Этика пыли - Джон Рёскин

Сивилла. Вы хотите сказать, что никогда не ходите на концерты в Хрустальный дворец[10]? Лучше их ничего быть не может.

Профессор. Я не посещаю шумных мест с миллионами дурных голосов. Когда мне хочется послушать пение, я прошу спеть «Трех бедных моряков» Джулию Мэннеринг, или Люси Бертрам, или адвоката Плейделя[11], и на другой день мне не приходится маяться головной болью. Впрочем, если выдается возможность, я не пропускаю небольших концертов, потому что – Сивилла права – они действительно очень хороши, особенно если занять место поближе к оркестру, откуда видно, как бьют в литавры.

Сивилла. Да будьте же серьезны хоть минуту!

Профессор. Я серьезен как никогда. Вы знаете, что нельзя проследить за движениями пальцев скрипача, но можно увидеть размах рук литаврщика, и это здорово.

Сивилла. Что за странная фантазия посещать концерты не ради того, чтобы слышать, а для того, чтобы видеть!

Профессор. Да, это нелепость. Самое разумное, по моему мнению, ходить туда, чтобы беседовать. Каюсь, однако, что в большинстве концертов при хорошем исполнении меня главным образом интересует механизм этого дела. Я всегда думаю, как хорошо было бы, если бы сытых и надменных людей, нимало не заботящихся о своем копеечном полуцарственном достоинстве, заставляли выполнять хоть какое-нибудь копеечное дело.

Мэри. Но, бесспорно, Хрустальный дворец – большое благодеяние для лондонцев, не так ли?

Профессор. Чистый воздух Нарвудских холмов – вот настоящее благо. По крайней мере, таким благом он был, дорогая моя, но люди, насколько могли, прокоптили его дымом. А дворец (как они его называют) во многих отношениях для них лучше старой ярмарки. Их дворец не три дня, а всегда к их услугам и запирается только ночью. Вещи, находящиеся в нем, можно было бы, конечно, употребить с толком, если бы люди знали, как это сделать. Что до его воспитательного значения, то ничего народ там не может узнать, кроме разве самых низких творений маленького Птаха: то есть может научиться только работам молота и клещей. Я видел там на днях чудесный образчик такой работы. Несколько несчастных мастеров по металлу – я не уверен, известной ли фирмы, – потратили три года на изготовление золотого орла.

Сивилла. Из настоящего золота?

Профессор. Нет, из бронзы, меди или какого-нибудь явно скверного металла – но это неважно. Я хотел бы только обратить ваше внимание на этот образец Британского орла. Каждое перо, каждое волоконце пера, каждый стволик делались отдельно и в натуральную величину, а затем уже все части соединялись и скреплялись вместе. Вы знаете, дети, что я невысокого мнения о своих рисунках, но даю вам честное слово, что, если я попаду в зоологический сад и у меня в кармане сыщется огрызок карандаша, а американский орел соблаговолит несколько мгновений не вертеть головой, за полминуты я сделаю нечто лучшее, чем эта фирма за три года. Потому что в эти полминуты целью моей будет орел, а не я сам, тогда как в продолжение целых трех лет целью фирмы в каждом кусочке бронзы была она сама, а не орел. Вот истинное значение низшего Птаха: у него нет глаз, и он может видеть только самого себя. Скарабей был не совсем типичным воплощением его; наш северный жук-навозник подошел бы куда лучше. Приятно видеть его за работой, как он собирает свои сокровища (какие имеются), скатывая их в маленькие шарики, и потом катит их к себе домой, не поднимая головы, подобно современным политэкономам, катящим свой шар капитализма, возвещая, что пороки служат для нации лучшей опорой, чем добродетели. Но довольно, дети, – что-то я устал.

Дора. Я спущусь в кухню и позабочусь о том, чтобы маленького Птаха не оказалось в буфете.

Беседа 4. Формы кристаллов

Деловая беседа в классной комнате, с перерывами для опытов. Большой школьный колокол прозвонил неожиданно.

Катрин (входит по первому зову, огорченная). О Боже, Боже, что за день! Ну не досадно ли! Только мы собрались кристаллизоваться, зарядил дождь и, я уверена, будет лить до вечера.

Профессор. Я тоже так думаю, Кэт. Небо приобрело самый что ни на есть ирландский вид, но я не понимаю, отчего это так печалит ирландских девочек. Представьте, что вы не хотите кристаллизоваться: до вчерашнего дня вам этого и вправду не хотелось, и вы совершенно не страдали от того, что идет дождь.

