Квинканкс. Том 1 - Чарльз Паллисер

Биссетт внезапно спросила:

— Вы открывали ставни, мастер Джонни?

— Нет, — отозвался я, чувствуя, что краснею. Но это не была ложь, потому что я не собирался оставлять их открытыми, а кроме того, подумал я, если начнешь рассказывать, как услышал голоса, придется выложить всю историю, и тогда как бы тот человек не осуществил свою угрозу.

Многие вопросы могли подождать до утра, но один нужно было решать немедленно: как расположиться на остаток ночи. Обсуждалось, не вызвать ли для охраны мистера Пимлотта, но, поскольку даже неустрашимая Биссетт не решалась пройти несколько ярдов до его дома, этому замыслу предпочли иные меры. Миссис Белфлауэр заявила, что вернется к себе в постель, но оставит свою дверь открытой.

— Хочу с тобой, — сказал я матушке.

— Нет нужды, — вмешалась Биссетт. — Я до утра буду начеку, но, что угодно даю, они не вернутся. А если вы его возьмете, придется заново возиться, его убаюкивать.

— Не придется, — заныл я.

— Думаю, сыночек, няня права. Теперь тебе нечего здесь бояться.

— Почему ты всегда делаешь, что она говорит?

— Нет, что ты. — Матушка слегка покраснела. — Хорошо, от одной ночи, наверное, вреда не будет. — И, не послушав Биссетт, она на остаток ночи взяла меня к себе в постель.

Проснувшись на следующее утро в постели матушки, я воспринял это как должное. Как обычно, она успела уже встать; в комнате, когда я отдернул полог и осмотрелся, все выглядело по-старому, но казалось непривычным: шкаф для белья и умывальник стояли на тех же местах, на туалетном столике лежала красивая лаковая шкатулка с изображением тигриной охоты и с серебряными уголками, похожими на лапы. Но внезапно нахлынули воспоминания о прошлой ночи, и я сообразил, почему комната выглядит чужой: я уже долго тут не спал.

Спустившись вниз, я вздрогнул от звука мужского голоса, но в холле увидел, что это мистер Эмерис. Не теряя достоинства, он склонился над замком и засовами парадной двери. Даже в такой позе выглядел он великолепно: коричневый сюртук с золотым галуном, темные плисовые штаны до колен, треуголка, с пояса свисает дубинка. Деревенский констебль, церковный сторож (в каковом качестве он, уже при ином атрибуте должности, провожал по воскресеньям прочих дворян к их скамьям в церкви) и ризничий, он объединял в своем лице всю приходскую администрацию. Сидя с матушкой за завтраком в малой гостиной, я различал среди голосов в холле его негромкое низкое бормотание на ровной, ворчливо-успокоительной ноте.

— Взломщик, похоже, ничего не взял, — сказала мне матушка. — Ночью Биссетт нашла у передней двери пару серебряных подсвечников — должно быть, он уронил их, когда пытался выбраться, а все остальное как будто на месте.

Здорово. Мы его напугали: он ничего не успел.

— Да, — кивнула она. — Вполне возможно. Раздался стук, мистер Эмерис, едва приоткрыв дверь, чтобы протиснуть туда свое объемистое тело, вошел обратно, тут же закрыл ее за собой и сказал кому-то в холле:

— Очень вам благодарен, госпожа, позже я попрошу вас рассказать все заново.

Покачивая головой и вздыхая, он снял шляпу и сел по приглашению матери на софу.

— Вы уже пришли к каким-нибудь выводам, мистер Эмерис?

— Полагаю, мэм, я близок к тому, чтобы распутать это дело, — отвечал он хладнокровно.

— Хотите, я расскажу, что я видел? — выкрикнул я.

Хоть я собирался скрыть от всех самое интересное, мне все же очень захотелось оказаться в центре внимания.

— Я уже все это слышал от вашей маменьки и миссис Биссетт, — отвечал мистер Эмерис. — Так вот, мэм, что я думаю: преступник знал об оставленной лестнице. По словам миссис Биссетт, на крыше работал один из кровельщиков, Джоб Гринслейд. Он как будто водится с вашей служанкой, Сьюки Поджер.

— Ни за что не поверю, что здесь замешана Сьюки!

— Трудно спорить с очевидным, мэм. Я кое-что нашел под окном.

Театральным жестом призвав нас сдержать на время свое любопытство, он встал и вышел, а мы с матушкой обменялись удивленными взглядами. Вскоре он вернулся вместе с Биссетт, которая, судя по всему, стерегла его в холле. При виде предмета, который он нес в руках, сердце у меня подпрыгнуло: это было точное подобие кротовой лопаты, какой пользовался накануне мистер Пимлотт.

— Смотрите, мэм. — Биссетт схватила у него лопату и стала размахивать ею, как Круглоголовый посохом. — Это инструмент кровельщика!

