Небеса ликуют - Андрей Валентинов

Между тем неутомимые лицедеи уже провозглашали здравицу в честь мастеров кукол и марионеток, за ними последовали сочинители текстов, а заодно и типографы, оные тексты издающие.

Последний тост я выпил без всякой охоты. Если «текстами» господа лицедеи называют слышанные мною вирши, то поздравлять их авторов не с чем. К тому же я в простоте своей душевной был уверен, что Комедия дель Арте славна импровизацией, а вовсе не «текстами».

Мне не без смущения пояснили, что слава — славой, а на одной импровизации далеко не уедешь. Посему многие труппы уже много лет кормятся, так сказать, объедками чужого репертуара. А господа сочинители охотно перерабатывают пьесы Жоделя и Лариве в немудреные фарсы.

Этот короткий рассказ послужил хорошим поводом к тому, чтобы выпить за «настоящих» драматургов: за всех вместе, а затем за каждого в отдельности.

После тоста за Кристофера Марло я понял, что пора уходить. Не телом — мыслями. Я-первый остался в забитом народом зале с низким закопченным потолком, где уже появилась гитара и кто-то (кажется, все тот же Капитан-Испанец) готовился терзать беззащитные струны, а я-другой привычно потянулся к недочитанному документу. Веселья не получилось. Наверно, я и впрямь Неулыбчивый.

«Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу в числе 1080 человек, а в Киеве ждал их казак бывалый, некий мещанин киевский, с которым было все улажено. До данному им знаку Киев обступили со всех сторон, началась на улицах злая потеха: начали разбивать латинские кляшторы, до остатка все выграбили, что еще в них оставалось, и монахов, и ксендзов волочили по улицам, за учениками же коллегиума гонялись, как за зайцами, с торжеством великим и смехом хватали их и побивали. Набравши на челны 113 человек ксендзов, прочих братьев, шляхтичей и шляхтянок с детьми, побросали в воду, запретили под смертною казнию, чтоб ни один мещанин не смел укрывать латинов в своем доме. И вот испуганные обыватели страха ради иудейского погнали несчастных из домов своих на верную смерть. Тела убитых оставались псам. Ворвались и в склепы, где хоронили мертвых, трупы выбросили собакам, а которые еще были целы, те поставили по углам, подперши палками и вложивши книги в руки…»

И вложивши книги в руки… Отцу Мигелю Библию прибили к груди — железным штырем. Только не мертвому — живому. Прости им всем, Господи, ибо не ведают…

— Где вы, синьор Неулыбчивый?

Я-первый дал маху: позволил обнаружить отсутствие своего невидимого собрата и вдобавок умудрился проморгать резкое изменение диспозиции. Только что рядом с мною сидел Кардинал, посвечивая изрядным синяком под левым глазом. Мы (то есть он и я-первый), кажется, обсуждали с ним достоинства ранних пьес Лопе де Веги, причем мой собеседник успел проявить неплохое знание предмета. Теперь же на его месте оказалась синьорина капокомико собственной персоной. И когда только успела?

— Так все-таки, где вы?

— В Киеве, — без особой охоты сообщил я, уже жалея, что поддался уговорам и пришел на это сонмище.

— А где это? В Америке?

Я невольно вздрогнул. Про Америку я им ничего не говорил. Случайность? Совпадение?

— Почти, — охотно согласился я. — Извините, кажется, немного задумался…

Девушка улыбнулась, на щеках проступили еле заметные ямочки. Только сейчас я по-настоящему смог рассмотреть ее лицо. Я не знаток, но красавицей ее назвать трудно. Маленький острый нос, большой рот с пухлыми «мавританскими» губами, чуть оттопыренные уши с еле заметными мочками, слева над верхней губой — небольшая родинка… Да что это я? К счастью, мне не придется составлять объявление о розыске с указанием точных примет!

— Не стоит. — Ее лицо тут же исчезло под небольшой черной маской, и я невольно устыдился. — Актрису надо разглядывать, когда она на сцене. Знаете, многие дворяне, из тех, кто побогаче, охотно берут актрис в содержанки — и очень быстро разочаровываются. Им нравится образ, а не женщина. Если хотите, призрак…

В ее голосе внезапно послышалась еле скрытая горечь, и я удержался от дальнейших расспросов.

— Поэтому я люблю носить маску. И вы, кажется, тоже.

Когда я играл Илочечонка, сына ягуара, то действительно надевал маску, но девушка имела в виду совсем другое. Да, в наблюдательности ей не откажешь.

— У меня сейчас много дел, — осторожно начал я. — Хлопоты, знаете…

— Вы… негоциант?

