Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Глава 6. На новом месте

Из вокзала нас перевезли к пристани на берегу Оби – одной из самых больших рек в мире. На пристани стоял в ожидании нас грузопассажирский пароход. Всем нам приказали перейти на борт парохода и спуститься в трюм. Каждая семья нашла себе там какое-нибудь место. У мамы не хватило сил, чтобы захватить место на нарах (таких мест было мало, и люди буквально дрались за них). Мы пристроились в проходе, на полу. Можно было только сидеть на узлах, лечь было негде.

Пароход издал протяжный гудок и отплыл от пристани на север. Было разрешено свободно разгуливать по пароходу, поэтому мы с братом большую часть времени проводили на палубе. Одному надо было оставаться в трюме и стеречь вещи. В основном это делала мама.

Пароход не был приспособлен для перевозки такой массы людей в дополнение к его обычным пассажирам и грузам, поэтому вся система обслуживания вышла из строя. Камбуз не мог поставлять питание для всех, и только те, что умели пользоваться локтями и кулаками, пробивались вперед в очереди и что-то получали. Не менее агрессивные очереди выстраивались перед кранами с водой и туалетами, загаженными до такой степени, что входить в них без резиновых сапог было невозможно. Понятно, что главная проблема, которая мучила меня в вагоне, не только не решилась, а даже обострилась.

Было начало июня, и мы могли насладиться летним теплом и свежим воздухом. Но свет солнца подчеркнул, к великому потрясению и стыду, наш жалкий внешний вид. В течение трех недель пути мы не умывались, не чистили зубы, не переодевались. В полутемном вагоне, где все сидели на нарах, укутанные в одеяла, это не бросалось в глаза. Из своих домов мы вышли хорошо одетыми, как обычно одевались в Риге. Теперь это обернулось против нас: качество одежды подчеркивало грязь и запущенность. Мы выглядели как бомжи, нашедшие на помойке одежду, выброшенную богачами.

После трех дней плаванья пароход пристал к берегу и оповестил о своем прибытии продолжительным гудком. На берегу виднелось несколько деревянных домиков и складов. Это была пристань села Парабель – районного центра, под контролем которого находилась территория, сравнимая с площадью Израиля.

Все недавние обитатели вагонов столпились на палубе. Был спущен трап. Возле него стоял человек в милицейской форме и вызывал по списку тех, которые должны сойти на берег. Остальные поплывут дальше, на север, к следующей пристани.

Мы были в числе тех, кому велели сойти на берег. Местные начальники получили от конвоиров списки, проверили, все ли присутствуют, и повели нас – пешком, только для багажа были предоставлены телеги – к большому зданию, украшенному башенкой (судя по всем признакам, оно служило когда-то церковью). Внутри был большой зал, совершенно пустой, без мебели; пол был относительно чистым. Мы устроились в каком-то углу. Места хватало для всех. Что ж, и на том спасибо, о другом комфорте мы уже забыли. Сотрудники НКВД дежурили у входа, но были не слишком строги и разрешали выходить из здания, только просили не уходить далеко. Они знали, что бежать нам некуда.

Мы провели в церкви ночь, а наутро пришли люди в гражданской одежде и обратились к сотрудникам НКВД. Оказалось, что это председатели колхозов района. Им дали списки семей, которые каждый из них должен принять и устроить в своем поселке. Семьи столпились вокруг «своих» председателей. Поодаль стояли телеги с лошадьми, и председатели рассаживали на них «своих» людей с их убогим багажом, чтобы доставить их на места постоянного жительства.

На нашу долю выпал поселок под названием Малые Бугры. Все жители поселка были колхозниками. К счастью для нас, поселок находился на расстоянии всего лишь четырех километров от районного центра Парабель. Все важные учреждения были сконцентрированы в Парабели, и нам нередко приходилось ходить туда – пешком, разумеется.

Поселок представлял собой одну длинную улицу, вдоль которой по обе стороны располагались избы членов колхоза. Каждая изба отделялась от улицы оградой, а за оградами простирались приусадебные участки семей. В центре поселка действительно был бугор, не очень высокий. Там, на возвышенном месте, находились дом правления колхоза и большой двор, где колхозники собирались по утрам для получения заданий на работу. Этот двор был известен под прозвищем «конный двор», потому что рядом с ним располагались конюшня и изба для хранения сбруи. Напротив двора был колодец, а немного дальше – клуб и начальная школа.