— Ну, ну, миссис Биссетт, — с упреком произнес констебль, возвращая себе улику. — Это мое дело, с вашего позволения. Так вот, мэм, похоже, Джоба Гринслейда и вашу Сьюки вечерами частенько видели в деревне вместе.

— Чуть не каждый вечер, — добавила Биссетт.

— Учитывая это, а также оставленную лестницу, этот вот инструмент и все прочее, считаю, собрано достаточно доказательств, чтобы возбудить против него дело и взять его под арест.

Я все больше тревожился, потому что знал юного кровельщика и он мне нравился.

— Но это не Джоб! — воскликнул я.

— Как же, мастер Джонни, вы ведь говорили, что толком не разглядели того человека, так откуда вы знаете? — тут же вмешалась Биссетт.

Раскрыть правду я не решался, но мне пришло в голову другое возражение:

— Его видела миссис Белфлауэр, а уж Джоба она бы узнала.

Биссетт и констебль обменялись взглядами.

— Когда вы, юный джентльмен, поживете с мое, вам станет известно, что жизнь не всегда такая простая, как кажется.

— Верно, — поддакнула Биссетт. — Миссис Белфлауэр против этой девчонки слова не скажет. И против молодого Гринслейда тоже.

— Не верю, что это Джоб, — заявила мать. — Вы в самом деле не думаете, мистер Эмерис, что это был бродяга, который накануне приходил сюда просить милостыню?

— Не думаю. Просто так совпало, что он приходил в тот Же день. И потом, учтите, мэм, из какой эта девушка семьи.

— Ага, — ввернула Биссетт, — и, как вы только что заметили, мистер Эмерис, ее прошлым вечером видели с Джобом. И всю ночь ее не было дома.

Тут мы услышали стук в заднюю дверь. Мистер Эмерис и Биссетт переглянулись, и констебль шепнул, когда она двинулась к двери:

— Не давайте ей поговорить с миссис Белфлауэр.

Биссетт возвратилась со Сьюки; измученная, с красными глазами, она вздрогнула, оказавшись пред лицом представителя закона.

— Простите, мэм, что меня так долго не было, — робко произнесла девушка. — У меня заболел дядя, и, знаете, тете тоже нездоровится, поэтому я всю ночь была у них, пока не пришла сестра меня сменить.

— Ох, Сьюки, дело совсем не в этом.

Мистер Эмерис предостерегающе поднял руку.

— Если позволите, спрашивать буду я, мэм.

Тут Сьюки заметно побледнела. Все же, хотя она была напугана с самого начала и пугалась все больше, по мере того как прояснялись обвинения против нее и Джоба, она упорно стояла на своем: отсюда она направилась прямиком в Хафем и находилась там безотлучно. Даже Биссетт не смогла ее сбить, смогла только довести до слез. Пришлось мистеру Эмерису признать, что под такие свидетельства ордер на арест ее и Джоба получить не удастся — хотя в виновности последнего он по-прежнему не сомневался и был убежден, что докажет свою правоту, стоит только предъявить мистеру Лимбрику инструмент и допросить самого Джоба.

Вскоре после полудня, при безоблачном небе, мы вышли на улицу: мать в белом прогулочном платье и соломенной шляпе от солнца, я в белой касторовой шляпе и бледно-голубом платьице. Мы направились в центр деревни и вскоре миновали деревенскую церквушку с большим неухоженным кладбищем. Из приземистых коттеджей с темными окошками прямо в голубое небо поднимался дым.

На ходу мы обсуждали происшедшее, и матушка повторила, что, как она думает, в дом вломился давешний бродяга.

— Если он мне опять попадется, — заверил я, — я его задержу и крикну мистера Эмериса.

Вдруг встревожившись, матушка встала как вкопанная.

— Обещай, Джонни, никогда не заговаривать с незнакомыми людьми.

— В деревне и чужих-то никогда не бывает, — пожаловался я и перевел взгляд вправо. — Оттого в постоялом дворе закрыли извозчичьи конюшни.

Напротив церкви находился единственный в деревне постоялый двор, старое, наполовину деревянное здание, которое словно склонялось к дороге, высматривая возможных гостей. Что и понятно, поскольку недавно была выстроена дорожная застава, большая дорога проходила теперь в полумиле от деревни, путники там больше не появлялись, и постоялый двор превратился в простой трактир. Прошел год, как перестал слышаться здесь грохот карет, несшихся к почтовой станции, и они сделались для меня не более чем воспоминанием, смутным, но славным.

— Можешь прочесть вывеску? — спросила матушка.

— Да. «Роза и Краб». — Но тут же я признался: — По правде я не читаю, а знаю, что здесь написано. Но «Р» я узнал бы и без этого, и «К», конечно, тоже. Ты же понимаешь.