Без семьи - Гектор Мало

– Я не знаю, какая у меня голова, – признался я, – но охота будет, если вы захотите поучить меня.

– Ну, там увидим. Время у нас есть.

Время у нас есть! Почему бы не начать теперь? Я думал, что стоит мне только открыть книгу, и я сейчас же узнаю, что в ней написано.

На другой день, когда мы шли по дороге, Витали нагнулся и поднял дощечку.

– Вот книга, по которой ты будешь учиться, – сказал он.

Смеется он надо мной, что ли? Но он смотрел серьезно, и я снова взглянул на дощечку. В ней не было ничего особенного, это была самая обыкновенная деревяшка.

– Вы смеетесь надо мной? – спросил я.

– Нет, мой мальчик. Нехорошо смеяться над тем, кто хочет учиться. Видишь вон там вдали деревья? Когда мы дойдем до них и сядем отдохнуть, я объясню тебе, как можно выучиться читать без книги.

Мы скоро дошли до деревьев и, сбросив на землю мешки, сели на траву. Обезьяна в одно мгновение взобралась на дерево и стала раскачиваться на ветке, а собаки улеглись около нас.

Витали вынул нож, отрезал от доски тоненькую планку, обстругал ее с обеих сторон и разрезал на равные квадратики.

Я не спускал с него глаз, но все-таки не мог понять, как я буду учиться по ним читать. Ведь тут нет листиков бумаги, как в книге, нет и черненьких значков.

– На каждом из этих квадратиков, – сказал Витали, – я вырежу завтра ножом одну букву азбуки. По ним ты заучишь буквы и станешь составлять из них слова. А потом будешь в состоянии читать книги.

Скоро все мои карманы были набиты квадратиками с вырезанными на них буквами, и я быстро запомнил их. Но складывать из них слова было гораздо труднее.

Вместе со мной Витали стал учить азбуке Капи. Пес, конечно, не мог называть буквы: Витали сам называл их, а Капи выдвигал носом квадратики, на которых они были вырезаны.

Сначала я далеко обогнал Капи, но у него память была лучше моей: то, что он однажды заучил, он не забывал никогда. И так как пес был очень внимателен, то не делал ошибок.

А я ошибался довольно часто, и Витали не раз говорил:

– Капи выучится читать раньше.

И Капи, как бы понимая слова хозяина, с торжествующим видом махал хвостом.

– На сцене хорошо быть глупее собаки, – добавлял Витали, – а в жизни стыдно.

Эти замечания задевали меня за живое, и я изо всех сил старался перегнать Капи. И когда он еще учился складывать свое имя из разложенных перед ним букв, я уже принялся за книгу.

– Теперь ты умеешь читать, – сказал Витали, – хочешь поучиться разбирать ноты?

– А если я буду разбирать ноты, я сумею петь?

– А тебе хотелось бы?

– Да. Я знаю, что петь так хорошо, как вы, я не могу. Но мне все-таки хочется научиться петь.

– Тебе нравится мое пение?

– Очень нравится. Соловей поет хорошо, но вы еще лучше. Когда вы поете, мне становится то грустно, то весело, мне вспоминается матушка Барберен, я вижу ее и наш дом. Хотя я и не понимаю слов, ведь они итальянские.

Мне показалось, что на глаза Витали навернулись слезы. Я остановился и спросил, не огорчили ли его мои слова.

– Нет, мой мальчик, – растроганно сказал он. – Ты не огорчил меня. Напротив, ты напомнил мне мою молодость, когда мне так хорошо жилось. Я научу тебя пению, и так как у тебя доброе сердце, то тебе тоже будут аплодировать, будут плакать, слушая тебя и…

Он вдруг замолчал, и мне показалось, что ему тяжело продолжать этот разговор. Но почему – я, конечно, не мог понять. Узнал это я гораздо позднее.

На другой день Витали нарезал новых квадратиков, провел на каждом по пять линий и вырезал на них ноты. Когда все было готово, начались уроки пения, которое давалось мне так же трудно, как грамота. Витали, необыкновенно терпеливый с собаками, давая уроки мне, часто выходил из себя.

– С животными сдерживаешься, так как знаешь, что это животное, – восклицал он, – но ты же, право, уморишь меня.

И он театральным жестом поднимал руки и потом сразу опускал их. Проказник, передразнивавший все, что ему казалось смешным, перенял и этот жест. А так как он почти всегда присутствовал на моих уроках, то мне было ужасно обидно, когда он, заметив, что я остановился, поднимал руки и сразу опускал их, хлопая по бедрам.

– Даже Проказник смеется над тобой! – говорил в таких случаях Витали.

Наконец дело пошло на лад, и я сумел пропеть песенку, которую Витали написал на листе бумаги. На этот раз он не поднял рук, а потрепал меня по щеке и сказал, что если я буду продолжать так, то сделаюсь хорошим певцом.