Председатель повел нас к избе рядом с «конным двором», в самом центре поселка. У этой избы не было сеней – важной части каждой крестьянской избы, своего рода комнаты без отопления, где хранились зимой кадки с замороженной квашеной капустой, мясо (если оно было) и различные орудия для работы на огороде. «Наша» изба казалась недостроенной. И действительно, председатель объяснил маме, что хозяева избы, супруги Дороховы, умерли, а трое их взрослых детей не потрудились закончить строительство дома. Молодые хозяева, не обремененные семьями, редко бывали дома: их, как большинство холостяков, постоянно мобилизовывали на работы вдали от поселка – такие, как лесозаготовки и прокладка дорог.

Когда нас привели в избу Дороховых, никого из хозяев не было дома. Председатель не счел нужным заручиться их согласием на вселение квартирантов. К этому дому относились как к «бесхозному имуществу», с которым колхоз делает все, что хочет.

Мы с удивлением увидели, что в избе уже проживает семья квартирантов из четырех человек: пожилая женщина, ее взрослая дочь и двое внуков. Оказалось, что они живут здесь уже несколько лет. Если учитывать, что члены семьи Дороховых все же иногда бывают дома, то вместе с квартирантами в избе проживало семь человек. Теперь нас было десять человек. В ближайшие дни выяснилось, что и это не предел.

Некоторые семьи в поселке вообще отказывались принимать квартирантов. Это были крепкие хозяева, умевшие постоять за себя, и правление колхоза не хотело конфликтовать с ними. Часть колхозников была согласна принять квартирантов – не более одной семьи, при условии, что квартиранты будут помогать в работах по дому и в присмотре за маленькими детьми.

«Наша» изба была построена по типичному образцу всех изб поселка и отличалась от них разве что отсутствием сеней. У каждой избы крыша с покатыми плоскостями в две стороны, на ребре пересечения плоскостей кирпичная труба. Стены сложены из целых неотесанных бревен; в концах бревен выдалбливаются полукруглые углубления для укладки следующего поперечного бревна. Такой тип постройки, без единого гвоздя или металлического крепления, называется срубом; вся сельская Россия веками застраивалась таким образом.

Снаружи между двумя плоскостями крыши образовывалось треугольное помещение, которое называли «вышкой» (во Франции его называли бы мансардой). Чтобы попасть туда, к стене приставляли длинную деревянную лестницу. На вышке обычно хранились разные старые вещи. Летом там можно было скрыться от духоты и тесноты в избе, отдохнуть и спокойно почитать книжку. Иногда вышка служила укромным местом для встреч влюбленных пар.

Внутренняя часть избы Дороховых состояла из комнаты, в которую входят с улицы (ее называют передней избой), и еще одной комнаты, поменьше, отделенной от передней избы дощатой перегородкой и называемой горницей. Обычно горница служит спальней для хозяев. Во многих избах нет горниц, только одна большая передняя изба.

В левом углу передней избы, напротив входа, были две длинные скамьи, прикрепленные к передней и боковой стенам в форме буквы «Г». Перед ними – стол, а перед столом еще одна скамья. В правом переднем углу стояла широкая кровать русских квартирантов, живших в избе еще до нас; все они, вчетвером, спали на одной кровати.

Шкафы имелись лишь в нескольких «самых богатых» домах поселка. У большинства колхозников местами для хранения одежды служили большие сундуки, запираемые на замок. Что касается нас, ссыльных, то свой убогий скарб мы хранили под кроватью. Несколько предметов верхней одежды мы повесили на гвозди, вбитые в доски перегородки.

Русская печь – это необходимая часть каждой избы и в то же время самое громоздкое и неэффективное сооружение, какое можно себе представить. Во-первых, она очень велика и занимает почти четверть площади передней избы. Во-вторых, она не обогревает помещение. Ее стенки настолько толсты, что внутренний жар не прогревает их насквозь. В-третьих, в ней очень неудобно варить обычную еду. Ее топка находится глубоко от входного отверстия, поэтому требуются кочерга, чтобы задвигать в нее дрова, и ухват, чтобы вносить внутрь горшки с варевом.

Русская печь

Это оригинальное изобретение неизвестного русского гения служило одной цели – выпечке хлеба. В поселке не было ни одного ларька, поэтому каждое хозяйство должно было само обеспечивать себя продуктами питания: выращивать овощи на приусадебном участке, держать коров и кур и печь хлеб.

Русскую печь топили только в «дни хлебопечения». Женщины готовили квашеное тесто в специальных кадушках, называемых квашнями. Из теста они лепили пять или шесть круглых буханок. После того как дрова в печи сгорели, они отгребали кочергой в сторону пылающие угли и с помощью специальной деревянной лопаты вводили буханки в печь – прямо на дно топки. Интересно было наблюдать, с какой ловкостью они это делали: клали шар мягкого теста на лопату, вводили в топку печи и с быстротой молнии выдергивали лопату, чтобы буханка не потеряла свою форму. В квашне они оставляли кусочек теста, чтобы оно служило закваской для следующей выпечки.