Кажется, она хотела сказать «купец», но в последний миг исправилась. «Негоциант» звучит несколько благороднее. Итак, за дворянина она меня не приняла. Что значит не носить шпагу!

Прежде чем ответить, стоило подумать. Те сделки, которые удалось заключить в Амстердаме, тянут почти на миллион дукатов. Но…

— Приходилось заниматься и этим, синьорина капокомико. Но вообще-то у меня другое ремесло.

— Но вы же не моряк? Ваши руки…

Да, у девушки острый глаз. Наверно, отсюда и Америка. Загар не скроешь, а плащ из Амстердама слабо ассоциируется с Турцией или Магрибом.

Интересно все-таки, кто я? Еще полгода назад на такой вопрос ответить было очень просто.

— Я гидравликус.

— Кто-о?!

Объясниться мне не дали. Несколько голосов дружно укорили Коломбину в том, что она узурпирует внимание гостя. Громче всех звучал щебет Климены, которая попыталась подсесть ближе, но тут же ретировалась, встретившись взглядом с синьориной капокомико. Мне тоже досталось — за отрыв от компании. Пришлось вновь хлебнуть из кубка, но это не удовлетворило присутствующих. От меня потребовали открыть страшную тайну: играл ли я на подмостках, а если играл, то где и какие роли. Похоже, моя скромная декламация о фиалке произвела некоторое впечатление, и мне было сказано, дабы я не юлил, ибо коллегу они чуют, как вино в запечатанной бочке, — за полсотни шагов.

Я покосился на Коломбину и поймал ее любопытный взгляд. И вправду интересно: играют ли гидравликусы в театре?

Проще всего было солгать. Даже не солгать, а сообщить чистую правду: в профессиональной труппе не состоял и хлеб лицедейством не зарабатывал. Но…

…Но всегда найдется маленький, черненький, дергающий тебя за язык…

Узнав, что я все-таки бывал на сцене, собрание тут же осушило по кубку за собрата и тут же потребовало воспроизвести что-нибудь из моего постоянного репертуара. Это было уже хуже. Хотя бы потому, что моя первая роль — царя Ирода — мне никогда не нравилась, а рассказывать о сыне ягуара не имело смысла, ибо отважный Илочечонк изъяснялся исключительно на гуарани.

Впрочем…

Я встал, подождал, пока стихнет шум, окинул взглядом присутствующих, а затем поглядел вверх. И тут же все исчезло. Вместо грубой деревянной люстры, на которой плавились дешевые сальные свечи, передо мной встала каменистая вершина, и над ней возвышались позолоченные крыши города Куско. Города, который мне предстояло взять.

…Эта роль мне долго не давалась. Я не солдат и никогда не водил армии на приступ. Но как-то я представил, что передо мною — не Куско, давно погибшая столица Детей Солнца, а Сан-Паулу, гнездо проклятых бандерайтов. И все сразу же стало на свои места.

Мы играли эту пьесу всего дважды. В последний раз — совсем недавно, всего полгода назад. Это было как раз перед тем, как отец Мигель уехал в Капауко. Уехал — и не вернулся…

На мне короткий военный плащ, у пояса меч — деревянный, с нефритовыми вкладышами…

Куско! Сияющий город!Ныне ты враг Ольянтаю!Видишь, я меч поднимаю,Будешь ты мною расколот!Я твое сердце достану,Брошу орлам на съеденье!Гибель несу я тирану,Мстя за свое униженье.Яркого Солнца столица,Город богатства и славы!Знай же: на ложе кровавомИнкское счастье затмится!

Я медленно поднял руку к ненавистному городу, не грозя, а словно закрываясь от невыносимого блеска золота. Горе вам, Сыновья Солнца! Горе!

Они погибли давно — еще до того, как родился мой отец и отец моего отца. Возле Тринидада до сих пор страшным призраком стоят руины погибшего дворца, заросшие густой колючей травой. Там тоже ягуары — каменные, с навеки застывшим оскалом.

Куско! Ты, мною сожженный,Небо затмишь голубое!С ложа страданий с тобоюСверзнется Инка сраженный.В жизни я больше не будуМилости ждать на коленях,В новых кровавых сраженьяхСлаву и трон я добуду!

[7]

Теперь улыбнуться, нет — оскалиться, левая рука еле заметно дергается, пытаясь сжаться в кулак… Все!

Кажется, оценили. Во всяком случае, хлопали, как мне почудилось, не только из вежливости. Я поглядел на Коломбину — девушка не улыбалась, губы сжались, глаза смотрели холодно и неулыбчиво, словно Коломбина готовилась мне подыграть. Я вдруг представил ее в роли Коси-Койлор, невесты того, кто мстил надменным инкам. А что? Жаль, мне этого не увидеть. В Италии не ставят «Апу Ольянтай».