Мистер Кэвендиш, я полагаю.. - Джулия Куинн

Он делал ее глупой.

Ее мозг все еще работал, и она могла мыслить, но ничего не могла сделать, как только смотреть на него подобно томящемуся от любви теленку, прося его глазами убрать руку с ее спины.

Она хотела раствориться в нем. Без остатка.

Произнесла ли она хоть слово с тех пор, как он взял ее за руку?

— Я никогда не замечал, насколько прекрасны ваши глаза, — тихо произнес он, и ей захотелось сказать, что это потому, что он никогда и не пытался заглянуть в них, и затем ей хотелось указать, что он едва ли мог разглядеть их цвет в лунном свете.

Но вместо этого она улыбнулась, как дурочка, и склонила свою голову к его, возможно потому… только возможно, что он хотел поцеловать ее, и возможно… только возможно, он так и сделает, и возможно … о, определенно, она бы ему позволила.

И тут он ее поцеловал. Его губы коснулись ее в нежнейшем, романтичном, самом почтительном первом поцелуе в ее жизни. Это был поцелуй ее мечты. Он был сладок, и он был нежен, и от этого ей стало необыкновенно тепло. И поскольку она не могла сдержать себя, она вздохнула.

— Как сладко, — прошептал он, и она почувствовала, что ее руки обняли его за шею. Он усмехнулся ее пылу, и его собственные руки двинулись вниз, касаясь ее нижней части самым скандальным образом.

Она слегка пискнула, извиваясь под его руками, которые тут же сжали ее еще сильнее. Его дыхание изменилось.

Глава третья

Поцелуй, конечно, был предназначен для того, чтобы она оказалась всецело в его власти. Но это было приятным удивлением.

Леди Амелия была довольно очаровательна, а ее округлая нижняя часть особенно соблазнительна, настолько, что его мысли уже блуждали далеко впереди, в том неясном и малоодетом месте, где он мог пройтись своими руками чуть вниз и вокруг, мимо внутренней стороны ее бедер, щекоча большими пальцами их путь вверх, и вверх, и вверх…

О господи, ему, возможно, придется назначить конкретную дату.

Он углубил поцелуй, наслаждаясь ее тихим удивленным вскриком, затем притянул ее ближе. Она восхитительно вжималась в него своими мягкими изгибами и упругими мускулами. Она любит ездить верхом; он где–то это слышал.

— Вы прекрасны, — прошептал он, задумываясь, а ездила ли она когда–нибудь в седле по–мужски, раздвинув ноги.

Но сейчас было не время, и, конечно же, не место, чтобы позволить своему воображению настолько разыграться. Итак, уверенный, что свел на нет ее небольшое восстание, он отступил, позволив одной руке задержаться на ее щеке, прежде чем окончательно от нее оторваться.

Он почти улыбнулся. Она уставилась на него, совершенно ошеломленная, словно не вполне увереная в том, что только что произошло.

— Я провожу вас? — спросил он.

Она покачала головой, прочистила горло и наконец произнесла:

— Не могли бы вы уйти?

— Я не могу оставить вас здесь.

— Я могу вернуться самостоятельно. — Томас, должно быть, посмотрел на нее с сомнением, поскольку она продолжила: — Если вам нравится, вы можете проследить, как я войду в здание.

— Почему вы не желаете, чтобы вас увидели со мной? — пробормотал он. — В ближайшее время я стану вашим мужем.

— В самом деле?

И он спросил себя, куда же делось то ошеломляющее чувство страсти, поскольку теперь она смотрела на него ясным спокойным взглядом.

— Вы ставите под сомнение мое слово? — спросил он нарочно безразличным голосом.

— Ни в коей мере. — Амелия встала и отошла от него подальше. Но это было не бегство, а скорее сигнал для него — она больше не загипнотизирована.

— Каковы тогда ваши намерения?

Она повернулась и улыбнулась.

— Конечно вы будете моим мужем. Я лишь сомневаюсь, что это произойдет «в ближайшее время».

Томас долго на нее смотрел, прежде чем произнес:

— Мы никогда не говорили откровенно, вы и я.

— Нет.

Определенно, она была более умна, чем он склонен был думать. «Это хорошо, — решил он, — временами досадно, но в целом хорошо».

— Сколько вам лет? — требовательно спросил он.

Ее глаза расширились.

— Вы не знаете?

Ад кромешный. Сегодня что, женщины вооружились против него?

— Нет, — ответил он, — не знаю.

— Мне двадцать один год — насмешливо сказала Амелия, присев в легком дразнящем реверансе. — Я теперь старая дева, без всяких сомнений.

— О, прошу вас.

— Моя мать в отчаянии.

Он посмотрел на нее:

— Дерзкая девчонка.

Она даже не рассматривала это, как оскорбление.

— Да.

— Я должен снова поцеловать вас, — сказал Томас, высокомерно приподняв бровь наподобие арки.

Она не была настолько искушенной, чтобы иметь наготове возражение для такой ситуации, что весьма удовлетворяло Томаса. Он подался немного вперед и ухмыльнулся:

— Вы молчите, когда я вас целую.

Она задохнулась от возмущения.

— Вы также молчите, когда я вас оскорбляю, — размышлял он, — но странно, я не нахожу это молчание забавным.

— Вы невыносимы, — прошипела она.

— А, вот они и прибывают, — вздохнул он. — Слова. С ваших губ.

— Я ухожу, — объявила она.

Амелия повернулась, чтобы проследовать обратно в бальный зал, но он был быстрее, схватив ее за руку прежде, чем она смогла убежать. Наблюдателю со стороны это показалось бы самым учтивым из положений, но рука, которая скользнула по ее руке, полностью опровергла это.

Она была возвращена на место.

— Я провожу вас, — сказал он с улыбкой.

Она бросила на него надменный взгляд, но спорить не стала. Он ласкал ее руку, оставив решать ей, был ли этот жест успокаивающим или снисходительным.

— Мы идем? — произнес он, и они вместе, не спеша, направились назад.

Близился конец ночи. Томас отметил, что музыканты сложили свои инструменты, а толпа несколько поредела. Грейс и его бабушки нигде не было видно.

Родители Амелии находились в дальнем углу комнаты, болтая с местным сквайром. Потому он провел ее через весь зал, не останавливаясь, на ходу кивая тем, кто их приветствовал.

И вдруг его невеста заговорила. Тихо. Так, чтобы слышал только он. Но кое–что в ее вопросе его ошеломило.

— Вы никогда не устаете от того, что мир прекращает вращаться каждый раз, когда вы входите в комнату?

Он почувствовал, что его ноги приросли к полу, и он посмотрел на нее. Ее глаза, которые, теперь он мог это видеть, были почти зелеными, широко раскрылись. Но он не увидел сарказма в их глубине. Ее вопрос был искренним, пропитанным не злостью, а скромным любопытством.

Он не привык раскрывать свои потаенные мысли перед кем бы то ни было, но в этот момент, почувствовав себя невыносимо уставшим, и возможно как раз от собственного статуса, он медленно покачал головой и сказал:

— Каждую минуту каждого дня.

***