Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

Ойкнул отрок, и сердце у него забилось по-особенному. Девчонка остановилась на Подвальной улице у домишка, что рядом с мастерской гончара, у которого Георгий с Борисом на масленицу блины ели. И только тут он вспомнил, что домик этот Аверкия, который водит валку в Таврию за солью.

Пока боярский сын соображал, девчонка уже в доме скрылась. Обратную дорогу голову отрока не покидала мысль о ней…

А в избе Аверкия товарищи собрались, которых он уломал вместе в валку податься. Здесь и огородник Терешка, и чоботарь Гаврюшка, и два смолокура Ивана, один большой, другой маленький. Хоть и опасное предложение Аверкия, да заманчивое. Решили большой валкой не идти, четыре-пять мажар, не больше. Три уже есть, об остальных Аверкий обещал с Блудом поговорить.

— Поклонюсь боярину, может, вступит с нами в долю.

— Коварней Блуда по всему Киеву не сыскать, — заметил худой как жердь Гаврюшка.

— То так, — вздохнул Терентий, — а что иное присоветуешь?

— Хоть Блуд — разбойник известный, да иного не придумаешь, — заявили остальные, — надобно попытаться.

Скрипнула дверь, Аверкий оглянулся:

— Уля вернулась. Накорми нас, дочка. Эвон какие ты балабушки наварила. — И на товарищей посмотрел: — Ульку с собой возьму, она нам стряпать будет. На кого в Киеве ее оставлю?

Не успел Блуд от послеобеденного сна очнуться, как в опочивальную холоп заглянул:

— Аверкий к твоей милости, боярин.

Блуд кафтан поверх рубахи накинул, на порог вышел. Аверкий в поклоне изломался.

— С чем явился? — недовольно спросил Блуди почесал пятерней взлохмаченные волосы.

— К твоей милости, боярин.

— Аль я благодетель?

— Да уж как изволишь.

— О чем просить станешь?

— Я, боярин, валку собираю, дай мажару с волами.

Блуд на Аверкия из-под кустастых бровей хитро взглянул:

— Э, чего захотел! Да ведомо ли те, сколько волы и мажара стоят? А ведь ты их, как пить дать, погубишь. Степь-то, она не милует, кто мне за мажару и быков заплатит?

— Риск не малый, признаю, но и доход, коли удачей обернется, прибыль сулит.

Блуд седую голову пригладил:

— Так-то оно так, да за волов и мажару половину того, что на нее погрузите.

— Побойся Бога, боярин.

— Богом меня не попрекай, я ль звал тебя?

Отвернулся, намереваясь уйти. Аверкий шапкой о землю ударил:

— Пусть будет по-твоему, боярин, за горло хватил меня.

Едва Аверкий боярское подворье покинул, как его Георгий догнал, за рукав ухватил.

Аверкий удивился.

— Ты вот что, — сказал отрок, — возьми меня в валку.

— Ты это о чем, хлопец? — не сообразил Аверкий.

— В Таврию пойду с тобой.

— Дорога туда, отрок, долгая, и что нас в пути ждет, одному Богу ведомо. Вот я дочку свою Ульку с собой беру, а душа болит — ну как печенеги укараулят.

— Рука у меня, Аверкий, крепкая и глаз зоркий, что меч держать, что лук.

Посмотрел Аверкий на Георгия, упрям и напорист отрок. Махнул рукой:

— Коли боярин отпустит, перечить не стану.

Из Киева выехали ранним утром, едва солнца край высунулся. У мажар недолго топтались, проводить некому.

— С Богом, — перекрестился Аверкий, и валка тронулась.

Мала валка, всего четыре мажары, да и ту едва собрали, кому охота судьбу испытывать. С передней мажарой Аверкий с Улькой, со второй Георгий с Терешкой, а с двумя другими Гаврюшка и оба Ивана. Каждая мажара своего погонщика требовала, направляющего. Не то станут волы, а то и в сторону свернут, где трава повыше и сочней. Тогда волам и ярмо не помеха.

Аверкий озабочен, все в уме перебирает, оси надежные, колеса и втулки запасные взяли, мазницу с дегтем не забыли. В задке аккуратно сложены мешки под соль и шкуры просмоленные, соль от дождя укрывать. В задке мажары сухари и крупа да сало и лук, похлебку заталкивать. Об этом Улька позаботилась. И котел от сажи вычистила, ложки в холстину завернула.

Радостно Ульке и смешно, что боярский сын Георгий за ними увязался да все на нее, Ульку, поглядывает.

А Георгий лук с колчаном и меч с копьем на мажару положил, идет, глаз с Ульки не сводит, даже забыл, как с домом прощался. Отец не перечил, мать завыла, да Блуд прицыкнул:

— Будя, авось дурь порастеряет, эвон какая дубина вымахала.

Стряпуха слезы утирала, приговаривала:

— Настрадаешься и уж как оголодаешь.

