Ночные смены - Николай Вагнер

Очнулся Алексей в сумерках. Насти в комнате не было. Часы показывали ровно шесть. Алексей вскочил на ноги и включил свет. Он схватил с печки носки. Они были искусно заштопаны и выстираны. О ботинках и говорить нечего: брезент их был нов и сух, шнурки не изорваны, как всегда, подметки желтели деревам, которому, наверное, нет износа.

За те считанные минуты, пока Алексей одевался, он заставлял себя не думать о Насте и обо всем, что случилось в этот день. Но когда он был уже готов к выходу, когда застегнул пуговицы на телогрейке и нахлобучил шапку, понял, что не может вот так просто взять и уйти. Он сел возле стола и стал ждать. И только теперь увидел записку, из которой стало ясно, что Настя ушла на завод раньше, к пяти часам. Ома просила Алексея поужинать и захлопнуть дверь, когда он будет уходить.

Прочитав записку, Алексей почувствовал облегчение, хотя и не хотел признаваться себе в этом. Ему было бы трудно сейчас смотреть Насте в глаза. Он бы не нашелся, что сказать, а быть неискренним не хотел. На душе сразу стало свободно. Алексей погасил свет и вышел из комнаты.

Морозный воздух освежил Алексея. Он быстро зашагал на завод, забыв о Насте и о маме, которую так и не повидал в этот день. Все мысли его захватила предстоящая рабочая смена. Что ждет его? Чем кончится история с браком? Доверят ли ему, наконец, снова встать к станку? Он не мог больше сидеть чуть ли не сложа руки: и ребят стыдно, и самому противно.

Вспомнив закуток цеха, где он провел прошлую ночь, вытравляя из деталей обломки сломанных сверл, Алексей в который раз пожалел, что не родился на каких-нибудь полгода раньше. Теперь, когда ему полных восемнадцать, он мог бы на всех законных основаниях быть в армии. Мог, если бы не поступил на завод. Бронь от призыва оказалась сильнее самых горячих намерений многих ребят покинуть цех. Она будет держать здесь и его, Алексея, наверное, до тех пор, пока не кончится война. И вот надо опять идти через проходную, чтобы там, в цехе, выполнять примитивную работу. Разве для него это занятие? Любой мальчишка с тем же успехом может вытравлять сверла.

Алексей злится на себя, на свою оплошность, но всю свою ненависть и неприязнь к самому себе переносит на Круглова. Лицо мастера, скуластое, с желваками на веснушчатых, непробритых щеках, стоит перед ним. «Сгною… хлюпик недоделанный… дубина стоеросова!..» — кричит он. «И правильно кричит, — соглашается Алексей, — дубина и есть, и болван — тоже, коли допустил брак. Но не хлюпик. Он, Алексей, еще докажет мастеру Круглову, всем в цехе, что хлюпиком никогда не был. Ведь шло дело, когда работал на станке, все удивлялись, как шло! И пойдет!..»

Глава пятая

В одиннадцатом часу среди тишины, сковавшей цех, послышался голос Петра Круглова.

— Эй, станочники-полуночники, кончай кемарить! Все сюда! Бы-ы-стро! — кричал он.

Со всех пролетов участка, обходя притихшие станки, собирались люди, а голос Круглова продолжал гудеть:

— Живей! Поторапливайтесь, дьявол вас задери! Чердынцев, слетай в курилку, гони сачков-табакуров!

Наконец весь рабочий люд столпился вокруг мастера, и он объявил тоном приказа:

— На подъездные пути завода прибыл состав с литьем. Так вот: всем топать на разгрузочную площадку. К утру вагоны должны быть выгружены. Понятно?

— Чего не понять — чушки таскать? — скривил улыбку Чердынцев и тут же спросил серьезно: — А шубенки дадут?

— Разговорчики! — нахмурил брови Круглов. — Оглядев всех раздраженным взглядом, он круто повернулся и пошел к выходу из цеха, бросив станочникам повелительно:

— Айда!

— Айда, ать-два! — прошепелявил Чердынцев беззубым ртом, маршируя вслед за мастером. — Леха, торопись, не то чушек не достанется.

Черное морозное небо усыпали звезды.

— Ого! Все сорок с гаком! — выкрикнул Чердынцев. — Да гака еще градусов пять!

Шли по тропкам, вьющимся вдоль ворохов стружки, А корпуса цехов все тянулись, мрачные и, казалось, безжизненные. За эстакадой, на сквозном ветру, стали различимы контуры вагонов. Где-то тут же маневровый паровоз выхлопывал в черное небо отработанный пар.

Алексей заткнул за ворот телогрейки шарф, выкроенный матерью из ее старой обветшавшей шали, но это не спасало от ветра, он проникал сквозь изношенный ватник, холодил спину. «Скорей бы за работу!» — подумал Алексей и тотчас услышал голос Круглова.