Всем премудростям я выучился, конечно, нескоро. Мы занимались целые недели и месяцы. Ведь уроки бывали у нас не каждый день, как в школе, а лишь когда у Витали случалось свободное время.

У нас и без того было много дел. Мы должны были переходить с места на место, давать представления, повторять роли с собаками и обезьяной, готовить себе завтрак и обед. Только после всего этого начинались уроки, чаще всего, когда мы останавливались на отдых. Мы усаживались под деревом, и я раскладывал квадратики на траве или на дороге вместо стола.

Постоянное движение на открытом воздухе принесло мне большую пользу. Я окреп, стал сильнее, привык много ходить не уставая и не бояться ни холода, ни ветра, ни дождя.

Глава VIII

По горам и по долам

Мы путешествовали по южной Франции и обошли несколько городов.

Когда нам попадалась по дороге деревня, которая казалась не очень бедной, мы останавливались и делали все нужные приготовления для того, чтобы торжественно вступить в нее. Я причесывал Дольче, одевал Зербино, приклеивал пластырь на глаз Капи для роли старого ворчуна и надевал мундир на Проказника. Одеть обезьяну было нелегко. Понимая, что ей предстоит работать, она вырывалась и проделывала разные уморительные штуки, стараясь помешать мне. Тогда я звал Капи и с его помощью справлялся с Проказником.

Когда все приготовления были закончены, Витали брал свою дудку и мы торжественно входили в деревню.

Если к нам сбегалось много народу, мы давали представление. Если же нельзя было надеяться на хороший сбор, шли дальше. Только в городах мы останавливались на несколько дней, и тогда по утрам я был свободен и, взяв с собой Капи, бродил с ним по улицам.

Витали всегда охотно отпускал меня.

– Тебе приходится путешествовать по Франции в такие годы, когда другие дети учатся в школах, – говорил он. – Пользуйся случаем, вглядывайся в то, что видишь, и ты многому научишься. Если что-нибудь покажется тебе непонятным, обращайся ко мне и спрашивай. Может быть, иногда я буду не в состоянии ответить на твой вопрос – я, конечно, не считаю себя всезнающим, – но что могу, то объясню. Ведь я не всегда показывал ученых собак и знаю кое-что другое, кроме умения представлять почтенной публике Капи, Зербино, Дольче и Проказника.

Долго переходили мы с места на место, останавливались то в деревне, то в городе. Местность, по которой мы шли, была очень однообразна и непривлекательна. Обработанных полей было мало, всюду рос мелкий кустарник, и нигде не было ни реки, ни ручейка, ни пруда.

Через некоторое время эта бесплодная местность перешла в прекрасную зеленую долину. Тут мы стали чаще останавливаться и давать представления, так как сборы были хорошие: где земля плодородна, там население богато.

Однажды, переночевав в маленькой деревушке, мы отправились дальше. Долго шли по пыльной дороге между виноградниками, потом поднялись на холм, и вдруг перед нами открылось чудесное зрелище.

Широкая река огибала холм, на котором мы стояли. А за рекой показались крыши и колокольни огромного города, они доходили до самого горизонта. Сколько домов! Сколько труб! Из некоторых, очень высоких и прямых, поднимались клубы черного дыма, который стелился над городом, как туман. На реке и вдоль набережной стояло множество судов с высокими мачтами, парусами и разноцветными развевающимися флагами. До нас доносился глухой гул, звон железа, удары молотков и грохот телег, проезжавших по набережной.

– Это Бордо, – сказал Витали.

Мне, не видевшему до сих пор ничего, кроме деревень и маленьких городов, Бордо показался каким-то волшебным, сказочным городом. Я остановился и стал осматривать его. Но скоро все мое внимание обратилось на суда, и я уже не спускал с них глаз.

Некоторые из них, распустив паруса, тихо плыли по течению; другие поднимались вверх по реке; иные стояли неподвижно. Были тут и суда без мачт и без парусов, но с высокими трубами, из которых валил дым.

– Сейчас время прилива, – сказал Витали. – Некоторые суда вернулись из плавания – это те, у которых окраска полиняла. А другие еще только отплывают. Те, которые стоят неподвижно, бросили якорь, а вон те суда с трубами – буксирные пароходы.

Сколько новых слов! Я закидал Витали вопросами и, когда мы подошли к мосту, он не успел ответить и на половину из них.

До сих пор мы останавливались в городах ненадолго, и после трех-четырех представлений публика уже не интересовалась ими. Но Бордо был большим городом, и мы могли, переходя из квартала в квартал, давать по три-четыре представления в день, каждый раз все новым зрителям. И тут нам не кричали, как иногда случалось в маленьких городах: