«Девочка, катящая серсо...» - Гильдебрандт-Арбенина Николаевна

Ленский и Правдин подарили маме браслет, который сейчас еще у меня.

Когда мама была в школе, девочки влюблялись в артистов, мамина подруга Женя (будущая Е. Грубе) была влюблена в Ленского, но мама была очень серьезной и не имела флиртов. Это было в бабушку Глашу, у которой было что-то аскетическое. Папу она полюбила по-серьезному. Я думаю, из мелочей ей очень импонировала его способность к языкам (он владел несколькими). Венчались они во Владыкине, где когда-то венчалась Елиз<авета> Петровна с Разумовским. Посаженным отцом мамы был Шубинский, посаж<енной> матерью — Медведева.

Почему-то праздновали свадьбу у Ермоловой, с которой папа был очень дружен, и которая стала кр<естной> матерью сестры Маруси[25].

У мамы (из-за всяких хозяйских сложностей) сложились не очень хорошие отношения с баб<ушкой> Розой, но она оч<ень> полюбила и уважала баб<ушку> Луизу. Кроме театра, папа с мамой вечно участвовали в концертах. В Туле им поднесли по большому самовару. Встречались они с разными значительными людьми. Часто видались с Амфитеатровым, с Шубинским; с Ефросом; Веселовским; очень маме нравился долговязый Рахманинов; с Левитаном, Соломко; оч<ень> симпатичным и умным называла она кн<язя> Урусова. Влад<имир> Соловьев показался несколько сделанным, хотя говорил ей много комплиментов.

Часто бывали одно время у Ленских, очень часто у Медведевой; у Ефроса; папа очень любил С. А. Юрьева и Анну Григорьевну, часто бывали у Липскерова, где бывала вся Москва. Из иностранных артистов (если не ошибаюсь) очень понравились Сальвини, С. Бернар в «Тоске», Э. Дузе в Джульетте. Ермолова меня обожала, но я не могу не напомнить об очень непростом случае. Шубинский написал что-то (или вернее его подручные) на директора, обидевшись за какое-то невнимание к Ермоловой; подумали, что это написал папа; это угрожало неприятностями, и Ермолова приехала умолять маму, чтобы та уговорила папу только промолчать, т. е., не оправдываться печатно; папа, конечно, благородно спас Ермолову, но сам был вынужден перебраться в Петербург.

Из артистов Малого театра мама больше всего любила Ленского. Горев был чудом красоты и темперамента, и, не умный в жизни, мог быть на сцене образом благородства и мудрости. К Южину она была равнодушной. Очень любила Никулину, Лешковскую. Ермолова, гениальная Иоанна и прекрасная Гермиона, не могла играть матерей. Медв<едева> говорила: «Машенька, вы холостая». Гастролирующая Савина показалась маме замечательной; она играла одни роли с Ермоловой и Федотовой («Цепи»), по сценам; некоторые сцены были лучше у одной, другие — у другой. В «Идиоте» сцена Н<астасьи> Ф<илипповны> с деньгами была сильнее у Ерм<оловой>, сцена с Аглаей — у Савиной.

Яблочкина одевалась со вкусом, но инженючила; говорила «папаша, мамаша», лепеча как девочка, несмотря на большой рост; очень подражала Федотовой. Мама любила оперу; в детстве мечтала петь Миньону.

Интересной для мамы была поездка в Польшу, варшавские газеты хвалили маму наравне с Ермоловой. Польские актеры ей очень нравились.

Возвращаясь к ее семье, расскажу, что помню. Свое первое впечатление от театра дядя Коля{8} высказал так: «Здесь дубина, тут дубина, там земля горит».

Дядя Сергей был серьезный, много читал: дядя Николай веселый, любил приврать, много болтал; участвуя учеником в пасторали «Пиковой дамы», называл ее «эта подхалимская». Веселым драчуном был младший — дядя Саша.

Младшая сестра Ольга росла красавицей и молчаливой гордячкой. У нее были ослепительные цвет лица и зубы. Она была похожа на царицу. Девочкой восхищала Москву танцем «Амура-Воина» в Царе Киндавле. Ей прочили славу, но от сырости дортуара у нее сделался жуткий ревматизм, испортивший ей ноги, и карьера не удалась. Она вышла замуж за кузена дядю Пашу Бодло, но от внутренней травмы стала какой-то странной. Я помню смутно, что у нее был любимый кот <нрзб> с бантом и красивые тюлевые банты у нее самой на шее. С ней у меня связалось представление о себе самой в будущем (а не с мамой); м. б., потому, что она была — Ольга, блондинка, балерина — мамочка была драматической и брюнеткой.

Чего я не могу помнить, это Пановского сада. Мама его помнила чудесным, с орешником, с плодовыми деревьями и ягодными кустами; все дети имели по своему «посвященному» дереву и кусту. В саду возились тетки. Дедушка Бодло купил сад под фабрику и вырубил его. Я помню только большие деревья черемухи во дворе, за домом, у забора. Дом был светлый, квартира чистая, мало мебели, в столовой деревянные скамейки вокруг стола, лестница (на которой всегда сидели) вела наверх, в комнату баб<ушки> Фокти, где жили мама с тетей Сашей в детстве. В гостиной стояла пальма, на столе красивая лампа с розовым фарфоровым абажуром с греческой головой — не то Александр Македонский, не то Афина Паллада. Висела гравюра — венчание Марии Медичи. В этой гостиной мама в детстве танцевала с дедушкиным учеником по салонным танцам.

В бабушкиной комнате (над корзиной с бельем) висела картина «Дочь фараона»; царевна в белом пеньюаре шла под опахалами рядом с подругой в кирпично-красном, в тростниках вдали рабыни выплескивали корзину с маленьким Моисеем. Мне эта царевна в кружевах и диадеме безумно нравилась, но в почете эта олеография не была.

Говоря о маминых знакомых, я забыла о главном. Это Станиславский, который с папой был в дружбе, они целыми часами спорили об искусстве, Станиславский стоял за реалистический, папа — за романтический театр. Мама и Лилина с трудом их «разнимали» и увозили домой. Станиславский был крестным отцом Маруси. Мама не была поклонницей С. как актера, он ей не нравился в «Уриэле» и других героических ролях.

В спектакле, где отец играл Уриэля, С. играл другую роль — у нас сохранились афиши. Зато мама очень любила Лилину. В С. она находила какой-то оттенок любительства и плохую дикцию.

В Малом Театре не было режиссуры в новом понимании, за много лет от Чернавского слышали только «Погромче, покрепче» (он картавил).

Мама очень дружила с кузинами Еленой и Александрой Бодло. До конца жизни она сохранила вкус к французской кухне, к салатам «Romanie» и французской манере подачи блюд. Часто она бывала летом на даче у Бодло; после ездила к Медведевой.

Семьи Пановых и Бодло были вначале очень дружными, после все отношения распались. Но самая большая любовь связывала маму с сестрой Александрой. Когда (в их детстве) случилась в какой-то опере авария и тетя Саша падала с колосников в одной части сцены, мама, бывшая на другой стороне, тоже бросилась вниз. Тетя Саша маму обожала; но она и вообще была очень доброй, хлопотуньей, — что-то от крошки Доррит, — деятельной, услужливой, богомольной (ходила пешком в Троице-Сергиеву Лавру); балет она очень любила, имела много подруг и кумушек, вечно где-то крестила и кому-то помогала. При этом она была тихо-веселой, «солнечной», по словам Маруси. После продажи пановского дома она сошла с ума и умерла через несколько лет.