Прогулка среди могил - Лоуренс Блок

— Понимаю.

— Но считаете, что я поступил неправильно.

— Ты поступил так, как должен был поступить, — сказал Питер.

«Разве не все мы всегда поступаем так, как должны поступить?» — подумал я, а вслух сказал:

— Я не очень разбираюсь, что правильно, а что нет. Может, я поступил бы точно так же, будь у меня двоюродный брат с крематорием в чулане. Но сейчас речь не обо мне. Вы поступили так, как поступили. Вопрос в том, что делать дальше.

— Вот именно — что?

— В этом весь вопрос.

Вопрос этот был не единственным. Я задал ему еще множество вопросов, и большинство их повторял по нескольку раз. Я снова и снова заставлял обоих рассказывать всю историю и сделал множество заметок в своем блокноте. Мне становилось все яснее, что расчлененные останки Франсины Кхари были во всем этом деле единственной осязаемой уликой и эта улика сгорела дотла.

Когда я наконец закрыл блокнот, братья Кхари молча ждали, что я скажу.

— На первый взгляд, — сказал я, — им как будто ничего не грозит. Они все задумали и сделали так, чтобы не дать вам ни единого намека на то, кто они. Если они и оставили какие-то следы, то мы об этом пока ничего не знаем. Возможно, кто-нибудь в супермаркете или в том магазине на Атлантик-авеню узнал одного из них или запомнил номер машины, и стоит как следует поработать, чтобы попытаться разыскать такого свидетеля, но пока что это всего лишь предположение. Скорее всего, свидетеля мы не найдем, а если даже и найдем, то, что он видел, ничего нам не даст.

— Вы хотите сказать — у нас нет никаких шансов?

— Нет, — возразил я. — Я хочу сказать совершенно другое. Я хочу сказать, что расследование — это не всегда только работа с уликами, которые могли оставить преступники. Прежде всего, есть одно обстоятельство, за которое, возможно, удастся зацепиться. Они заполучили почти полмиллиона долларов. Теперь они могут сделать одно из двух и в обоих случаях засветятся.

Кинен подумал.

— Начать тратить их — это одно, — сказал он. — А другое?

— Проболтаться. Преступники обычно болтливы, особенно если им есть чем похвастаться, и иногда они распускают язык перед теми, кто с радостью их продаст. Здесь главное — чтобы эти люди узнали, кто готов стать покупателем.

— Вы знаете, как это сделать?

— Есть кое-какие идеи, — сказал я. — Вы тут поинтересовались, насколько я еще полицейский. Этого я точно не знаю, но к таким вот проблемам я все еще подхожу так же, как и тогда, когда носил значок, — верчу их так и этак, пока не ухвачусь поудобнее. В деле вроде вашего я сразу вижу несколько возможных линий расследования. Очень может быть, что ни одна из них никуда не приведет, но, по крайней мере, все нужно отработать.

— Значит, вы попытаетесь?

Я опустил глаза на свой блокнот и ответил:

— Ну, тут есть две загвоздки. Первая — та, о которой я, кажется, говорил Питу по телефону. В конце недели я собираюсь лететь в Ирландию.

— По делам?

— Нет, развлекаться. Я только сегодня утром об этом договорился.

— Вы можете отменить поездку?

— Могу.

— Если вы при этом потеряете деньги, я вам их возмещу. А другая загвоздка?

— Другая — вот в чем. Как вы используете то, что я смогу выяснить?

— Ну, это вы знаете.

Я кивнул.

— Вот в том-то все и дело.

— Потому что нельзя возбудить против них дело и судить их за похищение и убийство. Нет никаких доказательств, что совершено преступление, — женщина просто исчезла.

— Правильно.

— Стало быть, вы должны знать, чего я хочу и зачем все это нужно. Сказать?

— Пожалуй.

— Я хочу, чтобы эти сволочи стали покойниками. Я хочу быть при этом, хочу сам это сделать, хочу видеть, как они будут умирать. — Он произнес это спокойно, ровно, бесстрастным голосом. — Вот чего я хочу. Сейчас я так этого хочу, что ничего другого мне не нужно. Я даже представить себе не могу, что можно хотеть чего-то еще. Вы так и думали?

— Примерно.

— Сделать такое, схватить ни в чем не повинную женщину и изрубить ее на котлеты, — и вас беспокоит, что с ними будет?

Я задумался, но ненадолго.

— Нет, — ответил я.

— Мы поступим так, как должны поступить. Мы с братом. Вам не придется в этом участвовать.

— Другими словами, я тогда всего лишь приговорю их к смерти.

Он покачал головой.

— Они сами себя приговорили, — сказал он. — Тем, что сделали. Вы только поможете нам разыграть свои карты. Что скажете?

Я колебался.

— У вас еще одна загвоздка, да? — спросил он. — Мое занятие.

