Бен-Гур - Лью Уоллес

— Да, да! А так как оба вы родились в Вифлееме, римляне заставили вас отправиться туда, чтобы быть переписанными.

Равви сжал руки и возмущенно взглянул на небо, восклицая:

— Бог Израиля жив! Месть за ним!

После чего повернулся и удалился. Стоявший рядом незнакомец, видя удивление Иосифа, тихо произнес:

— Равви Самуил — зелот. Сам Иуда не более ревностен.

Иосиф, не желая вступать в разговор, поспешил собрать разбросанную ослом траву и снова оперся на посох.

Через час они прошли через ворота и повернули налево, направляясь в Вифлеем. Назаретянин медленно брел возле женщины, держа повод в руке. Неспешно миновали они нижнее озеро Гихон, от которого бежала уменьшающаяся тень Святой горы, медленно шли мимо акведука от озера Соломона, пока не приблизились к загородному дому, расположенному на месте, называемом теперь Гора Злого Совета, откуда начали подниматься на Рефаимское плоскогорье. Солнце лило свои лучи на каменистое лицо знаменитой местности, и Мария, дочь Иоахима, сбросила покрывало, обнажив голову. Иосиф рассказывал историю о филистимлянах, на чей стоявший здесь лагерь, напал Давид. Он был скучным рассказчиком, и жена не всегда слушала его.

Лицо и фигура евреев известны всюду. Физический тип расы никогда не менялся, но были в ней всегда и индивидуальные отличия. «У него были светлые волосы и приятное лицо». Таким был сын Иессея, когда пришел к Самуилу. Таким он и остался в памяти людей. Поэтическое свидетельство переносит черты предка на его знаменитых потомков — на всех изображениях у Соломона светлая кожа и волосы, каштановые в тени и золотистые на солнце. Такими же, как принято считать, были локоны Авессалома. И не имея точных свидетельств, предание не менее благосклонно к той, вслед за которой мы сейчас спускаемся от родного города златокудрого царя.

Ей не исполнилось еще шестнадцати лет. Формы, голос и манеры были такими, какие свойственны периоду превращения девушки в женщину. Лицо представляло совершенный овал, кожа скорее бледная, чем светлая. Безупречный нос, полные и свежие, чуть раскрытые губы, придающие линии рта теплоту и нежность; большие голубые глаза в тени длинных ресниц и поток золотых волос, свободно падавший, как позволялось еврейским новобрачным, до самого седла. Иногда открывалась нежная, как у голубки, шея, которая поставила бы в тупик художника, не знающего, объясняется ли ее миловидность цветом или формой. К очарованию черт прибавлялось другое, труднее определимое: ощущение чистоты, которое дает только душа, и рассеянности, естественной для того, кто много думает об отвлеченных предметах. Часто она возводила глаза к небесам, таким же синим, часто складывала руки на груди, будто в восхищении и молитве, часто поднимала голову, как будто прислушиваясь к зовущему голосу. Время от времени Иосиф, прерывая свое медленное повествование, взглядывал на нее, замечал освещающее лицо выражение, забывал о своей теме и шел молча, со склоненной головой.

Так они пересекли великую равнину и достигли, наконец, возвышенности Мар Элиас, от которой был виден Вифлеем, древний Дом Хлеба с его белыми стенами, венчающими гору и сияющими среди коричневых опавших садов. Они остановились, и Иосиф показал места, связанные со священными событиями, затем начали спускаться к колодцу, видевшему некогда одну из славных битв Давидовых богатырей. Узкая дорога была запружена людьми и животными. Иосиф начал беспокоиться, не слишком ли переполнен город, и найдется ли в нем приют для нежной Марии. Не медля более, он поспешил мимо каменной колонны над могилой Рахили, по усаженному садами склону, не приветствуя никого из множества встречающихся людей, пока не остановился у входа в караван-сарай, который тогда находился за воротами у перекрестка дорог.

ГЛАВА IX

Пещера в Вифлееме

Чтобы вполне понять происшедшее с назаретянином в караван-сарае, читателю следует знать, как восточные постоялые дворы отличались от постоялых дворов западного мира. Они назывались персидским словом караван-сараи и в самой простой своей форме представляли собой огороженное пространство без какого-либо крова, часто даже без ворот. Места для них выбирались из соображений тени, защиты или воды. Таковы были постоялые дворы, дававшие приют Иакову, когда он отправился искать жену в Падан-Арам. Подобия их до сих пор можно встретить в пустыне. С другой стороны, некоторые из них, особенно на дорогах между большими городами, как Иерусалим и Александрия, содержались князьями, знаменуя милосердие построивших их. Однако чаще они были домом или собственностью шейха, откуда, как из штаб-квартиры, тот правил своим племенем. Размещение путешественников было последним из их предназначений: они служили рынками, факториями, фортами; местами сбора и резиденциями торговцев и ремесленников так же, как приютом для странников.