А чего ему, Георгию, страдать, когда Улька рядом. Княжичу Борису на прощание напомнил:

— На княжение в каком городе сядешь, меня жди…

Миновав Овчинную слободу и Черный Яр, валка по крутой дороге выехала в гору. Остановил Аверкий мажару, к Киеву обернулся, до самой земли поклонился:

— Прости, чего не так, Киев-батюшка, коль убережет нас Бог, вернемся.

Валка двигалась правым берегом Днепра, мужики все чаще шли пешком, волов жалели. Георгий шагал рядом с Улькиной мажарой. Аверкий шутил:

— Гляди, отрок, как бы твой волы в сторону не свернули.

Гаврюшка хитро прищурился:

— А что, Аверкий, сын боярский не за солью, за медом отправился.

Хохотала валка, а Улька краснела, злилась, но Георгий на товарищей внимания не обращал, благо они вскорости унялись. Нравится отроку, и пусть себе держится за Аверкиеву мажару.

Ехали с утра до вечера, не одно сельцо миновали. Потом потянулись места безлюдные, запорожские. С бугра на бугор переваливают мажары. Устали волы, подбились люди. Одно и спасение, еще в Киеве посоветовал Аверкий скинуть чоботы и обернуть ноги постолами, кожаными лаптями, — и идти мягко, и ноги не натираешь.

Георгий совету не внял, но через неделю согласился.

Валка все дальше и дальше двигалась к югу. Днем привалы делали короткие, а на ночь выпрягали волов, ярма с них скидывали, ставили мажары квадратом на случай, ежели лихие люди нагрянут.

Пока Улька стряпала, мужики предстоящий путь обговаривали.

— Через Днепр переправимся за последним порогом, — говорил Аверкий, — там хоть и броды печенежские, да река мельче. На камнях следите, чтоб колеса не поломать. А левобережьем пойдем, гляди в оба, там уже ни засек наших, ни сторожи. Выпадет счастье, степную дорогу в два десятка ден умнем. Засады печенежские обойдем стороной, мне они известны.

Ночами Аверкий выверял путь по звездам, по Молочному Шляху. Боялся дать крюк.

Георгий спал чутко, каждый шорох слышал, ну-тко печенежин подкрадется и утащит Ульку. Рука у отрока на мече лежит, и за Ульку он станет биться до конца.

Георгий так часто думал об этом, что ему даже приснилось, как печенег Ульку увозит.

Пробудился в поту холодном, приподнял голову, вздохнул с облегчением. Улька завтрак готовит.

Небо даже не засерело, и звезды еще не погасли. Эко спозаранку Улька всколготилась. Подсел отрок к костру:

— Я, Улька, сон страшный повидал, будто печенег тя в жены увез.

Улька руками замахала:

— Причудится такое! Ну ладно, валку буди…

Пока поели и заложили волов, взошло солнце. Тронулись дальше. И снова бугры, балки, высокие курганы. Они будут встречаться по всей степи.

Курганы на Руси! Кем насыпаны, сторожевые ли, погребальные? Кто лежит под этой толщей земли, чей прах покоится, скифа ли знатного, поди угадай…

Скрипят колеса, лениво идут волы. Издалека донесся шум. То вода днепровская бурлила на пороге. Редко встречались дубравы. Закуковала кукушка. Огородник Терешка спросил и сам же ответил:

— Отчего зозуля страдает? А было так: жили мужик с бабой, да все у них не так, как у людей. Озлилась баба и убила мужика, а сама обратилась в зозулю и заплакала. Чуете, до сей поры плачет.

— Убила, теперь кукуй, — сказал смолокур, большой Иван.

Невеселый получился Терешкин сказ. Долго шагали молча. Вспомнил Георгий, как с княжичем Борисом загадывали кукушке: «Зозуля, зозуля, сколько нам жить?» И считали…

К середине июня, который на Руси разноцветом именуют, добралась валка до переправы.

— На тот берег переберемся, дадим волам отдых, — сказал Аверкий. — На переправе, глядите, на валунах колеса не поломайте.

Взял шест, побрел впереди, меряя дно. Следом за ним потянулись одна за другой мажары. Георгий вел головную мажару. Разомлевшие от жары волы пошли в воду охотно.

Брод оказался неглубоким, вода едва до ступиц доставала.

— Половину пути перевалили, — вздохнул Аверкий, когда мажары выехали на берег и в зарослях тальника сделали остановку.

— Впереди степь, держи копья и стрелы наготове, — предупредил Аверкий.

Выставив сторожу, валка изготовилась ко сну. До самой полуночи не мор заснуть Георгий, всякие мысли в голову лезли, а кончалось одним — Улька перед глазами стояла.

Где-то в отдалении, даже гром пока не слышался, начиналась гроза. Из страны ляхов надвигалась черная туча. Ее перерезали ослепительные молнии. Но вот туча приблизилась, и теперь слышалось урчание грома.