— Это тоже имеет значение.

— Вы, кажется, что-то сказали о том, будто я сбываю крэк школьникам. Так вот, я по школам не торгую.

— Я и не думал, что торгуете.

— Строго говоря, я вообще по мелочам не торгую. Я то, что называется, оптовик. Вы понимаете разницу?

— Конечно, — сказал я. — Вы — та крупная рыба, которая ухитряется никогда не попадать в сети.

Он рассмеялся.

— Ну, не знаю, насколько я крупная рыба. В некоторых отношениях самая крупная — это посредники, через них проходит больше всего товара. Я торгую на вес, то есть или сам доставляю большие партии, или покупаю у тех, кто доставляет, и перепродаю тем, кто торгует в розницу. У моих покупателей оборот, вероятно, побольше, чем у меня, потому что они покупают и продают все время, а я совершаю за год, может быть, всего две или три сделки.

— Но дела у вас идут неплохо.

— Неплохо. Это рискованное занятие — все время приходится помнить о законе и о людях, которые норовят тебя обмануть. Где большой риск, там обычно и большая прибыль. Ну, а спрос есть всегда. Людям нужен мой товар.

— То есть кокаин.

— Знаете, кокаином я почти не занимаюсь. Больше работаю с героином. Немного с гашишем, но за последние год-два больше с героином. Послушайте, я прямо вам скажу, что просить за это прощения не собираюсь. Да, люди сначала пробуют зелье, потом втягиваются, потом обкрадывают родную мать, грабят дома, принимают смертельную дозу и умирают с иглой в руке или заражаются СПИДом через общий шприц. Я все это знаю. Но ведь есть люди, которые производят оружие, другие гонят спиртное, третьи выращивают табак.

Сколько человек умирает каждый год от алкоголя или табака и сколько от наркотиков?

— Алкоголь и табак не запрещены законом.

— А что это меняет?

— Кое-что все же меняет. Не знаю, много ли.

— Может быть. Лично я разницы не вижу. Все это — грязный товар. Он или сам убивает людей, или люди с его помощью убивают себя и друг друга. Могу сказать в свою защиту одно. Я свой товар не рекламирую, и у меня нет лоббистов в Конгрессе, и я не нанимаю специалистов, которые убеждали бы всех, как полезно то дерьмо, которым я торгую. Когда люди перестанут нуждаться в наркотиках, я в тот же день начну покупать и продавать что-нибудь другое и не стану хныкать по этому поводу, и просить у правительства федеральную субсидию тоже не стану.

— И все-таки ты же не леденцы продаешь, малыш, — сказал Питер.

— Нет, не леденцы. Это грязный товар. Но то, что делаю я, не грязно. Я не насилую людей, не убиваю их. Я торгую по справедливости и всегда смотрю, с кем имею дело. Вот почему я пока жив и не в тюрьме.

— А вы когда-нибудь были в тюрьме?

— Нет. Меня даже ни разу не арестовывали. Так что если для вас имеет значение, как это будет выглядеть, что вы работаете на торговца наркотиками...

— Это не имеет значения.

— Так вот, с формальной точки зрения я не торговец наркотиками. Не знаю, может быть, среди полицейских, которые ведут такие дела, или в Агентстве по борьбе с наркотиками кто-нибудь и знает, кто я такой, но досье на меня нет, и, насколько мне известно, официального дела на меня никогда не заводили. В моем доме нет микрофонов, и мой телефон не прослушивается. Я бы об этом знал, я вам уже говорил.

— Да.

— Подождите минуту, я хочу вам кое-что показать.

Он вышел в другую комнату и вернулся с фотографией — цветной фотографией тринадцать на восемнадцать в серебряной рамке.

— Это когда мы поженились, — сказал он. — Два года назад, чуть меньше — два года будет в мае.

Кхари был во фраке, Франсина вся в белом. Он широко улыбался, она нет — по-моему, я об этом уже говорил. Но она вся сияла, и видно было, что она счастлива.

Я промолчал.

— Не знаю, что они с ней делали, — продолжал он. — Об этом я тоже стараюсь не думать. Но они убили ее и разрубили на куски, они превратили все в какую-то гнусную комедию, и я должен что-то предпринять, потому что иначе я умру. Я бы сделал это сам, если бы мог. Мы даже пробовали — я и Пит, но мы не знаем, что надо делать, у нас нет навыков, мы не знаем ходов. Даже те вопросы, которые вы задавали, и сам ход ваших мыслей — уже это показывает, что я просто не знаю, как взяться за такое дело. Поэтому мне нужна ваша помощь, и я заплачу вам, сколько понадобится. Деньги тут не имеют значения, у меня их достаточно, и я потрачу столько, сколько будет нужно. А если вы скажете «нет», я либо найду кого-нибудь еще, либо попытаюсь сделать все сам, потому что какого дьявола мне еще остается делать?