Враг моего врага. «Конец фильма» - Натали Р.

– Пилот, – настроения вести пространные беседы с тем, кто пришел на смену Гржельчику, не было. Ясно, что случившееся с капитаном – вот шайтан, теперь уже с бывшим капитаном – не вина Шварца. Он на это место не рвался, кэпа не подставлял, а что скотина – не всем же быть душками. Но все-таки горько…

– Как зовут?

– Фархад.

Бабай не смог по достоинству оценить редкое, почти экзотическое зрелище: Шварц был в шоке. В этом состоянии регулярно оказывались те, кто вступал с ним в контакт, но сам он обычно проявлял завидную психическую устойчивость.

– Не может быть, – убито проговорил Шварц.

Ему казалось, что Фархад должен выглядеть молодым мужчиной. Он не знал достоверно, сколько лет Салиме, но ее сын не может быть дедом. А этот тип, лохматый и бородатый, с золотым зубом, старше самого Хайнриха!

– А у вас еще одного Фархада нет? – с надеждой спросил он.

– У нас тут все – Фархады, – проворчал Бабаев. – Других на службу не берем. Славная традиция «Ийона Тихого».

Хайнрих даже и не знал, что делать – верить или нет. Приказал:

– Зови всех пилотов.

Несколько минут спустя в рубке появились еще двое. Один из них – молодой человек спортивного вида. От сердца отлегло. Но внешность второго снова вызвала недоверие:

– Что, и ты Фархад?

– Фархад Фархадович, – уточнил кряжистый светловолосый мужик с прозрачно-голубыми глазами и руками-лопатами.

– Чтоб мне провалиться! – высказался Хайнрих.

Бабай ухмыльнулся в бороду.

– Вы, герр Шварц, еще нашего японца не видели.

Крутая лестница со ступенями, вырубленными прямо в скале, освещалась слабым масляным светильником. Электричеством в монастыре святого Бенедикта пренебрегали, как и многими другими излишествами цивилизации. Прямо рай для мересанцев, усмехнулся про себя Джеронимо Натта, приподнимая полы мантии, чтобы не спотыкаться. Но усмешка быстро сошла с лица. Можно смеяться над синекожими язычниками, сколько угодно, однако они, с их повышенной чувствительностью к электрическим токам, чувствуют все правильно. Земляне привыкли не замечать электромагнитного шума городов, их души надежно изолированы. Вот только когда изоляция сорвана, когда с обнаженной душой идет тонкая, кропотливая хирургическая работа, любой посторонний импульс может стать роковым.

– Как он? – коротко спросил Джеронимо.

Аббат Франциск ответил не сразу. Похвастаться было нечем, и старый настоятель тщательно подбирал слова.

– Плохо, – признался он неохотно. – Демон не отпускает его.

– Усильте воздействие, – посоветовал Джеронимо. – Подключите еще монахов. Эту душу мы обязаны спасти во что бы то ни стало.

– Но мы не можем увеличивать интенсивность, ваше высокопреосвященство, – настоятель тяжко вздохнул. – Мы вынуждены дозировать воздействие, чтобы не убить его. Вы ведь сами велели позаботиться о его жизни.

Кардинал скрипнул зубами.

– Если вы отмените ваше распоряжение, ваше высокопреосвященство, мы сломим демона за пару суток, и чистая душа отправится прямой дорогой к Богу.

Джеронимо покивал сам себе. То-то и оно. Спохватившись, что аббат неверно поймет его жест, тут же покачал головой.

– Нет, действуйте аккуратно. Если есть хоть малейшая возможность сохранить ему жизнь, так и сделайте.

Аббат Франциск согласно наклонил голову.

– Я повинуюсь, ваше высокопреосвященство. Этот человек заслужил право на жизнь. Но борьба, в которой нам приходится себя ограничивать, продлится еще не одну неделю. Мы не можем не давать ему передышек, во время которых недремлющий враг вновь сплетает разорванные сети. Я опасаюсь, что он не выдержит терзаний, которым несть конца. Сломается. И я начинаю сомневаться, правильно ли мы поступаем.

