Закат Заратустры - Владимир Гурвич

Инна так ничего и не узнала, я, как друг, хранил гробовое молчание. И собираюсь его хранить и дальше; вряд ли бы у нее улучшилось настроение от того, если бы я или кто-то еще рассказал теперь уже вдове Игоря, что ее муж был влюблен в другую женщину. Мои мысли в какой уже раз переметнулись к Лене. Почему-то воспоминания о романе Игоря сделали их еще более острыми и тревожными.

Иногда я совершаю дурацкие поступки, которые не подобает совершать более или менее известному писателю, автору нескольких не самых ужасных книг. Я отправился к зданию, где работала Лена, и подобно мальчику, ждущему свою одноклассницу у школы, встал рядом с входом в надежде увидеть Лену. Огромный дом был набит людьми; за то время, что я стоял тут, мимо меня прошло никак не меньше пару их сотен. Я знал, что здесь располагалось большое количество самых разных радиостанций, которых развелось в последнее время видимо-невидимо; я уж не говорю о других учреждениях, свивших свои гнезда на этажах этого здания. Прошел час, за ним последовал другой, но Лена так и не появилась. И это было странно, потому что я знал, какая она добросовестная и как тщательно готовится к каждому выходу в эфир, почти так же тщательно, как космонавт к выходу в открытый космос.

Дома в бездонной памяти компьютера покорно ждал меня оставленный мною ради других, более важных дел роман. И хотя он настоятельно требовал незамедлительного продолжения, мне было сейчас не до него. Лены по-прежнему не было ни видно, ни слышно, и я не знал, что делать. Домой к ней звонить было больше неудобно, я чувствовал, что своими звонками уже почти вывел из себя ее мать, и каждое новое наше общение становилось с ее стороны все более коротким и все менее любезным.

Сколько я простоял так у входа – часов пять или шесть, я точно не знал, но Лена так и не объявилась. Уже стало темнеть и мое дальнейшее пребывание на своем посту становилось просто нелепым. Уныло я побрел к расположенной поблизости станции метро. Я знал, что мне предстоит тревожная ночь, но никакой иной программы я себе предложить не мог.

Я не ошибся в своих прогнозах по поводу предстоящей ночи; хотя придя домой, я сразу лег спать, но долго не мог заснуть. На меня обрушился водопад мыслей почти такой же мощный, как водопад Виктория. Это был весьма странный поток; то я начинал думать об Игоре и его непонятном поступке, то о Лене и наших с ней отношениях. Чего-то с самого момента их возникновения им не доставало существенного, несмотря на то, что мы двигались по утрамбованной миллионами до нас пар колее; мы были замечательными любовниками, интересными собеседниками, она ни раз говорила о том, как ей хорошо со мной и в постели и на прогулке. И все же чего-то недоставало нашей связи, иногда мне казалось, что она носила, если не случайный, то какой-то чересчур поверхностный характер. Ну встречаются два человека, спят, разговаривают – а что дальше? Зачем вся эта канитель, во имя чего? Чтобы удовлетворить похоть, чтобы наполнить хоть каким-то содержанием пустую чащу времени. Раз каждому из нас дана жизнь, раз мы – мужчина и женщина, значит, мы и должны вести себя соответствующим образом. И отнюдь не случайно у меня периодически возникало удивительное ощущение, что все, что происходит между нами, происходит вовсе не между нами, что мы в этом действе как бы и не участвуем, вернее, участвуем, но это не мы, а кто-то другие, более или менее успешно исполняющие наши роли.

К моему удивлению я проснулся довольно поздно, хотя был уверен, что поселившаяся в моем сердце тревога разбудит меня гораздо раньше. Но уже было девять часов, и за окном сиял ярким светом очередной летний день. Я вскочил, быстро умылся и, даже не завтракая, выбежал из квартиры.

У меня не было какого-то плана действий, все, что я делал, целиком определялось моими подсознательными импульсами. Я не из тех, кто вообще способен действовать обдуманно, составлять планы, разрабатывать кампании ради достижения какого-то отдаленного, как Альфа-центавра, результата. Даже когда я знаю, как следует вести себя, чтобы добиться желаемого, но если при этом вся моя телесная и душевная плоть сопротивляется такому поведению, я буду поступать так, как велит мне мой внутренний голос. Я давно пришел к выводу. что не надо противиться себе; здравый смысл не для таких людей, как я. Когда я пытаюсь вести себя по здравомыслию, вопреки своей первозданной и необузданной цивилизацией природе, то испытываю такие душевные перегрузки, такие мучения, что они яснее ясного говорят о том, что я иду по неверной дороге. По-видимому, есть другой, более глубокий пласт моей натуры, который и определяет мои поступки.

