Беверли-Хиллз - Пат Бут

На ней было черное платье с глубоким вырезом и бесстыдными разрезами сбоку, обнажающими не только ляжки, но и бедра, почти до талии. Одеяние предназначалось скорее для того, чтобы не скрывать, а показывать публике мощные молочно-белые телеса. Они выпирали из-под темной ткани, как зубная паста из раздавленного тюбика. Это было торжество плоти, настоящий ее праздник.

Подобную Валькирию создала сама природа и постаралась вовсю. Ее волосы натуральной блондинки были закинуты назад, открывая высокий лоб, как ввел это в моду Тони Кертис в фильмах пятидесятых, но сзади они были безжалостно подстрижены, словно обрублены, открывая взгляду мощную шею, на которую был насажена скульптурной лепки голова.

Лицо ее, как ни странно, было будоражаще красиво. Под грозными бровями сияли неестественным, металлическим блеском ее голубые, неживые глаза. Это не была голубизна неба или моря. Цвет их скорее походил на голубоватое свечение электрических разрядов. Аудитория заглядывала в них, словно в провал, в межзвездное пространство, в некую «черную дыру», о которой толкуют астрономы и пишут фантасты, и никто не знает, что таится на ее дне.

Больше секунды в ее глаза смотреть было невозможно. Большинство публики вертело головами, ерзало на месте, отворачивалось. Роберту тоже стало страшновато. Но, однако, все присутствующие – и наглый киношный народ, и накачанные наркотой дамочки, и трезвые медицинские светила, и храбрые голливудские ковбои – начали помимо своей воли срываться с краю в эту бездонную пропасть.

Покорившись чужой воле, они избавились от забот, им не нужно проявлять собственную инициативу, думать своей головой. Их зовут, и они откликаются на зов, устремляясь в пустоту. Они отдали какому-то неизвестному божеству и ум свой, и энергию, а взамен получат, может быть, безопасность и покой…

Четко очерченные губы Каролин Киркегард не шевелились, однако им слышался ее голос. И она обещала именно это… и еще блаженство, как будто она выставляла перед ними блюда, полные спелых фруктов, сочащихся сладостью, – манго, и папайя, и киви, и они пожирали их с жадным аппетитом, насыщаясь, прежде чем совершить прыжок. Они ели, двигали челюстями и без страха думали, что и их скоро съедят без остатка, и от этой мысли тоже испытывали наслаждение.

Торс Каролин Киркегард мог заставить плакать от зависти поклонниц бодибилдинга и нудистских пляжей. Любые дозы стероидов, впрыскиваемых или глотаемых, не дали бы того результата, какой демонстрировало чудище, расположившееся на эстраде. Плечи этой самки были прямы и широки, а руки, бугрящиеся мускулами, были способны победить в армрестлинге любого громилу на побережье. В грудях, распирающих лиф платья, не ощущалось воздействия силикона. Они были натуральны и поэтому возбуждали. Неуловимое движение обладательницы могучего бюста – платье чуть сползло, и появился коричневый, большой, как юбилейная медаль, сосок.

Роберт, очнувшись от гипноза, смотрел на нее не как на живую женщину, а как на некую совокупность геометрических фигур, искусно подогнанных по размеру.

– Разве она не богиня?

Его сознание еще не вырвалось из сумрака, тишина в зале давила на него, словно толща темной воды на погрузившегося в бездну водолаза. Он никак не мог отыскать подходящие слова, чтобы ответить дочери, и язык его бессильно застрял в пересохшем рту.

Однако разумная мысль все-таки прорвалась сквозь пелену и вспыхнула в его мозгу. Каролин Киркегард нельзя так просто послать к чертям собачьим. Как бы это ни было смехотворно, но она личность неординарная. Хотя бы своими великанскими размерами. Она не просто женщина из плоти и крови. Она существо, созданное кем-то для того, чтобы наказать нас за наши грехи. И мужчин, и женщин, и детей – она всех ненавидит. Она бесполое создание, способное изъясняться, словно бы на эсперанто, со всеми, без различия наций, полов и возрастов. И воздействует на всех своей ужасающей сексуальностью.

– Пап, не отвлекайся. Смотри на кристаллы, – потребовала Кристина.

Кристаллы на колоннах, обозначающих треугольник, в центре которого восседала Каролин, вдруг ожили. Они начали покачиваться, и вслед за ними пришла в движение вся толпа в зале, повторяя движения проклятых камней.

Но это наваждение, к счастью, продолжалось недолго. Лучи прожекторов переместились с кристаллов, и те сразу погасли, посерели, а сосредоточились на лице Киркегард.

Кристина охнула и подалась вперед. Ее движение повторили и все присутствующие. Голова Киркегард засветилась подобно кристаллу. Волшебный свет погас беззвучно, зато ярко вспыхнула под потолком знаменитая хрустальная люстра.

Каролин Киркегард смежила веки, глубоко задышала носом, ее торс, втягивая воздух, задвигался, как кузнечный мех, раздуваемый над горном. Шум, производимый ее мощным дыханием, пронесся над затихшим в оцепенении залом, и все ощутили, как их коснулось дуновение ветра.

Она встала, выпрямилась, распростерла руки и взяла по кристаллу, расположив их на ладонях. Хотя они и были тяжелы, никакого напряжения мышц в ее вытянутых руках не наблюдалось. Она доказывала этим, что силы ее неизмеримы.

– Она черпает энергию из кристаллов и передает ее нам, – объяснила шепотом Кристина. – Ты это чувствуешь?

Роберт хотел бы ответить ей, что чувствует лишь желание набить морду наглой шарлатанке, но язык почему-то не повиновался ему. Может быть, на него так подействовало электромагнитное поле охваченной нелепым восторгом толпы. Оно сковывало его, парализовало и тело, и мозг.

Он едва не взвился до потолка, когда внезапно ударила изо всех динамиков громкая, абсолютно диссонансная, режущая слух скрежещущими звуками музыка, – если только этот адский звуковой коктейль можно было назвать музыкой.

– Боже! А это еще зачем?

– Оно не созвучно тебе, но наши чувства настроены по-другому.

– Но тут нет ничего похожего на музыку, – запротестовал Роберт.

– Это и не музыка. Это Оно.

– Что «Оно»?

– То, что мы не можем услышать.

– Я все могу услышать. И все могу оценить.

– Нет, не все. Это музыка шаманов, общающихся с духами…

Властный голос Киркегард прервал ее пояснение.

– Соедините руки в единую цепь, – обратилась она к публике.

Голос ее хлестал по ушам тех, кто его слышит, как пастуший кнут. Никто не посмел воспротивиться, даже Роберт Хартфорд. Он только благодарил бога, что сидит подальше от этой стервы, в задних рядах, но все равно послушно вложил правую руку во влажную от возбуждения ладонь дочери, а пальцам левой позволил коснуться руки соседа.

Каролин убедилась, что ее приказу подчинились все, и праздновала победу. Она ощутила приятную дрожь. Власть над людьми доставляла ей наслаждение, и постепенно, с годами, другие радости жизни ее уже не прельщали.