– А вы не сомневайтесь, аббат, – твердо и строго сказал кардинал. – Укрепите свою веру. Вера изгоняет сомнение.

Может, Гржельчик и сломается, глупо зарекаться. Но Джеронимо верил.

– Как он себя чувствует? – поинтересовался он.

– Держится, – проговорил старик. – Уж не знаю, на чем. Есть не может, да и кому бы на его месте кусок в горло полез? Пьет с трудом. Во время воздействий еще хуже: задыхается, с сердцем перебои. Так что, сами видите, нельзя наращивать. Снизить бы…

– И проиграть, – понимающе продолжил Джеронимо. – Нет, аббат. Врагу эта душа не должна достаться. Не позволяйте жалости взять верх над разумом и долгом. Делайте, что в ваших силах, как делали до сих пор. И помните: все в руке Божьей.

Аббат отворил перед ним дверь кельи, запалил несколько свечей. Келейка была аккуратная, тщательно вымытая, почти стерильная. В приоткрытое окно лился лунный свет и прохладный горный воздух. Кардинал поежился и потянулся к окну – закрыть. Аббат склонился над койкой – скромной, как в захолустной больнице, но застеленной чистым, до хруста, бельем.

– Брат Йозеф! Проснитесь.

Йозеф пошевелился, выныривая из краткого забытья. Сразу навалилась боль – привычная, непрерывно сопровождающая его в яви. Он лишь чуть поморщился: эта боль – только признак того, что он до сих пор жив, сущая ерунда в сравнении с тем, ради чего его разбудили.

– Что, пора? – голос невольно дрогнул.

Больше всего на свете хотелось вцепиться зубами в подушку и натянуть одеяло с головой, как он делал в детстве, чтобы прогнать ночные кошмары. Тогда это помогало, но сейчас не поможет. Слишком все запущено, как говорит аббат Франциск. Надо взять себя в руки, откинуть одеяло, свесить ноги на пол. Позволить монахам поддержать себя под руки, помочь встать и отвести туда. Наверное, та келья имела свое название или номер, но Йозеф про себя называл ее «пыточной». Когда-то, в том самом детстве, он испытывал такие же чувства перед зубоврачебным кабинетом. И жутко до одури, и не пойти нельзя – будет хуже.

– Лежите, брат, – голос старика мягок. – Еще ночь. Приехал его высокопреосвященство, он хочет с вами поговорить.

Вздох облегчения сдержать не удалось. Значит, ночь. Значит, еще несколько часов до «пыточной». Йозеф почти ничего не видел. Несколько размытых светлых пятен – наверное, свечи. Звуки тоже доносились словно издалека. Но прикосновение он ощутил, пожатие руки сквозь одеяло.

– Аббат ушел, сын мой, – произнес кардинал. – Хочешь что-нибудь сказать мне, как духовнику?

Йозеф издал слабый смешок.

– У меня тут не было возможности грешить, ваше высокопреосвященство. Так что исповедоваться не в чем.

– А вообще? Может, пожаловаться на что-то?

– Нет, ваше… – он закашлялся. Исхудавшее тело сотряслось в приступе. – Извините. Какой смысл в жалобах? Вы меня предупреждали.

Кардинал удовлетворенно кивнул – не в ответ Йозефу, тот все равно ничего не видел, а самому себе. Грех сетовать на Божий промысел, но ему было бы горько, если бы капитан сломался.

– Вы приехали, чтобы полюбопытствовать о моем самоощущении? – иронично спросил Йозеф.

Разумеется, при всем своем благорасположении к стойкому капитану, папский легат, ныне исполняющий обязанности главнокомандующего флотом, не потащился бы в Анды ради того, чтобы узнать, как дела у Гржельчика. Ему нужно было прояснить другой вопрос. Вопрос, над которым он много думал после разговора с Салимой.

Координатор раскусила его: конечно, ему хотелось, чтобы в случившемся с капитаном Гржельчиком всплыла вина шитанн. Просто потому, что вампиры – старые