Подмена - Бренна Йованофф

Миссис Браммел нырнула за доску, вытащив оттуда коробку с бумажными носовыми платками, хотя Тэйт и не думала плакать.

— Тебе нужно время, чтобы прийти в себя?

— Нет! Я не расстроена и не убита горем, если вы не заметили. Я просто зла!

— Может, ты хочешь зайти к школьному психологу?

— Нет! Я хочу, чтобы кто-то, мать вашу, меня выслушал! — Тэйт почти кричала, в ее голосе была неестественная пронзительность. Внезапно она развернулась и пнула ногой стул, да так сильно, что мне показалось, будто вся аудитория загудела металлическим звоном от подошвы ее тяжелого ботинка.

— Ты можешь быть свободна! — заявила миссис Браммел, но не ласковым понимающим голосом, каким в таких случаях говорят учителя. Нет, это было произнесено не терпящим возражений тоном, подразумевавшим, что если Тэйт немедленно не покинет класс, то ее выведут с помощью охранника.

Секунду-другую казалось, что Тэйт предпочтет выдворение. Но потом она схватила со стола свои книги и, не оглядываясь, вышла из класса.

Остаток урока мы просидели в неловком молчании. Я держался за края парты, чтобы не тряслись руки, а миссис Браммел до самого звонка тщетно пыталась привлечь наше внимание к Натаниелю Готорну, Эстер и ее дурацкой проблеме отчуждения.

В коридоре меня нагнал Росуэлл, вышедший из кабинета математики.

— Готов к разговорному французскому?

Я мотнул головой, поворачивая к парковке.

— Мне нужно на воздух…

Росуэлл взглянул на меня, будто прикидывая, как бы сказать то, что он считает необходимым до меня донести.

— И все же мне кажется, тебе стоит пойти на французский… — произнес он наконец.

— Я не могу!

— Подразумевается — не хочешь?

— Подразумевается — не могу!

Он скрестил руки на груди.

— Нет, ты подразумеваешь как раз то, что не хочешь! Семантически, так сказать.

Я натянул рукав на пальцы, прежде чем взяться за ручку двери.

— Мне нужно выйти. — Я старался говорить тихо, голос слегка дрожал. — Ненадолго. Мне, правда, нужно подышать свежим воздухом.

— Нет, тебе нужно рассказать мне, почему ты выглядишь, как мертвец! Мэки, что с тобой?

— Ненавижу все это, — ответил я, с трудом выдавливая из себя слова. — Ненавижу, что люди цепляются к вещам, которые их совершенно не касаются! Ненавижу, что никто не способен просто не лезть! И еще ненавижу Натаниеля Готорна!

Росуэлл сунул руки в карманы, внимательно глядя на меня.

— Ладно. Хотя, честно говоря, я не этого ожидал.

Он не пошел за мной.

Я добрел до дальнего угла парковки и привалился к здоровенному белому дубу, подставив лицо сыпавшемуся сквозь листву дождю.

Прозвенел звонок, но я продолжал стоять — замерев и отрывисто дыша. Хотя я никогда не был отличником, я хорошо помнил сюжет книги, чтобы знать наверняка — возможно, Эстер Прин смогла бы с высоко поднятой головой носить букву «А» на одежде и дальше, но у ее любовника, проповедника Артура Димсдейла, эта буква была выжжена на груди. И умер в конце он, а не она.

За спиной чья-то машина взревела на холостых, потом меня окликнули:

— Эй, Мэки!

Тэйт, медленно тащившаяся вдоль бордюра парковки на своем кошмарном «бьюике», перегнулась ко мне с переднего сидения. Видимо, она решила, что на сегодня уже отучилась. Или просто устала давать бесплатный спектакль.

Тэйт похлопала рукой по пассажирскому сидению:

— Похоже, дождь надолго. Подвезти тебя?

Машина рычала на холостом ходу, дворники ходили туда-сюда. Длинный серый корпус, ядовитый блеск крыльев. Злобная металлическая акула, а не машина.

— Да нет, все нормально. Но все равно спасибо.

Я покачал головой, глядя на то, как дождь колышущейся бахромой стекает с переднего бампера машины — лишь бы не поднимать глаз на Тэйт.

Сейчас вид у нее был более кроткий и юный, чем обычно.

Стоя под моросью, я размышлял, что бы сделать, чтобы не молчать, как идиот, — может, похвалить Тэйт за то, как она осадила миссис Браммел, или сказать, как я восхищаюсь тем, что, несмотря на свое горе и всеобщее навязчивое внимание, она нашла силы послать всех к чертям собачьим?

Так прошла еще минута, потом Тэйт заглушила двигатель и вышла из машины.

— Слушай, мне надо с тобой поговорить.

