22 шага против времени - Валерий Квилория

– Отныне, – продолжил он, – отменяется всякая барщина и вводится повсеместный оброк.

В толпе заволновались.

– А поскольку же оброку положено?

– По двенадцати рублёв в год! – объявил староста в полной тишине.

Кто-то охнул. Кто-то ругнулся. А какая-то баба запричитала истерично, с подвывом.

– Что ж это деется? – возмутился Лозович. – Самые сквалыжные паны и те оброку берут не более шести целковых. А нам выходит аж в два раза более?! Нешта ты, Родион, – обратился он к старосте, – не ведаешь, что нам такой повинности не осилить?

– Я-то ведаю, – покачал головой Родион, – да новый пан больно крут. Ничего слушать не желают – вынь да положь ему, и всё тут.

– По миру он нас с эдаким оброком пустит, – заговорили в толпе. – Быть голодному году.

Шурка протиснулся поближе к старосте.

– С чего это граф тут хозяином стал? – поинтересовался.

– Дык господин Переверзев всё вчистую проиграл, – пояснил Родион. – Купчую[59] на имя вашего товарища составили. Всё чин чином. А опосля взяли и застрелились. Фёкла Фенециановна отныне вдовица. Да, пожалуй, ещё и не ведает ни о чём. Не нашли её дворовые, сколь ни искали.

– А зачем же графу деньги понадобились? – спросил, наливаясь гневом, Шурка.

– Желают аглицкие машины купить – мануфактуры[60] открыть.

– Вот гад! – помахал кулаком Шурка и, не прощаясь, бросился через луга прямиком к помещичьей усадьбе.

В Леру вселился бес

Ворвавшись в гостиную, Шурка застал там весёлого Леру.

– Братан! – заорал тот, едва увидел Захарьева. – Представляешь?! Это всё моё!

И он раскинул руки, дико озираясь по сторонам.

– Ты что натворил? – подступил к нему Шурка.

– Да ничего особенного, – счастливо улыбался Лера. – Помещик проигрался в пух и прах! Купчую на меня составил, а сам закрылся в кабинете и пиф-паф себе в лоб. Ха! Ха!

Шурка смотрел на друга и не верил своим глазам, как будто бес, ранее сидевший в Переверзеве, переселился в Леру.

– И не жалко?

– Конечно, жалко. Он своими куриными мозгами весь кабинет испачкал, – цинично заявил Стопочкин.

– Да ты чего?! – опешил Шурка. – Он всё-таки человек.

– А чего его жалеть, – отмахнулся Лера. – Эксплуататор!

– А ты сам? – вспомнил Шурка. – Зачем в два раза оброк увеличил? Крестьяне из-за этого с голоду помрут.

– Не помрут, – пренебрежительно сплюнул на пол Лера. – Зато на эти деньги я в Европе машины закуплю, открою завод и будет у моих крестьян светлое будущее. Одену их, обую, накормлю, да ещё в школу отправлю учиться.

– А теперь им, значит, помирать?!

– Переживут. Раньше тоже не жировали. Попили с них кровушки Переверзевы. Давай, – хлопнул он Шурку по плечу, – закатимся в уездный город – попируем, а потом с Фёклой разберёмся – отправим её куда-нибудь на Соловки[61].

Только тут Шурка вспомнил, что оставил помещицу в виде соляной статуи, и не на шутку встревожился. Что-то ему подсказывало, что и в парке может быть не всё в порядке.

– Ладно, – пообещал он грозно, – я ещё вернусь.

Двухчасовой прыжок

Предчувствие Захарьева не обмануло. Соляная статуя была на месте, но возле неё топталась неведомо откуда взявшаяся тут коза и с наслаждением слизывала любимое всеми парнокопытными лакомство.

– А ну пошла! – закричал на неё Шурка.

Коза, задрав хвост, ускакала в ближайшие заросли, а Шурка подошёл ближе, присмотрелся и схватился за голову. Сбоку на длиннополом платье Переверзевой противное животное вылизало глубокую впадину. Что делать? Недолго думая, он взял пригоршню влажной земли и замазал углубление. И лишь затем ткнул пальцем в помещицу. Мгновение – и перед ним вновь стояла живая и невредимая Фёкла Фенециановна.

– Ай! – всплеснула она руками, глядя на заходящее солнце. – Ведь вот токмо день был и солнышко высоко стояло, а уж закат. Как же вы такие фокусы способны делать? Вы, может, сами и есть граф Калиостро, ведь и имя у вас то же?

– Да что вы, – покосился Шурка на вылизанный козой подол и, убедившись, что с платьем всё в порядке, вздохнул с облегчением. – Какой из меня знаток магического искусства. Это всего-навсего невинная шутка.

