Люди с чистой совестью - Петр Вершигора

"Разведкой установлено большое количество партизан. Партизаны хорошо обуты, одеты, имеют хороших лошадей, сани, достаточно лыж и маскировочных халатов.

В русских селах население сочувствует и помогает партизанам. В селах ни полиции, ни старост нет. При расположении на отдых 50% солдат спать не ложатся".

- Да, теперь спать немцу некогда, - пробасил кто-то в задних рядах.

Сделав паузу, переждав, пока уляжется смешок, Бондаренко продолжал:

- Генерал фон Гридус в приказе от первого июля сорок первого года писал:

"Партизаны лучше стреляют, выбирают лучшие позиции для обороны и нападения, чем мадьярские солдаты. Партизанам доставляют из Москвы самолетами пушки и обмундирование.

...Когда крестьянин спрашивает винтовку, не давай - может убить.

...Нельзя разговаривать в домах - все будет передано партизанам".

Противник, чувствуя возрастающую силу народа, усиление боевой и диверсионной деятельности на основных его коммуникациях и захват партизанами значительных территорий в его тылу, поставил перед собой задачу: уничтожить партизан Орловской области и обеспечить бесперебойное движение поездов, техники и живой силы к линии фронта.

Но это им не удастся. Если мы не дрогнули осенью, то теперь, имея опыт борьбы, и осенью, и зимой, и весной, - не дрогнем и подавно...

Бондаренко еще долго говорил о задачах, стоящих перед партизанским краем.

А я думал: "Так вот что значит работа Брянского обкома на Большой земле, вот почему с таким нетерпением ожидали его приезда сюда, в леса, Бондаренко и другие посвященные товарищи".

Я стал знакомиться с героями-партизанами или, как говорят, вникать в курс дела.

Героями края были не дожившие до триумфа партизанского движения бойцы, младшие и средние командиры Красной Армии и среди них лейтенант Стрелец. Его я уже не застал в живых, но легенды о нем я слыхал из уст орловского крестьянства. В тылу у противника самым верным критерием работы партизан является мнение народа об отряде или об отдельной личности - руководителе.

Прежде чем пойти по партизанской дороге, то есть до встречи с Ковпаком, а затем и после встречи с ним, я видел несколько сотен партизанских отрядов - им не было числа в немецком тылу - и понял одну истину, которая позже была так ярко выражена Ковпаком: надо делать так, как народ хочет. Очевидно, лейтенант Стрелец, которого я никогда не видел (в начале 1942 года он погиб смертью героя в жестоком бою с немцами в Брянских лесах), делал партизанское дело так, как этого хотел народ. Имя Стрельца было известно во всех деревушках, в селах, на железнодорожных станциях... О его славных набегах на эсэсовские эшелоны, на железнодорожные мосты, на формировавшуюся тогда немецкую полицию рассказывали в десятках вариантов.

Как я представлял себе полицию, готовясь в Ельце к вылету в тыл, я уже писал. Действительность оказалась совсем иной. Вот зарисовка с натуры, записанная на свежую память в первые дни моего пребывания там.

К комиссару партизанского отряда имени 26 бакинских комиссаров вводят невзрачного человека. На нем вылинявшая ситцевая рубаха в полоску, пестрядинные порты и опорки. В руках он мнет изжеванную кепку.

- Как фамилия?

- Плискунов. Митрофан Плискунов.

- Полицейский?

- Чаво?

- Полицейский, спрашиваю?

- Я-то?.. Не-е... Я из охраны...

- Чего охраняешь?

- Чаво?..

- Ты что дураком прикидываешься? Отвечай толком на вопросы. Что, где охранял? И от кого охранял?

- Дак мы здешние, хуторские. Оно известно, у кого хлеба хватат, тому и нужды нет идти на службу. А как у нас не хватат, ну и мобилизовался, значит, по охоте, из-за хлеба, значит, в охрану. Путейскую охрану. На железной дороге.

- Винтовку дали?

- Чаво?.. Извиняйте... Известно, дали.

- Патроны?

- Десять штук.

- Полицейскую повязку тоже дали?..

- Полицейскую?.. Не... Вот эту дали.

Он вытаскивает из кармана замусоленный нарукавный знак. Эрзац-репс, на котором сквозь грязь и пыль проглядывают такие же грязные слова: "Шуцманншафт. Выгоничи".

- Что же ты очки тут втираешь? Значит, в полицию поступил, да еще и добровольно.

"Шуцман" мнет в руках замусоленную тряпку и затем в недоумении поднимает глаза, невинные глаза дурака.

- Поступил... Мобилизовался, значит, по собственной охоте, потому как дома жена, деток трое, а хлеба нету... - и он разводит руками.

- Сколько же тебе хлеба обещали?..

- Говорили, после войны дадут по двадцать пять га.

- А сейчас?

- Обещали до тридцать кил на месяц.

- А давали?

- По шашнадцать, а с прошлой недели по двести грамм стали давать.

- Не жирно кормят.

- Куда там!.. Совсем омманул германец. Усю Расею омманул... И меня тоже...