На ее лице появилось странное выражение, будто, оказавшись под капающим дождем небом, девушка утратила всю свою уверенность. Будто я чем-то ее пугал. Губы у нее были припухшими. Под глазами залегли голубые тени, как от недосыпа.

Подойдя совсем близко, Тэйт развернулась, и теперь мы стояли плечом к плечу, лицом к парковке. Ее локоть был в нескольких дюймах от моего рукава.

— У тебя есть минутка?

Я промолчал.

— Боже, можно сказать хоть что-нибудь? — Она уставилась на меня, жуя нижнюю губу. Та сильно распухла, словно Тэйт делала это постоянно.

Несмотря на вонь «бьюика», я слышал, что от Тэйт пахло чем-то свежим и сладким. Цветущими деревьями или какой-то вкусностью, которую хочется положить в рот. Было странно, что так может пахнуть девушка, одетая в трагедию и детройтскую сталь.

— Тебя не было на похоронах, — сказала она.

Мне показалось, будто бежавшей между нами электрический ток, загудел еще сильнее.

Я кивнул.

— Почему? Твой отец просто зациклен на «еще крепче сплотим ряды нашей общины», и вообще, он потратил кучу сил на организацию церемонии… И Росуэлл там был…

— Религия — это тема моего отца, — ответил я как можно небрежнее, тем равнодушно-механическим тоном, который убедительнее всего демонстрировал, кто я такой — законченный лжец, повторяющий чужую ложь. — И, к тому же, похороны — не светское событие для удовольствия или приятного времяпрепровождения.

Тэйт молча разглядывала меня. Потом крепко обхватила себя руками, отчего сразу как-то уменьшилась в размере. Мокрые волосы прилипли к ее лбу.

— Проехали. Это, типа, неважно.

— Ты все правильно поняла.

Тэйт сделала глубокий вдох и подняла на меня глаза.

— Это была не она.

Я ничего не сказал. Она тоже. Мы просто смотрели друг на друга.

Тэйт стояла так близко, что я видел в ее глазах зеленые и золотые искорки и крохотные пятнышки, такие глубокие и прохладные, что они казались лиловыми. Оказывается, раньше я никогда не смотрел ей в глаза.

Тэйт зажмурилась и беззвучно пошевелила губами, как будто репетируя.

— В гробу была не моя сестра, а кто-то другой. Я знаю свою сестру. Понятия не имею, кто это, но это точно была не она.

Я кивнул. Мне вдруг стало холодно, руки покрылись гусиной кожей, и дождь не имел к этому отношения. Ладони закололо, они начали неметь.

— Ну что, так и будешь стоять и хлопать глазами, как неживой?

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Я ничего не хочу от тебя услышать, я хочу, чтобы кто-нибудь услышал меня!

— Может, тебе стоит поговорить со школьным психологом? — пробормотал я, разглядывая носки своих ботинок. — Всегда думал, что для этого они и существуют.

Тэйт развернулась, и я увидел ее глаза — огромные, измученные и впервые полные слез.

— Знаешь что… Да пошел ты!

Она бросилась через лужайку к своей машине, плюхнулась на водительское сидение, с грохотом захлопнула дверь, включила заднюю передачу и выехала на дорогу.

Только когда Тэйт доехала до Бентхэйвен-стрит и скрылась за углом, я сполз по стволу вниз и сел, привалившись головой к дереву. Не замечая дождя, который падал мне на лоб и струился за воротник.

Я не выдал свой секрет, потому что не представлял, как сказать о нем вслух. Никто этого представлял. Все в городе цеплялись за ложь о том, что умершие дети были их настоящими, родными детьми, а не похожими подменышами. Потому что только так можно было не задавать вопросов о том, что случилось с их настоящими детьми. Я тоже никогда об этом не спрашивал.

Таков был закон этого города: не говорить и не спрашивать. А Тэйт взяла и спросила. Ей хватило храбрости заявить о том, о чем знали все — о том, что ее настоящая родная сестра была подменена чем-то жутким и чужим. Даже моя собственная семья так и не набралась сил сказать об этом вслух.

Тэйт стала одиночкой и парией, хотя из нас двоих выродком был я. Но я отпрянул от нее как от заразной, хотя она была просто человеком, пытавшимся получить ответ из самого очевидного источника.

Да-да, из очевидного. К чему юлить — я был странным и ненормальным. Любая маскировка работает до тех пор, пока зрители соглашаются не вглядываться в то, что она скрывает.

Если выстроить в ряд всех учеников нашей школы, сразу станет ясно, кто — чужак. Болезнь. Зараза.

Сгорбившись под деревом, я закрыл голову руками.

Я так ужасно вел себя с Тэйт, потому что у меня не было выбора. Таковы правила игры, когда ты их принимаешь, самое главное — оставаться незаметным. Остальное неважно. Я не мог ничего исправить и отыграть назад, потому что был тем, кем был.