Но более всего западный ум должен поразить способ управления этими гостиницами. В них не было ни хозяина или хозяйки, ни администратора, ни повара, ни кухни; распорядитель у ворот был единственным, кто управлял всем имуществом. Чужестранцы останавливались здесь, не внося никакой платы. Вследствие такой системы постоялец должен был приносить с собой или же покупать у местных торговцев и пищу, и все необходимое для ее приготовления. То же относилось к его кровати и постели, а также корму для скота. Вода, отдых, укрытие и защита — вот все, что ожидалось от владельца, и они гарантировались. Мир синагог иногда нарушался участниками религиозных споров, но мир караван-сараев — никогда. Эти места были священны не менее, чем колодцы.

Караван-сарай в Вифлееме, у которого остановились Иосиф и его жена, представлял хороший образчик своего рода — не самый примитивный, но и не слишком роскошный. Строение было чисто восточным, то есть одноэтажный квадратный блок из грубого камня с плоской крышей, без окон и с одним входом, служившим в то же время восточными воротами. Дорога проходила так близко от дверей, что пыль покрывала их косяк до половины. Изгородь из плоских обломков скал, начинаясь у северо-восточного угла дома, простиралась на многие ярды вниз по склону, пока не упиралась в известковый утес, образуя то, что совершенно необходимо для респектабельного караван-сарая — загон для скота.

В небольшом селении, как Вифлеем, где жил только один шейх, не могло быть более одного караван-сарая, а назаретянин, хоть он и родился здесь, из-за долгого своего отсутствия не мог рассчитывать на гостеприимство в городе. К тому же перепись, ради которой он пришел, могла занять недели и даже месяцы — медлительность римских чиновников в провинциях вошла в пословицу — и о том, чтобы поселиться с женой у родичей или знакомых на столь неопределенный срок, не могло быть и речи. Поэтому, пока Иосиф, подгоняя осла, карабкался по склону, опасение не найти места в караван-сарае превратилось в сильное беспокойство, ибо дорога оказалась запруженной мужчинами и мальчиками, гнавшими лошадей, верблюдов и прочий скот в долину и из нее — к воде или близлежащим пещерам. Когда же он подошел ближе, тревога не уменьшилась от открытия, что ворота осаждает целая толпа, а огражденное место, при всей своей обширности, выглядит заполненным до предела.

— Нам не добраться до дверей, — сказал Иосиф в своей обычной медлительной манере. — Остановимся здесь и разберемся, если удастся, что тут произошло.

Жена, не отвечая, сняла покрывало. Печать усталости на ее лице сменилась любопытством. Она оказалась посреди сборища людей, которое не могло не вызвать ее интереса, хотя и являлось обычным для караван-сараев на любой из больших караванных дорог. Здесь были пешие, снующие во всех направлениях и перекрикивающиеся на всех языках Сирии, всадники на лошадях, орущие что-то всадникам на верблюдах, мужчины, пытающиеся справиться с мычащими коровами и перепуганными овцами; продавцы хлеба и вина и среди всего этого стайка ребятишек, гоняющихся за сворой собак. Все и все двигались одновременно. И, вероятно, нежная наблюдательница скоро устала от этого зрелища, вздохнула, устроилась поудобнее в седле и стала смотреть на юг поверх утесов Райской горы, порозовевшей в лучах заходящего солнца.

В это время у осла остановился человек, пробиравшийся через толпу. Назаретянин заговорил с ним.

— Я, как, наверное, и ты — сын Иуды; могу ли я спросить у тебя о причине такого сборища?

Незнакомец резко обернулся, но, увидев почтенную внешность Иосифа, гармонирующую с его глубоким голосом и медленной речью, поднял руку в приветствии и ответил:

— Мир тебе, равви! Я сын Иуды и отвечу тебе. Я живу в Бес-Дагоне, который, как ты знаешь, находится там, где была земля колена Данова.

— По дороге из Модина в Иоффу, — сказал Иосиф.

— О, ты бывал в Бес-Дагоне, — заметил собеседник, светлея лицом. — Какие же бродяги все мы, иудеи! Я жил там многие годы. Когда вышел указ, требующий всем евреям переписаться в местах своего рождения… Поэтому я здесь, равви.