Вне морали - Брайан Фриман

Пока Томми и Рейчел пристегивались ремнями к креслу, на них навели прожектор, и Эмили увидела их лица.

Рейчел, с раскрасневшимся от счастья лицом, бесстрашно улыбалась. Томми, напротив, был бледен как полотно, по лицу градом катился пот, стекал на грудь, пропитывал рубашку.

В то мгновение Эмили все поняла. Нет, не аттракциона Томми боялся. Она вспомнила, что отец Томми умер в тридцать семь лет, а его дед не дожил и до тридцати. Его нашли лежащим в кювете, куда он свалился по дороге из магазина. Врачи констатировали внезапную остановку сердца.

– Я никогда не вырасту, Эмили, – полушутя-полусерьезно сказал ей однажды Томми в постели.

– Стойте! – закричала Эмили, но никто не услышал ее.

Остатки радости от посещения ярмарки исчезли, мозг начал окутывать мрак. Шум музыки и голосов вдруг стих, вокруг нее завертелись, заплясали огоньки. В нос и горло ударил запах горелого машинного масла. У Эмили перехватило дыхание.

– У него сердечный приступ! – продолжала кричать она.

Раздался громкий смех. Как здорово. Какая забавная и уместная шутка.

Лязгнул замок, отлетел в сторону крепежный трос, и кресло взлетело вверх. Трамплин завибрировал. Микрофон донес радостный визг Рейчел, рассеял его по всей ярмарке. Эмили передернуло, в голосе Рейчел ей послышались нотки сладострастного женского восторга. Затем из динамиков на толпу посыпался ее довольный смех.

Томми молчал.

Полет вверх, полминуты экстаза и плавный спуск вниз. Кресло подъехало к началу трамплина. Эмили показалось, что миновала целая жизнь. Из оцепенения ее вывели встревоженные голоса. Толпа, испуганно перешептываясь, показывала пальцем в сторону кресла. Эмили посмотрела туда. Рейчел трясла Томми за руку.

– Пап, все, мы приехали. Выходим.

Эмили взглянула на Томми. Тот сидел, свесив голову набок. Глаза закатились и напоминали два сваренных вкрутую яйца, язык вывалился изо рта. Эмили завизжала.

– Пап, мы приехали, – повторяла Рейчел. – Давай просыпайся.

Эмили перелезла через забор, отделявший трамплин от зрителей, служитель помог ей отстегнуть и снять ремни с Рейчел и Томми. Он вывалился из кресла и бесформенной массой рухнул на землю. За ним из кресла выпала Рейчел, вцепившаяся в его руку. Она трясла его, умоляю проснуться.

В тот момент Эмили уже знала, что миновала опасный перекресток. Какая-то потаенная часть ее души подсказывала, что открывающаяся перед ней дорога ведет к лучшему. Позже оказалось, что жить с Томми умершим гораздо легче, чем с Томми живым. Эмили всегда работала и по всем счетам платила из своих денег. Через несколько лет она начала потихоньку выбираться из долгов.

Но Томми не умер для Рейчел, и это тревожило Эмили. Он словно застыл в памяти дочери.

Все началось на следующий день после ярмарки, когда они возвращались в Дулут. Слезы на лице Рейчел высохли, а горе от потери отца как-то незаметно и плавно перетекло в ненависть к матери. На подъезде к Дулуту Рейчел внезапно повернулась к Эмили, ее глаза холодно блеснули.

– Это ты его убила, – с пугающим возбуждением в голосе произнесла она.

Эмили попыталась объяснить ей, что она ни в чем не виновата, у Томми было слабое сердце, но Рейчел оборвала ее на полуслове. Она не желала ничего слышать.

– Папа всегда говорил, что если он умрет, то только из-за тебя. Ты его и убила.

Так между ними возникла война.

Сейчас, лежа на кровати Рейчел, Эмили вертела в руках смешную глупую игрушку.

– Рейчел, Рейчел, малышка моя. Почему ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделала плохого?

Глава 5

Пойнт-Парк, район, где жил Страйд, длинной, изогнутой, похожей на крючок полосой земли тянулся между южной оконечностью озера и спокойными внутренними гаванями Дулута и Верхнего, штат Висконсин. На узеньком полуостровке едва разместилось с дюжину домов, стоящих по одну сторону дороги. Въехать в Пойнт-Парк можно лишь одним путем – по разводному мосту через канал. Мост вынуждал жителей планировать свою жизнь с учетом прохождения под мостом грузовых судов.

