, приезжавшие учиться у него в 20-е годы, перед нацизмом), а Виктор Франкл, побывавший в фашистских лагерях, написал книгу «Человек в поисках смысла» и занимался логопсихологией. Психологией логоса. И он очень точно понял, что важно именно держаться за смысл, держаться до конца, не потерять Идеальное даже в самых страшных условиях. Тогда можно выжить. Тогда можно выдержать. Тогда можно преобразовать себя и выйти из самых тяжелых положений.
Сейчас просчитано почти все. Кто-то начнет истерически дергаться — скажут: «Зверь из бездны вылез». Будет сидеть пассивно — скажут: «Можно и дальше давить». И будут давить. То, что произошло в нашей стране с образованием, — это часть давления, оказываемого на человека. И это давление будет нарастать.
Единственное, что здесь не просчитано, — это то, что у человека хватит ума и любви для того, чтобы самого себя преобразовать и рядом с собой преобразовать сначала микросоциальную сферу, потом макросоциальную. Вот это не просчитано. Потому что это — подвиг. Это почти чудо. Это невозможно. Это то, что требует гигантской работы над собой. Но без такой работы состоявшееся падение, состоявшаяся инволюция, состоявшийся регресс станут необратимой смертью страны. Невозможно без этого ничего сделать.
Никакая ностальгия: «Ах, как у нас много отняли социальных возможностей!» — сама по себе ничего не сделает. Сделать это можно только в том случае, если загорится огонь. Огонь страстного переживания, огонь страстной любви.
Одиссей хотел вернуться на Итаку. Будем считать, что Советский Союз — это Итака. Но посмотрите, что прошел Одиссей на своем пути. Почитайте внимательнее «Одиссею». И вы поймете, что это мистерия возвращения. Что все ее образы не случайны.