Первая любовь (сборник) - Сэмюэль Беккет

Однажды женщина сделала мне предложение. Она сказала, что ей срочно нужна наличность и что если я заплачу ей за полгода авансом, то на это время она снизит арендную плату на четверть. Должно быть, я понял ее правильно. Я выгадывал шесть недель (?) бесплатного проживания, но при этом почти до конца истощал свой скудный капитал. Впрочем, можно ли последнее обстоятельство называть недостатком? Разве не собирался я оставаться здесь, в доме, до последнего су и даже дольше, пока она не выставила бы меня за дверь? Я отдал ей деньги, а она дала мне расписку.

Однажды утром, вскоре после заключения сделки меня разбудил мужчина, который тряс меня за плечо. Вероятно, время было не позднее одиннадцати. Он попросил меня встать и немедленно покинуть его дом. Впрочем, он вел себя вполне прилично, должен признаться. Он сказал, что удивлен не меньше моего. Это его дом. Его имущество. Турчанка ушла накануне.

– Однако я видел ее вчера вечером, – возразил я.

– Должно быть, вы ошиблись, – ответил он, – потому что она принесла мне в контору ключи не позднее чем вчера утром.

– Но я ведь только недавно заплатил ей авансом за полгода аренды.

– Истребуйте с нее деньги, – сказал он.

– Но я не знаю ее имени, не говоря уж об адресе.

– Не знаете имени? – Он, наверное, подумал, что я лгу.

– Я болен, я не могу уйти просто так, без предуведомления.

– На больного вы непохожи, – сказал он. Он предложил послать за такси или за каретой «скорой помощи», если мне угодно. Он сказал, что комната ему нужна, причем немедленно, для его поросенка, который теперь мерзнет перед дверью, в тележке, под присмотром мальчишки, которого он, хозяин, даже не знает, и поэтому опасается, как бы тот не причинил поросенку страданий. Я спросил, не может ли он сдать мне какое-нибудь другое помещение, просто угол, где я мог бы вытянуться и полежать, пока мне не удастся оправиться от потрясений и привести себя в порядок. Он ответил отрицательно.

– Это не оттого, что я злой, – добавил он.

– Я мог бы жить здесь с поросенком, я бы следил за ним. – О долгие месяцы покоя, уничтоженные в считанные мгновения!

– Ну же, ну же, не распускайте сопли, будьте мужчиной, давайте поднимайтесь, довольно, оп! – В конце концов моя история его не касалась. И потом, он проявил должное терпение. Наверняка он не раз заходил в подвал, пока я спал.

Я ощущал слабость. И небезосновательно. Яркий свет ослепил меня. Автобус перевез меня в сельскую местность. Я уселся в поле, на солнцепеке. Но эти события, мне кажется, произошли гораздо позже. В свою шляпу, по кругу, я воткнул листья в целях затенения. Ночь была холодной. Я долго шагал по полям. В конце концов нашел кучу навоза. Наутро я снова отправился в город. Меня высадили из трех автобусов. Я сел на обочине дороги, на солнце, и принялся сушить одежду. Это доставило мне удовольствие. Я сказал себе: «Ни шагу дальше, прежде чем одежда не высохнет». Когда одежда высохла, я вычистил ее щеткой, чем-то вроде скребницы, которую нашел в стойле. Конюшни всегда приходили мне на помощь. Затем я пошел к дому и попросил стакан молока и кусок хлеба с маслом. Мне дали все, кроме масла.

– Можно мне отдохнуть в стойле?

– Нет, – ответили они. От меня по-прежнему смердело, но эта вонь мне нравилась. Она была куда предпочтительнее моей собственной, да к тому же забивала мои собственные запахи, которые достигали меня лишь редкими порывами. В последующие дни я предпринял попытку вернуть свои деньги. Не могу в точности восстановить ход событий, но то ли я не смог установить ее адрес, то ли адреса не существовало, то ли гречанки там не оказалось. Я поискал в карманах расписку, чтобы попытаться расшифровать ее имя. Расписки не было. Наверное, она забрала ее у меня, пока я спал. Не знаю, сколько времени я курсировал между городом и деревней, ночуя то в одном месте, то в другом. Город претерпел серьезнейшие изменения. Да и деревня была уже не той. Однако общее впечатление оставалось прежним. Однажды я увидел на улице сына. Он куда-то спешил с портфелем под мышкой. Он снял шляпу и поклонился – я заметил, что он лыс, как яйцо. Я почти уверен, что это был он. Я обернулся, чтобы проследить за ним взглядом. Он несся на всех парах своей утиной походкой, кланяясь налево и направо и вообще пресмыкаясь. Проклятый выблядок.