Флора. Да, но теперь мы хотим, а дождь не дает.

Профессор. Это значит, дети, что вы, обогатившись надеждой поиграть в новую игру, чувствуете себя несчастнее, чем были, когда такой надежды у вас не было и вы могли мечтать только о старых играх.

Изабелла. Да, не успели мы сыграть в кристаллизацию, а уже приходится ждать, ждать, ждать. К тому же и завтра может зарядить дождь!

Профессор. А может и послезавтра. Этими «а вдруг зарядит дождь» вы можете изрядно испортить себе настроение. Вы можете ими изранить, как острыми иголками, ваше маленькое сердце, Изабелла, пока не доведете себя до такого же беспокойства, до какого довели своими стрелами лилипуты Гулливера, не желавшего лежать тихо.

Изабелла. Но что же нам сегодня делать?

Профессор. Во-первых, успокоиться, как сделал Гулливер, поняв, что другого не остается, а затем поупражняться в терпении. Могу вас уверить, дети, что оно требует приблизительно столько же упражнения, сколько музыка, а между тем мы постоянно пропускаем эти уроки, когда является учитель. Вот сегодня у нас может получиться прекрасный урок адажио, если мы сыграем его как следует.

Изабелла. Но я не люблю этого урока. Я не могу сыграть его как следует.

Профессор. И тем менее вы уже можете сыграть сонату Моцарта, Изабелла? Надо больше упражняться. Вся жизнь – музыка, если вовремя берешь верную ноту. Только не нужно торопиться.

Катрин. Я уверена, что нет никакой музыки в вынужденном безделье в проливной дождь.

Профессор. В покое и вправду нет музыки, Кэт, согласен, но он порождает музыку. Увы, люди не умеют пользоваться этой частью жизненной мелодии. Она дается нелегко – как и все, что по-настоящему значимо, никогда не давалось легко. Люди постоянно твердят о настойчивости, о мужестве и непоколебимости, но терпение есть самая прекрасная, самая достойная черта непоколебимости – и самая редкая. Я знаю, что на двадцать настойчивых девочек приходится одна терпеливая. Только эта двадцать первая и может трудиться как следует и наслаждаться своим трудом. Терпение лежит в основе любого удовольствия, равно как и всякого рода могущества. Даже надежда перестает приносить счастье, если сопровождается нетерпением.

Изабелла и Лили усаживаются на полу, руки на коленях. Остальные следуют их примеру.

Милые дети! Не в этом выражается терпение. Сложенные руки не всегда покорные. Терпение, которое улыбается при виде страдания, обыкновенно стоит, ходит или даже бегает: оно редко сидит, хотя ему, бедному, и приходится иногда делать это на памятниках, или как даме у Чосера, что «… неподвижна и бледна, смиренно восседала на песке»[12]. Но мы еще не подошли к этому сегодня. А не посвятить ли нам это дождливое утро выбору формы, в которую вам предстоит кристаллизоваться? Ведь мы о ней пока и знать не знаем.

Дети, олицетворявшие покорность, поднимаются с пола, не выказывая особого терпения. Общее одобрение.

Мэри (ей вторят несколько девочек). Именно об этом мы и хотели вас попросить.

Лили. Мы рассматривали кристаллы в книгах, но все они такие страшные.

Профессор. Да, Лили, нам не миновать некоторых ужасов, это правда. Путь к истинному знанию не может быть сплошь усеян розами и устлан мягкой травой – всегда приходится карабкаться по голым откосам. Вот вы находите чересчур страшными книги о кристаллах, и я согласен, что таковы они в большинстве своем, и мы лишь изредка будем прибегать к их помощи. Вы знаете, что, поскольку нельзя же вам стоять на головах друг у друга, вы можете изображать только часть кристалла – ту фигуру, которую он представляет в разрезе. Мы выберем что-нибудь очень легкое. Изобразите, например, алмаз.

Изабелла. Нет-нет, мы не станем изображать алмазов.

Профессор. Нет, станете, Изабелла. Алмазы прекрасны, если только ювелиры, короли и королевы не портят их. Вы будете изображать алмазы, рубины, изумруды и горный хрусталь. В одном из них середину займет Лили, что будет, конечно, вполне в порядке вещей, а в другом – Катрин, от чего мы будем ожидать самых лучших результатов. Вы можете также изображать флюорит и кальцит, и золото, и серебро, и живую ртуть, хотя живости в вас и так достаточно.

Мэри. Только, знаете, от всего этого голова идет кругом: нам, право, нужно взять карандаши и бумагу и начать дело по порядку.