- Ты за Россию не распинайся. Вот что скажи: против кого ты шел?

- Я? Сроду я ни против кого не ходил. Я только за кусок хлеба дорогу охранял.

- Дорогу. Ну а по дороге кто ездит? Немцы?

- Известно...

- Против Красной Армии танки везут, войска, снаряды?..

- А везут, известно...

- А ты дорогу эту охраняешь от кого? От нас... кто эти поезда под откос пускает.

- Так за кусок же хлеба... Жена, деток трое...

- Ты мне Лазаря не пой. У всех жена и детки, а это не причина.

- Известно, не причина.

- Так почему ты против Советской власти пошел?

- Я-а? Против? Да ни в жизнь. Я от Советской власти окромя пользы ничего не имел. И чтоб я против Советской власти!.. Да ни в жизнь.

- Как же нет... Ну вот меня если бы поймали на дороге, пристрелил бы ведь...

- Нет, я в небо стрелял...

- Но стрелял же...

- Раз на службу поступил... мобилизовался, значит...

- Так и стрелять надо...

- Известно...

- А говоришь, не против Советской власти...

- А ни в жизнь! Вот убей меня бог на этом самом месте, если я хоть думкой, или словом, или еще как...

Мы долго сидели молча, не зная, что же делать с этим "чеховским" персонажем, возрожденным новейшей техникой, танками, "юнкерсами" и жандармами в голубых шинелях.

Из затруднения нас вывели две бабы, вбежавшие в хату, несмотря на протесты часового.

- Поймали ирода, душегубца проклятого! - кричала одна, краснощекая, курносая орловка. - Ну чего хнычешь, чего стоишь, али руки у тебя отсохли? Я бы на ее месте глаза ему из черепка ногтями выдрала... сказала она, обращаясь к нам.

Вторая, бледная, забитая, смотрела большими голубыми глазами, не моргая. Из них беспрерывно текли слезы. Губы ее шептали одно и то же:

- Ванюшка, колосок мой... Ой, Ванюшка... Кровушка моя, - шептала она. Затем медленно подошла к Митрофану, глядя ему в глаза. Он вдруг поднял руки, как бы защищаясь.

Голубоглазая подошла еще ближе и, закричав истошным голосом: "Зверь, волчина проклятый!" - рухнула на землю без чувств.

Краснощекая женщина рассказала нам, что с приходом немцев от Митрофана Плискунова житья не стало в селе. Он собственноручно расстрелял более тридцати бойцов и командиров Красной Армии, пробиравшихся к фронту.

А сыну голубоглазой - Ванятке, двухлетнему бутузу, взяв его за ножки, размозжил голову об угол дома.

Приговор был ясен.

Пока курносая приводила в чувство свою подругу, комиссар вызвал караул, и полицейского вывели.

Экземпляр этот человеческий был настолько необычен, что я, по зову любопытства, пошел в лес, где его должны были расстрелять.

Митрофан шел, загребая опорками пыль, и оглядывал верхушки сосен скучными глазами, словно надеясь улететь от нас. На опушке его поставили возле ямы.

Он повернулся и жалобно взглянул на нас.

- Убивать будете? - неожиданно звонко спросил он.

- А что же, молиться на тебя? - ответил один из партизан, снимая с плеча винтовку.

Митрофан скрипнул зубами и злобно посмотрел на меня. Он ожидал, вероятно, встретить такую же звериную злобу и в наших глазах и, как мне показалось, удивился, увидев только презрение. Я заметил, что под низким черепом этой гориллы вдруг с лихорадочной быстротой заработали шкивы и шестеренки человеческой мысли в поисках выхода.

Но было поздно. Бесстрастно поднялись дула винтовок. Я подумал, что останавливать не всегда приятный, но необходимый процесс очищения земли не стоило... Он видел это и торопился, гнал скудную мысль, как загнанную лошадь... И вот она взяла барьер.

- Передайте хлопцам, что Митроха погиб собачьей смертью... - хрипло сказал человек с черепом гориллы.

Грянули выстрелы. Он упал на полусгнившую хвою, подогнув ноги и спрятав голову между колен.

Выполняя его предсмертную просьбу, я передаю людям его последние слова.

Митрофан погиб собачьей смертью.

7

Обязанности мои заключались в том, чтобы "обслужить" железнодорожный узел. Нужно было пробираться на станцию Брянск-II и ежедневно информировать командование - что, сколько и куда направляет узел. Работа простая, но кропотливая, и когда я ею позанимался недельки две-три, то увидел, что она для меня явно неподходящая. Сидеть возле станции и сообщать о том, что через нее прошло пять эшелонов боеприпасов, зная, что эти "припасы" дня через два будут взрываться в наших окопах, уничтожать моих друзей, земляков, соотечественников, - для меня это было нестерпимо. Стиснув зубы, я твердил поразившую меня фразу английского разведчика Чарльза Росселя: "Разведчик - актер. Он играет в величайшей мировой драме - войне. И от того, как вы играете свою роль, зависит не только успех вашего дела, но также и жизнь многих ваших товарищей".