Однажды я встретил человека, который был мне знаком по прежней жизни. Он жил в пещере на берегу моря. У него был осел, который пасся вдоль утесов или извилистых тропинок, спускавшихся к воде. Когда погода становилась совсем скверной, осел входил в пещеру хозяина и в укрытии пережидал бурю. Вместе, прижавшись друг к другу, они пережили не одну ночь, пока выл ветер и море с ревом обрушивалось на берег. Благодаря этому ослу он доставлял в город песок, водоросли и ракушки и продавал все это горожанам, украшавшим свои садики. Он не мог перевозить много за раз, потому что осел был стар, да и мелок, а город находился далеко. Все же он зарабатывал немного денег, достаточно для того, чтобы покупать табак и спички и время от времени фунт хлеба. Во время одной из таких вылазок он меня и встретил, в одном из городских предместий. Он был счастлив меня видеть, бедняга. Он умолял меня отправиться с ним и заночевать у него.

– Живите у меня, сколько душе угодно, – сказал он.

– Что с ним, с вашим ослом? – спросил я.

– Не обращайте внимания, он вас не знает.

Я ему напомнил, что у меня нет привычки находиться в обществе кого бы то ни было дольше чем две или три минуты и что море меня ужасает. Он выглядел страшно опечаленным.

– Значит, не поедете. – Но к моему собственному удивлению, я живо оседлал осла, и мы пустились в путь, в тени горящих красным каштанов, что высились вдоль тротуара. Я ухватился за гриву животного, одна рука впереди другой. Мальчишки высмеивали нас и бросали в нас камни, но целились они плохо – в меня попали только раз, да и то в шляпу. Возникший на нашем пути ажан обвинил нас в нарушении общественного порядка. Мой друг заметил ему, что мы таковы, какими сотворила нас природа, и то же относится к мальчишкам. В подобных условиях общественный порядок нарушается неизбежно, время от времени. Позвольте нам проследовать дальше, своей дорогой, сказал он, и порядок на вашем участке немедленно восстановится. Мы ехали тихими, белыми от пыли проселочными дорогами, вдоль зарослей боярышника и фуксии, вдоль обочин, поросших сорняками и маргаритками. Пала ночь. Осел довез меня до входа в пещеру, так как в темноте я не сумел бы пройти тропинкой, что вела вниз, к морю. Потом он снова взобрался наверх, на пастбище.

Не знаю, сколько времени я там пробыл. Должен признаться, что в пещере мне было хорошо. С площицами я сражался при помощи морской воды и водорослей, но изрядное число лобковых вшей умудрилось выжить. Я прикладывал к черепу компрессы из водорослей, и они приносили мне огромное, хотя и скоротечное облегчение. Бо́льшую часть времени я лежал в пещере вытянувшись и лишь иногда смотрел в сторону горизонта. Там простиралась огромная пульсирующая пустыня, без островов и мысов. По ночам в пещеру, с регулярными промежутками, проникал свет. Здесь я и обнаружил в кармане свой флакон. Он не раскололся, стекло оказалось ненастоящим. А я думал, что месье Вейр все у меня забрал. Другой почти все время проводил на воздухе. Он кормил меня рыбой. Мужчине, если он настоящий мужчина, легко жить в пещере, вдали от всех. Он приглашал меня жить у него столь долго, сколько я пожелаю. Если мне предпочтительнее одиночество, сказал он, то он готов оборудовать для меня другую пещеру, чуть дальше вдоль берега. Он приносил мне поесть каждый день, а также время от времени заходил в пещеру с целью удостовериться в том, что мне удобно и что я ни в чем не нуждаюсь. Он был добр ко мне. Я не испытывал потребности в доброте.

– Вы, случаем, не знаете какой-нибудь приозерной пещеры? – спросил я. Я плохо переношу море, его плеск, качку, приливы и отливы и общую судорожность. Ветер, по крайней мере, иногда стихает. Подле моря у меня ощущение, что руки и ноги мне жалят тысячи муравьев. – Здесь мне скоро конец, и потом, как мне идти вперед?

– Вы утонете, – сказал он.

– Да, или брошусь со скалы.

– А я и думать не хочу о том, чтобы жить в другом месте. В своей хижине в горах я был очень несчастлив.

– В вашей хижине в горах? – Он пересказал историю своей хижины в горах, я успел ее позабыть, так что теперь будто слышал ее впервые. Я спросил, по-прежнему ли он владеет хижиной. Он ответил, что не возвращался туда с того дня, как покинул эти места, но что хижина, вероятнее всего, все еще там находится, чуть обветшавшая, последнее бесспорно. Впрочем, когда он попытался всучить мне ключ, я отказался, сказав, что все предусмотрел.