Холпек. Том II: Спуск к ядру - Максим Балашов

Крас горько усмехнулся, сжимая кулаки:

— А теперь вот корчишь из себя пророка, сыплешь «мудростями», будто соль на рану. Да плевать мне, старик, что ты там о мне думаешь! Могу, конечно, для порядка на твоей плеши гнездо свить и туда личинку отложить — но, увы, аппетит подвёл. Давно не ел. Делай со мной что угодно — только, ради всего святого, хватит бубнить, как заплесневелый оракул и гнусить как старый дед!

После яростной тирады Краса, лицо Гирохи озарилось едва уловимой улыбкой, будто он втайне праздновал маленькую победу. Его морщинистые губы искривились в хитром полуухмыле, а глаза, мутные от возраста, внезапно сверкнули живым огнём — точно угли, раздуваемые внезапным порывом ветра.

Казалось, весь этот разговор был тонко сплетённой ловушкой, расставленной с единственной целью — разжечь в Красе пламя гнева, вытащить наружу грубость и ярость, запертые за замками страха и неуверенности. Старый шаман словно играл на нервах, как на струнах, намеренно задевая самые больные места, чтобы проверить — осталось ли в этом измученном парне хоть что-то от того бойца, что мог постоять за себя?

Гироха отлично понимал, через что прошёл Крас. Испытания, что сломали бы любого другого, оставили на его душе глубокие шрамы — но не добили до конца. И теперь, когда впереди маячили новые тяготы, шаману нужно было узнать — сумеет ли парень собрать волю в кулак, или уже сломлен окончательно?

И он нашёл самый жёсткий, но и самый верный способ это выяснить — разозлить Краса, заставить его выплеснуть всё, что копилось внутри. Ведь только в гневе, когда разум отступает, а на первый план выходят инстинкты, можно увидеть истинную суть человека. И если даже сейчас, после всего пережитого, в Красе тлеет искра бунтарства — значит, ещё не всё потеряно.

Шаман кобольдов не просто так дразнил его, называл «малахольным», бросал обвинения. Он хотел помочь — но помощь эта была подобна горькому лекарству, которое сначала обжигает, а потом лечит. И теперь, глядя на разъярённого Краса, Гироха почти убедился — этот парень ещё способен бороться.

Старый кобольд поднял руку в умиротворяющем жесте, его голос прогремел глухо, словно отголосок древнего эха, но в то же время в нём звучали нотки одобрения:

— Тише, отрок, тише… — произнёс он, намеренно растягивая слова, будто давая им осесть в сознании Краса. — Ты… не разочаровал меня.

Старик сделал паузу, его трость слегка постукивала по полу, отбивая ритм его размышлений. Глаза, те самые потускневшие, но всё ещё пронзительные, сверлили Краса насквозь, словно пытаясь заглянуть в самую глубь его души.

— Большинство разумных, — продолжил он, насмешливо скривив губы, — услышав такие слова, начали бы юлить, оправдываться, лепить из себя праведников. Старались бы угодить, подлизаться к тому, кого считают сильнее. А ты…

Гироха внезапно рассмеялся, его смех был похож на скрип старого дерева, но в нём звучало неподдельное восхищение:

— Ты сразу перешёл в нападение! Без раздумий, без попыток казаться лучше. Схватил нож правды и воткнул его мне прямо в горло! Мне нравится твой настрой, мальчишка. Может, из тебя и правда выйдет толк…

В его голосе прозвучала твёрдая уверенность, но за ней скрывалось нечто большее — как будто старый шаман видел в Красе то, чего не замечал даже сам Крас.

Крас закатил глаза к потолку, и сорвался в отчаянную тираду, его голос звенел усталой истерикой:

— Да твою ж мать, Гироха! — выдохнул он, шаря руками в воздухе, будто искал невидимую стену, чтобы врезаться в неё лбом. — Опять эти чёртовы тесты⁈ Сколько можно⁈

Он сжал виски пальцами, лицо его исказилось в гримасе, напоминающей то ли смех, то ли рыдание:

— Когда вы, наконец, перестанете меня испытывать⁈ Можно мне, ради всего святого, хотя бы недельку пожить как нормальному человеку? Без этих вечных квестов, порталов в неизвестность, и мудрых старцев, которые норовят запихнуть меня в очередную мясорубку⁈ — взмолился Крас.

— Я уже, блядь, прошёл через столько дерьма, что любой бы давно сломался! Мне бы поспать, поесть, может, девку какую простую повстречать… А нет! Вместо этого — опять проверки, опять уроки, опять «покажи, на что способен»!

Гироха расплылся в широкой, почти отеческой улыбке, его глаза прищурились, образуя целую карту морщин вокруг все ещё пронзительного взгляда.

— Да пожалуйста, отрок, хоть сотню лет отдыхай! — прокатился его голос, будто тёплый ветер по пустыне. — По-моему, именно такой срок тебе и назначили в наказание. Можешь не торопиться — ведь у тебя же нет никаких дел и обязательств на Земле, верно?

Он заметил, как Крас нахмурился, и рассмеялся ещё громче, звук его смеха напоминал потрескивание сухих веток в костре.

— Не смотри на меня так, будто я только что украл твой последний кусок хлеба! — Гироха поднял палец, будто собираясь прочесть лекцию. — Я знаю о тебе… многое. Очень многое. Урав…… прости, Вед, поделился со мной кое-какими подробностями.

Вдруг его брови поползли вверх, выражая искреннее недоумение:

— Хотя вот что действительно странно… почему ты голодный? — он развёл руками, указывая на окружающее пространство. — В этом доме еды навалом!

Наступила пауза. Гироха почесал подбородок, затем лицо его озарилось догадкой, и он хлопнул себя по лбу с таким звонким шлепком, что эхо разнеслось по всему помещению:

— Ах, да я же старый дурак! Ты ведь не разобрался, как пользоваться энергоинтерфейсом жилища! — в его голосе прозвучало неподдельное раскаяние. — Зря, очень зря… Хотя, если честно, это моя вина — должен был объяснить. Прости уж старика, память уже не та…

Закончив речь, шаман резко замолчал, уставившись на Краса вопрошающим взглядом, будто пытался прочесть ответ прямо на его лице. Его потускневшие глаза сверлили Сергея с интенсивностью древнего пророка.

Крас непроизвольно замер, ощущая, как по спине пробегают мурашки. Он ловил себя на мысли, что бессознательно сжимает кулаки — ногти впивались в ладони, оставляя чёткие полукруги. «Чего он от меня хочет? Это опять проверка?» — метались в голове обрывки панических мыслей.

Гироха театрально закатил глаза — так выразительно, что казалось, они вот-вот исчезнут под веками — и шумно выдохнул, словно устал от глупости смертных.

Гироха наклонился чуть вперед, опершись на резную трость, и его огненные глаза вспыхнули особым внутренним светом, когда он заговорил:

— Юноша, — произнёс он, тщательно выговаривая каждое слово, — когда кобольд склоняет голову в извинении, это не просто формальность. В