В четыре часа утра Страйд возвращался домой почти на автопилоте, совсем забыв про мост. Услышав предупреждающий звон колокола, он сначала подумал, что измотался до такой степени, что начались галлюцинации. Он сбавил скорость, выключил стереосистему и прислушался. Поняв наконец, что он подъезжает к мосту и тот скоро поднимется, нажал на акселератор, но было поздно. Чертыхнувшись, Страйд остановил машину у шлагбаума, выключил двигатель и принялся гадать, долго ли ему придется торчать здесь.

Он вышел из автомобиля, облокотился на открытую дверь, подставив лицо под порывы холодного ветра. Дотянувшись до держателя стаканов в машине, он вытащил из него новую пачку сигарет, раскрыл и закурил. К черту силу воли, надоело ее проявлять! Будь что будет, теперь уже не важно. Страйд устало курил, слушая, как поскрипывает, поднимаясь, мост. Вот так и он сам, с тех пор как раковая опухоль отобрала у него Синди, год не жил, а скрипел. Целый год. Город, всегда являвшийся для него родным домом и который, как казалось Страйду, он никогда не покинет, вдруг стал для него мрачным, неприветливым, опасным. Все, что было ему знакомо десятки лет, например, этот разводной мост или запах озера, внезапно наполнилось воспоминаниями.

Во времена его детства Дулут считался городом одной промышленности, столицей северного региона штата, или Железного пояса, как его все называли благодаря крупным рудным залежам. Триллионы гранул таконита низвергались в бездонные трюмы гигантских судов, те оседали в воде и затем осторожно, огибая подводные скалы, шли по фарватеру озера Верхнее, устремлялись на северо-запад. Дулут был городом трудяг, шахтеров и моряков, едва умеющих читать и писать, пропитанных по́том и пылью, таких, как отец Страйда.

Нельзя сказать, что жизнь тогда была лучше, но зато город казался добрее, а люди приветливее. Вместе они переживали подъемы и спады горнорудной промышленности, то жировали, то бедствовали, работали, страдали и радовались. Девять месяцев в году, пока не замерзнет озеро, ритмом городской жизни управляла руда. Приходили и уходили поезда, пришвартовывались и отплывали корабли. Мост поднимался и опускался. Железная руда, исходный материал для небоскребов и автомашин, станков и оружия начинала свой путь здесь, в Дулуте, на суглинистой почве штата Миннесота, откуда ее везли по всему миру.

Но вскоре добыча таконита начала приходить в упадок, что повлекло за собой снижение благосостояния Дулута. Руда перестала кормить людей. Тогда отцы города, заседавшие в совете, решили извлечь пользу из его удачного расположения. Оглядев рудники и шахты, проехавшись по берегу озера, они воскликнули: «Да прибудут сюда туристы!» Горнорудное производство стало своего рода достопримечательностью. Любители промышленной экзотики со всей страны устремились на мост, на котором сейчас курил Страйд, чтобы поглазеть вниз, на канал и на проходящие по нему большегрузные суда.

Но только не сейчас, в четыре утра. Страйд стоял в одиночестве. Делая длинные жадные затяжки, он рассматривал ржаво-красный корпус сухогруза, неторопливо проползавшего под мостом. На его палубе стоял мужчина и тоже курил. В утренней полутьме его фигура была едва различима. Он поднял руку и помахал Страйду как старому знакомому. Страйд махнул ему в ответ. Он вполне мог бы оказаться на месте этого моряка, сложись его жизнь так, как он и предполагал, когда был подростком.

Когда мост опустился, Страйд сел в свой «бронк». Двигаясь по мосту, он вслушивался в жалобное поскрипывание настила под колесами машины, глядел вниз на сухогруз – он все так же пламенел на зеркале воды, направляясь к озеру. Вместе с ним уходила и часть Страйда. Это чувство он испытывал всякий раз, провожая взглядом корабли. Очевидно, поэтому он и остался жить здесь.

Жители Пойнт-Парка, веселые и сердечные, терпели туристов, бури, штормы, метели, наледи, и все только ради полумесяца идиллических летних дней, которые делали это место лучшим на всей земле. Здесь был пляж, уменьшавшийся ежегодно на несколько сантиметров. От крошечных задних двориков коттеджей его отделяли заросли высокой мягкой травы и небольшая рощица. В июле, по воскресеньям, Страйд, как и его соседи, брал шезлонг и шел на пляж, продираясь сквозь травяные заросли. Там он часами сидел, наблюдая, как плывут по каналу лодки, яхты и корабли.

Большинство коттеджей, за исключением тех, что приобрели новые обитатели, понаехавшие из крупных городов, вырвали с корнем или перестроили, были очень старыми и ветхими, избитыми и исхлестанными непогодой. Каждую весну Страйду приходилось красить свое жилище. Сначала он использовал дорогие краски, но вскоре стал пользоваться первой подвернувшейся под руку – все равно никакая краска больше одной зимы не выдерживала.