— По вагонам! — скомандовал он. И Алексей, успевший возненавидеть за последние дни голос мастера, теперь обрадовался ему: этот голос, эта команда сулили жаркую работу, иначе околеешь на страшном ветру.

Мутный свет луны заглядывал в коробку вагона, и Алексей вскоре различил Вениамина Чердынцева, Петра Гоголева и Пашку Уфимцева. Еще человек пять сгрудились у двери и внизу, возле вагона.

— С богом! — пропищал Чердынцев. — Принимай! — И руки Алексея оттянул увесистый, поблескивающий на слабом свету слиток. Алексей поспешил передать слиток Пашке Уфимцеву, и там — пошел он по цепочке, чтобы лечь в основание штабеля на промерзшей земле. С кажным новым слитком все больше приноравливались ребята, и дело пошло дружно, без запиночки — только успевай поворачиваться. Сразу стало теплее. Но заиндевевший металл жег ладони через тряпичные рукавицы. Слитки, казалось, не сходили с рук, сменяя друг друга. А в вагоне их и не убыло, лишь пятачок образовался у самых дверей, и кругом плотно высился холодный металл — пока еще доберешься до угла, теряющегося в темноте, или до стенки напротив. «Не легко будет, — подумал Алексей, — дойти до этих совсем близких стен вагона, разгрузить его, но и на этом не кончится работа: ждут другие вагоны, целый состав, а их, работяжек, не больше сотни».

— Мать твою разэдак! — взвился Чердынцев, когда слиток выскользнул из его рук и торцом ударил в ногу. — Уби-и-ло!

Он завертелся на одной ноге, посылая в темноту смачные распроклятья. Однако вскоре всем стало ясно, что не так уж и «убило» Вениамина. Он уже выпрямился и усердно высекал искру из кремня. Скрученная куделька вспыхнула ярко. Вениамин прикурил и заодно расшифровал по складам буквы, рельефно выступавшие на слитке:

— Уральский алюминиевый завод. — И тут же обратился к Петру: — Правильно разобрал? — И сам, ответил: — То-то и оно, что правильно! А это значит, ребятки, что нашенский, отечественный завод литье стал давать! Не английские — расейские чушечки пошли. Теперь простоев не будет! А ну, взяли!..

И снова задвигались люди, снова поползла цепочка белесых брусков к двери, зиявшей в просторе морозной ночи. Гудели от тяжести плечи, ныла спина, а вот руки потеряли чувствительность. «Отморозил, наверное, — думал Алексей. — И пусть отморозил! На больничном хоть посижу. Не буду видеть Круглова, Дробина, Устинова, их подозрительных, изучающих взглядов. Может быть, все-таки податься на фронт? Но как?» В цех уже вернули одного такого беглеца — Семена Аверьянова. Ладно, что обошлось у него все благополучно. Сказали только: «Сиди на своей сверлилке и выполняй боевое задание, на то тебе и броня от призыва дана!» Вот и все. Кончилась на этом беглая жизнь Семена.

А вот чем кончится история с браком? Наказание, пусть даже самое страшное, не пугало Алексея. И то, что высчитают из его заработка кругленькую сумму, — тоже. В этом ли дело? Он подвел цех, подвел весь завод. Ведь не зря на разнарядках твердили о том, что каждый килограмм алюминия на учете. Алексею было хорошо известно о перебоях в снабжении штамповкой, когда сутками простаивали станки. Правда, может быть, теперь будет легче. Слитки начали поступать со своего, уральского завода. Вот они, слитки, ничем не отличимые с виду от тех, что присылали союзники и которые тоже разгружали когда-то здесь, на площадке, только эти чуть крупнее да буквы вылиты родные, русские.

— Перекур! — крикнул Чердынцев, и ребята собрались вокруг него, вытаскивали свои кисеты и портсигары, а Алексей все вытягивал выскользавшие из онемевших рук слитки, таскал их из вагона. Чем больше он унесет слитков, тем быстрее попадут они в литейно-штамповочный цех и тем быстрее поступят заготовки в их механический. Уж тогда-то он, Алексей, поработает, если допустят к станку; домой не уйдет, сверх плана, сверх двенадцатичасовой нормы сделает эти тридцать деталей! А пока надо таскать, таскать чушки!

Он пошатывается на подгибающихся ногах, хватает открытым ртом ледяной воздух, не слыша гогота ребят, их лихого присвиста.

— Эй, Леха! Тебе говорят — перекур! С ног валишься, а все мало. Вторую баланду заработать хочешь аль осьмушку табака? Так хрен получишь: не на прямом производстве выкладываешься.

Алексей выпрямился, держа на согнутых руках слиток, словно большемерное полено. И вдруг бросил его. Слиток звякнул. Только сейчас он почувствовал, как кровь громкими толчками бьет в виски и дрожат руки. Он подошел к ребятам, сыпнул махорки на обрывок газеты, а завернуть не смог.