– А всё-таки, – допытывалась помещица, – отчего солнце так быстро ушло за горизонт?

– Гипноз, – стал выдумывать на ходу Шурка. – Мы спим, а время идёт.

– Господи, – перекрестилась Переверзева, – вы, почитай, алхимик[62].

– Ни в коем случае, – любезно улыбнулся Шурка, – у меня всё строго по науке.

Фёкла Фенециановна взяла его под руку и повела к особняку.

Пойдёмте, князь, нас, верно, заждались.

Шурка шёл, машинально отвечал на вопросы любопытной помещицы, а сам напряжённо думал, каким образом исправить ситуацию. И придумал: надо вернуться в то время, когда Переверзев был ещё жив, и остановить игру, чтобы Лера его не обыграл. Для начала Шурка измерил время. Выходило, что с момента самоубийства Марьяна Астафьевича минуло два часа и четыре минуты. «Так, – рассуждал Шурка, – значит, мне надо попасть примерно на два с половиной часа назад».

– Хотите, – посмотрел он тогда на Переверзеву, – я вам ещё один фокус покажу?

– Будьте любезны, – согласилась помещица.

Шурка хотел было начать преобразование, как вдруг заметил движение в ближайших зарослях сирени. «Неужели опять коза?». Словно в подтверждение его догадки, оттуда донеслось блеяние. Недолго думая, Шурка подхватил с земли увесистый обломок ветки и запустил им что есть силы в кусты. Послышался звук падения тела на землю. Следом из зарослей выскочила любительница соляных статуй и понеслась отчаянным галопом прочь.

– Экий вы меткий, – заметила помещица.

– Это ещё что, – улыбнулся Шурка, – смотрите…

В следующий миг он исчез. Удивлённая, Фёкла Фенециановна осмотрела всё вокруг и, к своему изумлению, нигде князя не обнаружила.

Опять капитан-исправник

В тот момент, когда перед помещицей вместо князя Александра оказалась пустота, сам Шурка ушёл на два с половиной часа назад. До рокового выстрела Марьяна Астафьевича оставалось менее получаса. Надо было спешить. Но тут на беду Шурку нагнал капитан-исправник на лошади.

– Здравия желаю, – приподнял он фуражку. – Вы, стало быть, тоже из князей Захарьевских?

– Так и есть, – улыбнулся Шурка, сообразив, что, вернувшись на два с половиной часа назад, он только-только распрощался с начальником уездной полиции.

– Это был ваш брат? – кивнул исправник в глубину парка, говоря о самом Шурке, который в это же время должен был прогуливаться в обществе Переверзевой.

– Ах, да, Александр, – сделал любезное лицо Шурка. – А вы, вероятно, сосед Марьяна Астафьевича?

– Воевали вместе, три компании прошли.

– Очень приятно, – сказал Шурка и попытался раскланяться. – А я как раз к Марьяну Астафьевичу спешу.

– Большого отчаяния человек, – словно не замечая его желания поскорее распрощаться, вздохнул Азбукин. – Завсегда вперёд солдат в атаку хаживал.

Порывшись в кармане, он выудил серебряный медальон.

– Гляньте-ко, князь, тут как раз заглавный подвиг вашего хозяина запечатлён.

Шурка, для которого каждая секунда была на вес золота, посмотрел из вежливости. На широченном медальоне в виде барельефа была отчеканена фигура офицера со шпагой в руках, который взбирался на верхушку крепостной стены и за спиной которого шли, ощетинившись штыками, солдаты.

– Герой, – подкрутил ус исправник. – Сиё случилось при взятии города Журжи. Народу там полегло немало. И не всякому удалось взять оный бастион. А вот Марьян Астафьевич преодолел. Да вы сами его расспросите. Так-то он молчун. Но ежели хватит лишку, то может поведать о баталиях былых…

Неожиданно Шурка понял, что если он сию секунду не распрощается со словоохотливым капитаном-исправником, то опять не застанет Переверзева в живых. Тогда снова придётся возвращаться назад во времени. А как это сделать и не запутаться после со всеми этими превращениями-возвращениями, Шурка мог только догадываться.

– Извините, – решительно вернул он медальон, – мне непременно нужно идти, иначе быть беде.

– Неприятность какая? – насторожился полицейский.

– Боюсь, рассердится Марьян Астафьевич за моё опоздание, – улыбнулся Шурка.

– Это они умеют, – подмигнул исправник и стеганул лошадь. – Поклон ему от сослуживца передавайте!

О геройстве

Распрощавшись с Азбукиным, Шурка обнаружил, что до самоубийства помещика остались считанные минуты. Не теряя времени даром, он вбежал в дом. Там царила тревога. Туда-сюда металась напуганная и безмолвная дворня. А со второго этажа доносились звон бокалов, бряцанье шпор и громкие крики.