Я решил больше никуда не звонить и снова ждать появления Лены у входа в радиостанцию. Я знал, что сегодня у нее эфир и она не может не прийти. Я заступил на свою ставшую уже привычной вахту. Я был готов, если понадобиться, стоять здесь хоть целый день.

Прошел час, другой, Лена не появлялась. До ее эфира оставалось не так уж много времени, и я снова стал беспокоиться. Почему-то до сих пор я был уверен, что ничего страшного с ней не случилось – она внезапно не заболела, не попала под колеса машины, ее не похитили с целью выкупа и что причина ее таинственного отсутствия в другом. В чем, об этом я как-то думал не слишком охотно, как будто некий клапан в моей голове блокировал эти мысли. Но сейчас моя уверенность в том, что с Леной все в порядке, начала колебаться. Может, стоит снова позвонить к ней домой и спросить ее мать об ее предполагаемом местонахождение. Я двинулся к телефону, и в этот момент увидел ее. Она шла очень быстро, явно торопилась и как всегда не смотрела на сторонам. И хотя нас разделяло всего метров тридцать, она не замечала меня.

Я окликнул ее, она подняла голову, взглянула в мою сторону, и мне показалось, что в ее глазах отнюдь не вспыхнула радость от того, что она видит меня. Она остановилась и стала ждать, когда я к ней приближусь. Стоит ли говорить, что это расстояние я одолел, наверное, даже быстрее, чем бы это сделала быстроногая лань.

– Лена, куда ты исчезла? – был мой первый вопрос. – Я тебя искал целый день.

– Сережа, я хотела тебе позвонить, – не очень решительно сказала она. – Нам надо поговорить.

– Хорошо, давай поговорим.

Она взглянула на часы.

– Ты не ночевала дома? – внезапно спросил я, почти не сомневаясь в ее ответе.

– Нет, не ночевала.

– Так, становится все интересней. А можно узнать, где ты ночевала?

– Я ночевала в квартире одного человека.

Я видел, что эта фраза далась ей не без труда, но после того, как она преодолела этот барьер, явно почувствовала облегчение – она сказала главное. И все остальное теперь будет лишь объяснением и дополнением к нему.

От ее слов у меня закружилась голова, а перед глазами замелькал хоровод из разноцветных кругов; она сказала то, чего я боялся услышать более всего, хотя был почти уверен, что услышу именно это. Я сделал героическую попытку овладеть своим сознанием.

– Может, мы все же поговорим, где-нибудь присядем. Мне что-то стало трудно стоять.

– Ты знаешь, у меня мало времени.

– Ничего, я думаю, что я заслужил, чтобы ты отыскала в своем плотном расписании для меня несколько минут. Или это не так?

Лена посмотрела на меня, ничего не сказала и двинулась в сторону стоящей неподалеку лавки.

Мы сели.

– Так что? – Я вдруг почувствовал, как вибрирует все мое тело от нетерпения. Это было странное ощущение: я знал, что те слова, которые она сейчас будет произносить, вонзятся в меня острыми стрелами, причинив мне страшную боль; но в тоже время я испытывал буквально жгучее желание услышать их как можно скорей.

– Сереженька, – ее голос внезапно прозвучал тихо и почти нежно, – ну что тебе говорить. Ты же и так все понял. Давай обойдемся без лишних слов.

– Ну, уж нет, слова – это моя профессия и я никак не могу обойтись без них. Я хочу знать всё.

– Я встретила человека, которого полюбила.

– И давно произошла эта историческая встреча.

– Почти месяц назад.

Я присвистнул.

– Выходит, все это время…

– Да, сначала я сомневалась, думала, что это несерьезно, но потом поняла, что это как раз и серьезно. Я все время хотела сказать тебе о нем, но ты не давал.

– Я тебе не давал сказать, вот те раз, ничего нелепее я не слышал. Разве я завязал тебе рот?

– Да, не давал, – вдруг более решительно, чем весь предшествующий текст, произнесла она. – Именно так, ты не позволял мне открыть рот. Ты постоянно говорил мне о своей любви, как будто ни о чем другом ты говорить не способен. Как я могла тебе об этом сказать? Думаешь, если говорить все двадцать четыре часа о своих чувствах, то от этого чувства другого человека усилятся. Все как раз наоборот.

В ее словах была своя правота, но сейчас мне было не до нее.

– Я не мог этого не говорить, потому что об этом все говорило у меня внутри. Мне казалось, что ты это понимала.

Лена ничего не произнесла в ответ. Мне была отлична известна эта ее манера; когда она не знала, что сказать, то предпочитала отвечать молчанием.